«Тихо! Идет запись»
Мужчина в студию почти врывается, хлопая массивной железной дверью, снова отвлекая внимание всего персонала и съёмочной группы на себя, и снова мешая процессу — съемка с актерами по окончанию сериала, знаете, дело не из легких. — Окан! — Халит заглядывает за камеры, сквозь людей выискивая знакомую фигуру. — Ты снова опоздал? — Я не успеваю приехать к назначенному времени, даже если выхожу за пару часов, — Ялабык разводит руками в стороны, пожимая плечами, как бы выражая этим жестом свою невиновность, — городские пробки. — Кто-нибудь помнит, о чем я говорил? — Эргенч смотрит в одну из камер, направленных на него, и смеется, нервно теребя края рубашки. Окан садится позади камер ровно напротив Халита на небольшой трон, вытащенный на площадку из реквизита, закидывает одну ногу на другую и просто слушает, незаметно для себя улыбаясь, что от лица великого падишаха Халит скажет об Ибрагиме. Ибрагим Паша на несколько лет стал частью Ялабыка, залез ему под свитер, под кожу, посвящая в свою непростую судьбу.***
— Ты же знал, что тебя будут снимать после Мерьем, — Халит как-то по-родному тепло улыбается, когда машина Окана останавливается на светофоре. Его взгляд изучает каждую темную родинку на лице актера, каждую вмятинку и крохотный шрам. — Ты уснул, когда я уехал? — Нет, — Ялабык вздохнул, отворачиваясь в сторону своего окна, ощущая, как под уставшим взглядом двух голубых глаз, словно два потерявшихся кусочка ясного неба, он тает, — Халит, если ты будешь смотреть на меня так, я не смогу фокусироваться на дороге. — Как? — Как Султан, — он круто развернулся, — твой взгляд, тягучий и долгий, задерживается на мне и рассматривает, не упуская ни одной детали в моей внешности. Сулейман всегда смотрел на Ибрагима именно так, — уголки его губ дрожат и тянутся вверх, когда Окан читает на лице напротив удивление и абсолютное непонимание, — вечно этот пронизывающий взгляд. И когда тебе что-то нужно узнать, ты тоже смотришь именно так, — он улыбается шире, свободную руку положив на чужое мужское колено.***
— Халит, — имя ударяется о спину, скользит по плечам, обматывает шею лентой, сплетается в тихую мелодию и проникает внутрь, — Халит, ты обиделся на меня? — Разве я могу на тебя обижаться? — Эргенч стоит у двери балкона, взглядом провожая стекающие по стеклу капли дождя в последний путь, — Я просто задумался. — О том, что я сказал? — Нет, — мужчина разворачивается, несдержанно выдыхая, когда его взгляд переплетается с темным, практически черным, взглядом любимых глаз, — я просто думаю. Почему ты так переживаешь? Окан отрицательно качает головой. Он делает небольшой шаг навстречу и касается обеими руками лица Халита, тянет его к себе, осторожно, будто боится обжечься, целует его, пока где-то внутри грудной клетки любовь закипает в огромном чугунном котле. Халит отпрянул, уткнувшись носом в шею Окана, резко и горячо выдохнув. Он отодвигает в сторону его свитер, натянутый еще утром впопыхах на футболку, и целует его в шею и ключицы, целует его в скулы, в нос и в лоб. Вместо тысячи слов. — Когда я сказал, что ты смотришь на меня, как султан Сулейман, я не имел ввиду ничего плохого. — А что ты имел ввиду? — Халит снова улыбается, как всегда улыбается по утрам, и делает вид, словно слушает, но на самом деле тонет, утопает в карих глазах Окана. — Помнишь слова Сулеймана о том, что Хюррем управляет его сердцем? Что она в нем госпожа? — Хочешь сказать, я управляю твоим? И Ялабык смущенно кивает, отводя взгляд под тихий смех над ухом, постепенно стихший в очередном поцелуе. — Однажды я привыкну, что ты пытаешься вуалировать свои мысли таким необычным образом.