Тайны сокровенные сердец женских

Невелик да небогат монастырь женский, в густой чаще лесной схоронившийся. Стоят вкруг него стеною деревья вековые, будто древние воины-богатыри на страже покоя сестёр праведных. Далече отсель города да деревни, да слободы; глушь здесь лесная лишь да покой, да благодать Божия. Свыклась с жизнью монастырской, мирной да размеренной, в трудах, а паче того в молитвах проходящей, молодая сестра Евдокия, звавшаяся прежде Еленою Дмитриевною да бывшая женою казнённого боярина Дружины Андреевича Морозова и возлюбленною неслучившейся князя Никиты Романовича Серебряного. Молится о муже покойном да о женихе бывшем, с ворогами государевыми уехавшем сражаться. Поначалу тиха да печальна была, исхудала даже, ходила будто тень; а ныне вроде и весела, и румянец на щёки вернулся, и улыбается чаще. Стало быть, принесла жизнь праведная, монастырская покой в сердце молодой инокини. Стало быть, перестала она терзаться виною за то, что сложил голову на плахе старый муж её, да тосковать по возлюбленному. А и как же иначе? Ведь из-за того Елена Дмитриевна в монастырь и ушла, что не чувствовала себя вольною после казни Дружины Андреевича счастие в браке с Никитой Романовичем обрести. Так-то оно с виду. С виду завсегда всё благопристойно. Матушка-игуменья тем временем обо всём знает, ничего от взору её не скрыть, да и не таятся от неё молодые сёстры, не позволяет она того. Но мудра игуменья, и обо многом молчит. Скрывает лес густой тихий монастырь женский. А что в монастыре том да в сердцах и умах инокинь деется — о том лишь Господу да игуменье ведомо.

