Лука помнит, как они встретились
Тогда он еще только появился в поместье. Незнакомое место, незнакомые лица, которые Бальса все равно забудет через день-два. Память за время, проведенное в тюрьме так и не вернулась, поэтому сейчас заключенный не видел даже смысла знакомится с кем-либо — имена охотников, выживших потеряются уже через несколько дней в белоснежной пелене тумана. Знал он лишь одно — его попадание сюда злая ирония судьбы — избежать одного заключения и тут же попасть в другое. В прочем, Лука никогда не считал себя любимчиком госпожи удачи. Но он почти четко помнит первые игры. Шрамы от них затерялись где-то на светлой коже, растворились в поместье, а воспоминания остались. Бальса помнит страх от погони, липкий и противный, как смола, запах крови, преследующий его даже по ночам, стук печатных машинок, от которого хотелось закрыть уши и рвать волосы на голове. А еще больше он помнит его. Нортон Кэмпбелл. Сначала Лука даже не знал о том, что в поместье живет еще кто-то. С большинством охотников и выживших он был знаком, а о проспекторе союзники умалчивали то ли от пренебрежения им же, то ли от страха перед мрачным мужчиной. Оно и понятно — Нортон действительно не вызывал желания не то, что разговаривать с ним, но и подходить вообще. Но день, когда Бальса в первый раз увидел его он никогда не забудет. Это должна была быть самая обычная игра, вот только вместо привычного наемника или доктора вместе с ними отправили Кэмпбелла. А Луке ни до, ни во время матча даже не пытались объяснить, кто проспектор такой. Сначала Бальса решил, что это новенький, но, со слов «старожилов» поместья, Сущность оповещает всех о появлении новых лиц. Тем не менее, мрачный шахтер, кажется, произвел больше впечатления на разум Луки, чем требовалось. Возможно, роль сыграли необычные вид и поведение — Бальса никогда не встречал столь грубых и нелюдимых лиц в своей жизни; возможно, виной тому стало страстное желание заключенного помочь всем — раз уж он не может уйти из поместья, он должен постараться забрать победу для выживших, а перед Нортоном ему было стыдно за ужасно сыгранный матч. К сожалению, именно в то время навыки игры были у него на нуле, а, как позже выяснилось, проспектор не любил жертвовать собой для спасения союзников с кресла. И, тем не менее, он сделал это. Лука тогда попался почти сразу же — не успел понять, что охотник рядом, как тут же оказался на стуле. Посыпались раздраженные сообщения команды — еще ни одна машинка не заведена, а уже нужно кого-то спасать. Лишь один человек тихо продолжал заниматься своими делами, кажется, полностью не обращая внимания на гневные сообщения союзников. Словно он был тут совсем один. Спасение с годами, проведенными в поместье, конечно, было почти стерто из памяти Бальсы — сказался то ли пережитый стресс, то ли ухудшающаяся и без того память Луки. Заключенный просто знает, что тогда Нортон был единственным, кто не наплевал на него. И он не устает благодарить его за это. Тогда, именно, в этом матче, Кэмпбелл впервые улыбнулся. Даже улыбкой назвать это сложно — уголки его губ лишь слегка дернулись вверх, прежде чем он оставил Луку одного, возле машинки на попечение остальных — но даже эта легкая тень улыбки заставила Бальсу покраснеть и резко отвернутся. Тогда он в первые понял для себя: если Нортон улыбается — значит все хорошо.Лука помнит годы заточения в тюрьме.
