Война

В доме царил непривычный хаос. Мама и бабушка хлопотали вокруг молодого парня в зеленой форме. Он лишь улыбался, слёзы то ли радости, то ли отчаяния катились по серым щекам. — Мишенька, совсем исхудал, — запричитала бабушка. Он лишь покачал головой и обнял бабулю, а горькие капли ещё стремительнее омывали бледную кожу. — Совсем молчаливый ты стал, — грустно сказала мама. — Садись, покушай. Изысками похвастаться не можем, что осталось, сынок. До нас ещё не добрались, но партизаны проходили. Мы им сумку собрали-то, как иначе. Все родные мы. — Да, Наташа, добра, что собрала ты им сумку. Хай наши паядуть, чым эти фашиские свинни отбяруть. Радостные женщины не умолкали, рассказывая последние новости: как бесстрашная Манька бегает в лес к возлюбленному, а Петька Паронин каждый обход прячется в погребе, чтоб на фронт не утащили. — Ой, Мишенька, мы совсем забыли! Представляешь, наша Настюша девочку родила. Ты теперь дядя как никак! — улыбаясь сказала мама. Миша же вновь улыбнулся, но уже без горечи. Он был искренне рад за сестру, но в ту же минуту губы сомкнулись в прямую линию. По привычке ужасы войны мысленно перенеслись на семью сестры. Что с ними будет? Может зря она, чем только думала! В такое время ребёнка рожать, с минуты на минуту могут немцы заявиться. Ох, Настя, зачем. Добром это не кончится. — Миша, ты устал наверное. Молчишь и молчишь, приляг, отдохни. А то скоро обратно… — всхлипнув пробормотала мама. — Да, внучок. Иди-ка спать. Мы тута приберемся с мамой. *** — Наташа, што яны з им сделали. Маучыть як у рот воды набрау. Бедный наш мальчык. Ой, бедны, — женщина тихонько заплакала, закрыв руками лицо. — Тш, мам. Не плачь, живой и ладно. Сколько не вернулось и сколько ещё там поляжет. Сама же знаешь, чего там только не увидишь, вот и молчит. Может и всю жизнь молчать будет, — прошептала Наталья, обняв свою маму. Парень лежал на кровати, не двигаясь, глядя в потолок. Его взгляд был пустым, руки покоились вдоль тела. Когда-то он был лучшим разведчиком в своём полку: юркий, хитрый, ни одна чужбинская весть не проходила мимо него. После тяжелого боя привезли других солдат на замену. Все хорошие ребята, храбрые, весёлые, рвались защищать Родину. Там же и полегли, за свою Родину и на своей Родине, с честью отдав долг. Не все, конечно, в Юре Петрове трусость оказалась сильнее. Как на духу он выдал немцам всё, что знал, думая, что его отпустят… Так у лба Миши оказалась StG 44. На его глазах всех выживших расстреливали один за одним, если те не хотели говорить. — Слава Советскому Союзу! — последние слова товарища, стоявшего слева. Железные пули пронзали его тело вновь и вновь, каждый из ребят умирал в мучениях. Солдаты вермахта никогда не стреляли насмерть: пули врезались глубоко и выпускали ручьи крови. Парни падали, с каждым вздохом боль нарастала, по всему телу. Невыносимо больно, хочется кричать, хочется умереть. Но получишь лишь несколько ударов ногой, куда попадёт. От чего волком выть захочешь. Молишься Богу, чтобы он забрал тебя скорее и проклинаешь каждого белобрысого урода с винтовкой. Как уже говорилось, Миша был лучшим разведчиком в своём полку. Каждый стоявший там немец знал об этом. Поэтому для него было уготовано другое наказание. — Binde ihn an einen Stuhl! — проорал лейтенант. Миша и подумать не мог, что его ждёт. Когда его крепко привязали к стулу, лейтенант достал складной нож из сапога. Острое лезвие коснулось рубахи, утыкаясь в пульсирующее под напором место. — Zu einfach, — сказал он, мерзко улыбаясь. Его рука двинулась выше, разрезая тонкую тёмно-зелёную ткань. Брезгливо откинув ошмётки, лейтенант сильнее надавил на железо. Прорвав тонкую кожу, оно двинулось выше, к ключице, глубоко впиваясь. Всё с той же улыбкой немец крутанул нож в ране, от чего хлынула кровь. Грудная клетка парня была испещрена глубокими порезами и рваными