***

Много дум передумала в своё время Елена Дмитриевна, дочь окольничего Плещеева-Очина, когда уехал послом государевым на Литву возлюбленный её, Никита Романович. Вовсе юна была тогда Елена, пятнадцать лет всего сравнялось ей, но всё же знала она, что вошла уже в самый возраст невесты и ничто не мешает двадцатилетнему князю Серебряному посвататься к ней, как у добрых людей водится. Говорил, что боится на чужбине сгинуть да вдовою оставить, но мало ли вдов на святой Руси? А коли не свадьбу, так хоть помолвку бы справили, хоть ею могла бы отговориться Елена, когда начал ей проходу не давать князь Вяземский… Но была Елена тиха, кротка да робка, и не посмела, провожая возлюбленного в дальний путь, молвить ему тех мыслей, что в голове у неё метались. Проводила лишь, всплакнула, молиться да ждать пообещала. А когда соглашалась стать женою боярина Дружины Морозова, то хоть и болело её сердце о Никите Серебряном, и понимала, что предаёт их клятву в любви да в верности, — но не только о том думала Елена, что нет у неё выбора и иначе придётся ей выйти за не столько ненавистного, сколько пугающего своим неистовым пылом Вяземского. Тлела на донышке её сердца и обида на Никиту Романовича за то, что не взял её в жёны перед отъездом и даже помолвку не справил. Гнала прочь Елена мысли сии, грешными их почитала, стыдила за них себя — а всё ж никуда их было не деть. Хоть и всё ещё любила она князя Серебряного — а любовь обиде никогда не помеха. Боярин Морозов ласков был с молодою женою, холил её, лелеял да баловал, подарками богатыми будто царицу осыпал. А поскольку в летах уже был, то в опочивальню к ней нечасто наведывался, и пылом любовным не утомлял, а уж дни постов и святых праздников всегда соблюдал, как Господь заповедал. И большую часть дней проводила Елена в мужнином доме на женской половине своей, в окружении девушек сенных, весёлых, красивых да вовсе не в строгости воспитанных. Смешили они её шутками да песнями своими, краснеть заставляли, стыдливо рукавом шитым закрываться… А всё ж песни да шутки те Елена не запрещала — более того, что ни день всё новых просила. И поскольку ночи супруг с нею проводил нечасто да завсегда, сбираясь в опочивальню к жене наведаться, днём её перед тем упреждал, чтоб изготовиться успела да ждала, а не удивилась да не испугалась, то и ночами чаще девушки сенные в опочивальне боярыни молодой спали. То одна, то другая, а то и по двое; спальницы-то боярыне нужны, а ну как захочется ночью яблочка, али узвару, песню али сказку послушать? А вдруг сон дурной приснится, а и успокоить некому? И сама не знала Елена, как случилось так, что не шёл к ней сон одной ночью, да другой, и попросила она спальниц своих себя расскучать, развеселить — а они и обучили её такому, что сказать стыдно, даже попу на исповеди не расскажешь. Хихикали тихонько, на ушко шептали: вот боярин-то Дружина Андреич к тебе, матушка наша Елена Дмитревна, раскрасавица писаная, не кажну ноченьку ходит, так мы за него расстараемся так, как и он не сможет… Грех-то, ой грех! А только от греха того и скучать враз перестанешь, и уснёшь потом крепко да сладко, аки дитя малое. Даже Никиту Романовича, с сенными девушками грешить начав, Елена Дмитриевна реже вспоминать стала. А мужу изменою она утехи те тайные и вовсе не считала. Одно дело, ежели б с мужчиною она Дружине Андреевичу изменяла, но — не может ведь муж жену к сенным девушкам взревновать? А Дружина Андреевич и не ревновал, и не ведал ни о чём, и не допытывался. Вовсе ему не было дела до того, что в женском тереме творится. Спросит только иногда: что, Алёнушка, не дают тебе скучать подружки твои, девушки сенные? А Елена Дмитриевна ему и ответит: не дают, Дружина Андреевич, всем я, слава Богу, довольна. Вот, стало быть, и она довольна, и муж её тоже. Казалось бы, и желать более нечего. Как вернулся с Литвы князь Серебряный — знамо дело, взыграло в Елене сердечко ретивое, вспомнила она любовь их, да обещания, да слова ласковые. Не удержалась, поцеловалась с бывшим женихом тайком от старого мужа, а Дружина-то Андреевич только к девушкам сенным не думал ревновать, а чтоб жена с мужчиною не изменила, честь его боярскую не опорочила, зорко следил, вот и подсмотрел в тот вечер за Еленою, и выпытал у неё после всё, а и Елена за поцелуй с Никитой Романовичем вину перед мужем чувствовала — не то, что за ласки с девушками сенными, — оттого и соврать ему вовсе не смогла… Миловал Господь; не было бы счастья, да несчастье помогло. Благодаря вовсе обезумевшему от страсти своей князю Вяземскому не случилось ссоры страшной да смертоубийства между друзьями старинными, боярином Морозовым да князем Серебряным. А когда после вновь попал Дружина Андреевич у государя в опалу да повелел царь его казнить, то — передали Елене, прознал, в каком монастыре схоронилась она, да добрался туда гонцом один из бывших холопов мужниных, — молвил боярин перед смертью, что прощает молодой жене все вины её, и вольна она ныне выйти за того, за кого пожелает. И могла бы Елена дождаться в монастыре Никиту Серебряного, ой, могла бы! Истёк бы год траура, посватался бы к ней князь… Али не посватался бы? И поцеловались они тогда, через забор, в саду вечернем, когда уже мужнею женою Елена была, — так и пылок был Никита Романович, а всё же вновь помстилось Елене, что больно легко он замужество её принял. Тот же Вяземский готов был и у мужа украсть да увезти, а Серебряный — поцелуй украдкой сорвал да и распрощался; и с Вяземским-то Елена вовек бы бежать не согласилась, всегда страшил он её, больно уж неистов был, до безумия, — а вот с Серебряным… Что ж ты, возлюбленный мой князь, и перед отъездом на Литву так своею меня и не назвал, и ныне вроде и опечалился моим замужеством, а будто и вздох облегчения подавил? И пока ждала Елена в тихом лесном монастыре, да думы думала, надумалось ей вовсе уж невиданное: а не мог ли возлюбленный её, Никита Романович, быть грешен тем же, чем и она? Вон с разбойниками какими-то спознался; поди, немало молодцев пригожих среди них найдётся… И не спешит ведь из монастыря её вызволять, не летит во весь опор, коня нахлёстывая! Снова медлит; снова будто и любит — и не любит, и нужна ему Елена — и не нужна. А не лучше ли тебе, князь мой возлюбленный, и впрямь с разбойничком каким будет, али с холопом, али, может, и к опричникам царским приглядишься? Не столь юна была уже Елена, как пять лет назад. И далеко не столь невинна да наивна. И возлюбленный её, Никита Романович, будто ореол праведности да безгрешности тоже в глазах её утратил. Поди, так-то зрелость да мудрость и приходят. Хоть и молода ещё Елена, а уже не смотрит на князя Серебряного, никого иного вокруг не видя, да не думает лишь о нём одном. Потому как — поживя в монастыре седмицу, да другую, успела она понять, что и игуменья здесь вовсе не так строга, как на первый взгляд кажется, и сестёр молодых да пригожих не меньше, чем прежде у неё девушек сенных. И не следит мудрая матушка-игуменья за тем, что по ночами в кельях меж сёстрами творится, — да вовсе тому не препятствует. Ибо Господь нам всем судья. И все мы грешны, окромя ангелов небесных; и девицы молодые часто вовсе не потому в монастырь идут, что от жизни в миру устали, а от горестей мирских да хорошо ежели не от насилия да смерти спасаясь. И ласки да тепла телесного им всё едино хочется. Мудра матушка-игуменья. И о том, что в монастыре уединённом деется, лишь она да Господь ведают. И постриглась Елена в монастыре сием под именем сестры Евдокии, не дождавшись Никиты Романовича. А дождавшись, вновь всё то же облегчение скрытое под печалью во взоре его увидала; и расцеловался он с нею, как с сестрою родной, и будто счастлив тем был. Впрямь, что ли, с молодцем каким спознался? Ну, да то уж не её, сестры Евдокии, дело. Пообещала молодая инокиня князю Серебряному молиться о здравии его денно и нощно; на том и простились. И показалось Евдокии, что будто счастлив князь был, монастырь покидая, под внешнею печалью своей. Так же, как и она сама. А стало быть, всё к лучшему. Не дал им Господь в мудрости Своей великой мужем и женою стать; оно и хорошо. Шумят деревья вековые вкруг монастыря тихого женского. И о том, чем молодые сёстры в том монастыре утешаются, лишь Господь да мудрая игуменья ведают.