Как бы он ни хотел, но стереть память самому себе он не имел возможности — это было так раздражающе с учетом того, что он мог забыть действительно важные для себя вещи, а страх, пережитый в камере, нет. Эти воспоминания были ужасными — они ломали его душу изнутри, красными полосами огня и крови оставляя следы на коже, заставляли просыпаться по ночам от кошмаров и судорожно искать таблетки — голова начинала болеть невыносимо. Многое, конечно, с годами забылось, но Лука по прежнему помнит историю каждого шрама на своей коже и может наизусть пересказать ее, а хочется забыть неимоверно. Обиднее всего еще и то, что он не знает, за что сидел. Кажется, он кого-то убил, но уже и не вспомнит. Оно, наверное, и к лучшему — меньше терзаний совести. Лука помнил и помнит сейчас, но тогда было хуже — тогда рядом не было Нортона. Бальса помнит, как хорошо становилось рядом с ним — его тело, его душу словно опускали в теплую воду, смывая с кожи позорные следы от преступлений, совершенных им; воспоминания словно вымывались из головы чистой, кристальной водой. Тогда, как и сейчас, Нортон казался ему ангелом — как позже выяснилось, падшим, ведь у него и свои грехи на счету были, а некогда белоснежные крылья были испачканы, не в крови, но в пыли темных мрачных шахт; а на теле были вырезаны свои шрамы — воспоминания и расплата за прошлое. Они начали встречаться в конце весны — это было прекрасное время романтики. Точнее, могло им стать, если бы не заточение в стенах поместья. Первым признался Кэмпбелл — тогда он выглядел ужасно милым со смущенным взглядом; от стресса он начал перебирать в пальцах свой магнит, пока он не упал — Лука тогда, кажется, впервые смеялся так сильно. Со временем даже это воспоминание начало выветриваться из головы, но оставило приятное послевкусие на языке, как самое дорогое французское вино. Лука лишь надеется, что не потеряет его окончательно, хоть и предпочитает не думать — пытаясь вспомнить все, что было забыто он лишь загонит себя глубже в состояние безвыходности и сожаления. Он не хочет. Бальса помнит, как Нортон с неприязнью относился к цепи на шее заключенного — словно кот, которому «тыкнули» в нос кусочком кожуры от апельсина, так и проспектор воротил нос от любого упоминания цепи, морщился, когда кто-то в разговоре с Лукой говорил про ее и не было понятно, чем вызвана такая неприязнь. Пока Кэмпбелл не предложил избавится от нее — как оказалось, любая связь его возлюбленного с тюрьмой была для него ужасной — Нортон не хотел, чтобы парень вспоминал это место. Лука согласился на помощь — ему самому не нравилась эта цепь — она была грузом вины на нем, меткой преступника. Вот только надолго это не помогло — уже через несколько дней хозяин поместья отправил новую со словами о том, что каждый здесь должен соответствовать своей роли. Бальса тогда несколько часов провел над цепью в размышлениях, пока сам Кэмпбелл не зашел к нему. В конце концов, ее пришлось надеть, ведь неизвестно, что могла сделать Сущность за нарушение правил, да и проверять желания не было. Тогда Луку крепко прижали к себе и долго шептали слова утешения — Нортон был одним из немногих, кто знал о грузе вины за совершенное преступление и старался помочь, как мог. Когда Бальса поднял взгляд — проспектор вновь улыбался. Скорее виновато, но он улыбался, и Лука не мог не улыбнуться в ответ, слегка прикрывая глаза. Нортон улыбался — все было хорошо.Лука вспоминал
Не постепенно, как это бывает, а сразу. Воспоминания о прошлой жизни пришли неожиданно, врезаясь в привычный порядок, выедая мозг, плавя его, превращая в кашу и смешивая с грязью. Лука лежит на полу — голова болит неимоверно — это фантомные боли затихли на два месяца и снова вернулись, а обезболивающего рядом не было. Тогда Бальса в первые осознает, что помнит. Помнит все: семью, учебу, работу, своего наставника, первые совместные проекты, суд. И помнит совершенное собою преступление — на самом деле, ничего и не было, лишь несчастный случай, из-за которого ему приходилось так долго страдать, сгнивая в тюрьме под клеймом убийцы. Ненависть к себе, к наставнику, к несправедливости этого мира заставляет слезы и головную боль смешиваться