ранами. Алая жидкость вытекала из каждой, впитываясь в грязно-зеленую ткань. Всё тело болело и отчаянно кричало «хватит». Мише казалось, будто он уже не здесь, не в пыточной камере фашистов. Сознание начало покидать его тело, чтобы не чувствовать ужасную боль. Да и сил совсем не осталось, они утекали вместе с кровью через раны. Ничего не чувствуя, разведчик попытался сфокусировать взгляд на противной морде лейтенанта, плюнуть в неё. Но голова устало опустилась вниз. После чего последовал мощный хлопок: тяжёлая, сильная рука впечаталась в бледную щеку парня. — Schau mich an Welpe! — заорал лейтенант. Миша никак не отреагировал на его действия. Немец резко схватил того за голову и начал крепко сжимать руки. — Schlecht erzogener Welper! Wie du in dieser Welt existiert! Du bist eine Schande für die gesamte arische Rasse. Du verdienst es nicht zu leben! — он схватил пистолет и сильно прижал дуло ко лбу парня. Солдат Красной Армии нерушимо сидел, собрав последние силы, глядел прямо в глаза нацисту. Толстый палец всё не мог спустить курок, нерешительно дёргаясь. Затем резко опустил оружие. — Ich habe gute Laune, Junge. Was ist nicht schade? Finger, Augen oder Zunge? — прошептал лейтенант, ухмыляясь. Разведчик ничего не ответил, что разозлило командующего. И прозвучал приказ: — Die Zunge abschneiden! *** Ночную тишину, окутывающую деревню, пронзил крик. — Нет, прошу! Пожалейте, она же ещё ребёнок! Катенька, Катюша! — какая-то женщина рыдала, захлебываясь в слезах. Миша немедленно вскочил и бросился к окну. Пришли. Он передвигался по дому тихо, как тень. Разбудил маму и бабушку, показав знак молчать. Всё было ясно без слов. Они начали спускаться в погреб, но дверь с грохотом отворилась. — Стоять! Быстро все на улицу! — прозвучало на русском. Миша стоял ошарашенно таращась на когдатошнего соседа. Нет, он слышал о коллаборационистах, но чтобы его сосед… Который приходил по вечерам к отцу, рассказывал байки, звал на рыбалку. — Чего вылупились? Я непонятно говорю? — раздался выстрел и рваный выдох. Пуля попала в плечо Миши. — Немедленно на выход! Бабушка и мама придерживали парня, чтобы быстрее выполнить приказ. Они вывели из домов всех, кого нашли. Некоторых загоняли в сарай. Осознание происходящего легло тяжким грузом. Миша совсем не чувствовал боли, лишь отчаяние и безысходность. Взглянув вправо, он заметил дрожащую сестру, которая крепко прижимала к себе комок в одеялке. Малышка, на удивление, была тихой. Не издала ни звука, хотя вокруг был хаос. На земле, рядом с Настюшей лежал рослый мужчина, пуля во лбу была красноречива. Никто не посмел подойти к девушке. Кроме немецкого солдата, что грубо толкнул её в сторону старого сарая. Она не кричала, молча пошла вперёд, сильнее прижав к себе девочку. Даже слёзы не блеснули в свете луны, девушка лишь на несколько секунд обернулась в сторону родных и прошептала: «люблю». Миша дёрнулся в сторону и в затылок упёрлось дуло автомата. Он слышал крики мамы и бабушки, но ничего не мог поделать. Лишь смотрел, как закрывается хлипкая дверь сарая, совсем юный солдат вермахта заколачивает её досками. Ещё трое не жалея обливали стены горючим. Огонёк, мгновение, вспышка. Маленький сарай, объятый пламенем за считанные минуты начинает трещать. Крик. Плач. Всё смешалось в один ужасный гул. Остальных построили в ряд, лицом к огромному пламени, съедающему людей один за одним. Миша стоит рядом с мамой и бабушкой, справа бабушка, а слева мама. «Вот и всё» — думается ему. Холодной рукой он обхватывает сухую и морщинистую руку бабули, крепко сжимая её. А другой ещё тёплую, нежную руку мамы, которая каждую ночь перед сном гладила по волосам. Теперь он готов. Позади слышится приказ: — Schießen um zu Töten! Не в силах смотреть на разрушающийся сарай Миша поднимает взор вверх, на чёрное небо, где одиноко плачет луна, заливая лица бледным светом.