вместе, разрывая его на части. Голова болит все сильнее, словно в глаза вставили спицы, проткнули череп и впились длинными когтями в сам мозг. Бальса закрывает рот ладонью, с силой кусая ее — струйки крови текут по запястьям почти сразу же, но он не замечает этого — все, лишь бы не выдать своего состояния другим, чтобы не кричать в агонии боли и безумства. В глазах резко темнеет, реальность плавится под ним. Вторая рука судорожно хватается за половицы, — изобретатель давно упал на пол — пытается за что-то ухватится для опоры, царапает и ломает ногти о деревянный пол — на следующий день наверняка останутся жуткие следы. Бальса открывает рот, слегка поднимая голову, — необходим свежий воздух, а встать возможности нет — тяжело вдыхает и чувствует рвотный позыв. Сил сдерживаться нет и его рвет прямо на пол. Последнее, что видит он перед собой — черную, смолистую жижу, кишащую мерзкими личинками — и падает на пол без сознания. Сколько времени прошло он не знает, но сил на то, чтобы открыть глаза нет — он и не пытается — лишь чувствует тепло чужого тела рядом и мягкую ткань одеяла под пальцами. Встать все же приходится, особенно когда мозолистые руки нежно, но с опасением ведут по коже щеки, словно Лука хрустальный и вот-вот разобьется на маленькие осколки. Слишком приятно, но заставлять Кэмпбелла волноваться не хочется. Бальса приоткрывает глаза — все плывет и танцует, а сфокусировать взгляд удается лишь через пару минут. Лука тут же понимает, что это не его комната — слишком темно и мрачно. Рядом сидит Нортон, с заботой сжимает перебинтованное запястье; — заключенный слишком сильно его укусил и теперь останутся следы — смотрит в глаза с тихим вопросом. На объяснения сил не хватает и Лука едва поднимается на кровати лишь для того, чтобы в ту же секунду упасть в объятия любимого. Уткнуться носом в ткань рубашки, чтобы слез не было видно, хотя значения это уже не имеет — Кэмпбелл знает. Лука дрожащими пальцами сжимает плечи проспектора и наконец находит в себе силы посмотреть ему в глаза. Поднимает голову и вглядывается в чужое лицо. Нортон выдавливает из себя жалкое подобие улыбки, пытается подбодрить, успокоить, утешить. Нортон улыбается, и Лука знает, что все будет в порядке.Лука, кажется, сходит с ума
С каждой неделей, с каждым днем, с каждой минутой и секундой, проведенной в поместье он сходит с ума. Здесь нет полностью ментально здорового человека — психолог пришла уже давно, но желания посещать ее ни у кого нет — главная цель здесь — выживание. Лука чувствует, что упускает что-то очень серьезное, но понять что не может. Воспоминания не уходят, они остаются как шрамы в его голове, невидимые, но болят не хуже настоящих. Каждый день, каждую ночь Бальса вспоминает день суда — горечь от предательства жжет его, а хотелось бы забыть прямо здесь и сейчас. Нортон, кажется, тоже понимает что что-то происходит, спрашивать боится, но все время находится рядом, готовится поддержать, вылечить душевную боль. А Луке от этого лишь хуже. С каждым днем, с каждым часом, с каждой минутой, проведенной рядом с проспектором он чувствует, что начинает сходить с ума немного больше. От мыслей отвлечься не может, а Нортон улыбаться перестает почти — слишком обеспокоен внезапной сменой состояния возлюбленного и недавними головными болями. Луке от этого становится лишь хуже — нет улыбки и нет убеждения в том, что все хорошо. Кэмпбелл уходит на матч и встречаются они уже в главном зале поместья. Просто пересекаются глазами, а Бальса уже чувствует гниющую пустоту внутри, но понять почему не может. Нортон стоит рядом с Наибом и о чем-то увлеченно — насколько это уместно по отношению к проспектору — рассказывает ему. Стоит ощутить взгляд на себе, и Кэмпбелл оборачивается, смотрит прямо в глаза Луке, смотрит, но ничего не говорит. Бальса сглатывает вязкую слюну. Нортон не улыбается.Лука боится
Боится до дрожи в пальцах. Боится так, что хочется начать рвать на себе волосы — чувство страха поглощает его, тянет на дно, топит. Нортон перестает улыбаться — видит изменения в своем возлюбленном и не может выдавить ни тени улыбки. А заключенному страшно. Раньше он мог понять серьезность ситуации лишь по простой улыбке Кэмпбелла, но сейчас даже ее нет и это сводит с ума, подталкивает к пропасти одиночества, страха и ненависти к самому себе. Лука помнит, не может забыть прошлую жизнь. Раньше от отдал бы все, лишь бы вспомнить, а сейчас хочет забыть, хочет до дрожи в пальцах и горьких слез горечи и печали. Ненависть — то ли от несправедливости судьбы, то ли от отвращения к самому себе — поглощает его, обгладывает косточки и не оставляет ничего взамен. Бальса начинает видеть силуэты. Силуэты за окном, в тени, там, где меньше всего огней. После каждой увиденной картинки, подкинутой госпожой фантазией, фантомные боли накрывают его с новой силой. Голова словно раскалывается на две части — лучше бы оно так и было, Лука не хочет это терпеть. Тени приходят к его окнам поздно вечером, ранним утром и во время работы, принимают облик учителя, убитого им же, — Лукой Бальсой — крутятся под окнами и словно насмехаются над ним. А изобретатель больше не может спать один, — страшно до дрожи в коленях — ждет Нортона со всех игр. Проходит время — тени уходят, память рассыпается, оставляя после себя лишь горький вкус, обжигающий язык. Но остается страх. Страх никуда не уходит — становится его вечным спутником, его проклятьем. Страх душит, сжимая тонкие длинные пальцы на горле, очерчивает когтями ребра, оставляет кровоточащие царапины и это невыносимо. В ту ночь Нортон приходит к нему и, наконец, спрашивает. А Лука оказывается в кольце теплых рук, плачет и не может не рассказать. Тогда, спустя уже несколько часов, Бальса смотрит на проспектора, ищет тепла и утешения в глубоких, темных глазах. И он его получает. Нортон улыбается снова и Лука тонет в этом.Лука боится одиночества
Страх преследует его по ночам, не дает нормально спать и есть. А Нортон замечает — он все знает о Луке, и о страхе тоже — и перестает улыбаться снова. А Бальсе от этого лишь хуже и невольно закрадывается мысль о том, что, возможно, Нортон дарит свою улыбку кому-то еще. У этой мысли нет ни причин, ни следствий, она просто появляется так же внезапно, как сам проспектор в жизни заключенного, но отделаться от нее не представляется возможным — она клеится к нему, она липкая и мерзкая, но уйти или сбежать от нее нельзя. И Лука просто пытается жить с ней, пытается, искренне пытается, но все чаще он задерживает Нортона в своей спальне, все чаще смотрит на него украдкой, когда думает что никто не видит. А позже это перерастает в настоящую слежку — Бальса смотрит неотрывно везде, где они пересекаются и вести матчи уже почти невозможно. А заключенный просто не хочет, чтобы Кэмпбелл дарил свою драгоценную улыбку кому-то еще. Проходят дни, Лука теряется в ощущениях реальности, страх сжимает его в тиски. Продолжает смотреть на него. И, наконец, замечает. Замечает, когда к проспектору подходит акробат. Мужчина в ярких одеждах что-то негромко говорит, а губы Кэмпбелла расплываются в легкой улыбке — Бальса и забыл, как когда-то радовался тому, что его возлюбленный начал больше времени проводить в обществе и становится более социальным. Нортон улыбается не ему и Луку это убивает. Сердце разрывается от гнева, боли и отчаяния и Бальса с силой сжимает в руке вилку — аппетит проходит, уступая место гневу. Заключенный в спешке покидает помещение, бежит в комнату, запирается — никто не должен найти его в таком состоянии — Нортон особенно. Скатывается по стене, судорожно хватает ртом воздух и едва слышно всхлипывает. Горячие слезы текут по щекам, обжигая нежную кожу, оставляя после себя алые дорожки облезшей кожи и засохшей крови. Лука кусает ладонь — рана, оставленная после приступа головной боли и недавно только залеченная заботливым проспектором начинает саднить невыносимо, жжется, заставляя еще больше слез течь по лицу. Сил останавливать этот круг боли нет, остается лишь принять ее как должное, принять и насладится ею. И Лука пытается успокоится — то, что он там себе надумал это все бред, он знает, что Кэмпбелл будет улыбаться только ему, ему и никому больше. Но от мыслей, гнусых и мерзких, это не спасает. Они проскальзывают в его мозг как черви, копошатся, переворачивая все вверх дном, искажая реальность, размывая изображение перед глазами. Лука почти физически ощущает, как черви спускаются ниже, ползут по венам, раздирая их, пускают кровь, копошатся прямо под кожей — кажется, что сейчас проведешь посильнее ногтем по бледной руке и они выйдут наружу вместе с кровью и грязью. Бальса сжимает свою руку, царапает пальцами бледную кожу, прямо рядом с веной, раздирает ее в кровь. Не черви — мерзкие личинки — падают на пол со стуком, окрашивают половицы в кроваво-красный цвет и Лука теряет сознание не в силах это терпеть. И последнее, что он видит — это Нортон. Нортон улыбается искаженно — все обязательно будет хорошо и Лука приложит к этому все усилия.Лука в восторге
Он сидит в собственной мастерской — пальцы умело перебирают в руках детальки, маленькие болты и гайки. Он готовит подарок для Нортона — нечто инновационное, то, чего человечество ещё не видело. И он больше, чем уверен в том, что Кэмпбелл будет это носить, иначе ведь и быть не должно. Закручиваются винты, рука тянется к инструментам — в мастерской все идёт своим чередом, но теперь в комнате повисла напряженная атмосфера ожидания. Бальса словно ее и вовсе не замечает — продолжает мастерить, металл в его руках словно сам собой становится в нужные места — Лука мастер своей работы. Бальса возбужденно облизывает сухие губы, выступающий клык прикусывает нижнюю губу и изобретатель чувствует на языке солоноватый привкус крови. Ничего необычного — искусанные в кровь губы постоянный его спутник. В память невольно приходят те моменты, когда Нортон нежно проводил мозолистыми пальцами по ним, нежно целовал каждую ранку, говоря о том, что, вообще-то, поцелуи любимого человека могут вылечивать любые раны. Воспоминания о нежности, подаренной ему проспектором заставляют заключенного улыбнуться. Выходит криво и страшно, но Лука сам по себе такой. Красивое уродство или уродливая красота — как не назови, звучит хуже, чем есть на самом деле. Последние работы по исправлению недочетов — Нортон идеален, и он должен получать и носить не менее идеальные подарки — и Лука отходит от стола, оставляя лампу включенной. Показывает свое же изобретение во всей красе — возбужденно вздыхает. Он хочет увидеть как это будет смотреться в Нортоне. Рука тянется к столу, подбирает маленький подарок и складывает его в красивую коробочку. Все должно пройти отлично. Нортон теперь всегда будет ему улыбаться.Лука любит
Любит сильно, страстно, необычно. Любит Нортона до сжатых челюстей и дрожи в коленях. Любит до стиснутых пальцев и, как бы банально не звучало, бабочек в животе. Поэтому сейчас он находит Нортона в лабиринтах коридоров поместья, светло, радостно улыбается ему и, хватая за руку, ведет в свою комнату. Кэмпбелл улыбается в ответ на такое ребячество, но не сопротивляется. Лука видит светлую улыбку на его лице и отворачивается, стискивая зубы. Еще вчера эта улыбка была предназначена не для него, а уже сегодня проспектор делает вид, словно ничего и не было. Он мог бы преподать ему урок, но Бальса не будет отходить от изначального плана. К тому же, теперь Нортон сможет улыбаться только ему. Его улыбка принадлежит Бальсе, и он его больше не отпустит. Дверь в комнату закрывается на ключ, Нортон удивленно вскидывает бровь — Лука обещал сделать ему подарок и, кажется, для этого не нужна была запертая дверь. Бальса подходит к столу, подбирает непонятную черную ткань и ласково касается глаз любимого со спины. На лицо Кэмпбелла опускается мягкая ткань и он даже не сопротивляется — за все время их отношений ему приходилось вытерпеть и не такие «извращения» Луки, так что сейчас он мог спокойно высидеть с закрытыми глазами столько, сколько от него потребуется — он доверяет своему партнеру и знает, что ему доверяют так же. Бальса судорожно облизывает пересохшие от волнения губы и упивается послушанием Нортона — он сейчас может сделать с ним что угодно, а тот ему ни слова не скажет. Но он не будет отходить от изначального плана. Пальцы заключенного перебирают шприц, наполненный почти до краев. Лука пальцами отодвигает край рубашки, мягко прикасается сухими губами, вызывая дрожь у человека перед ним. Нортон не двигается, послушно принимая все, что дает ему Бальса, принимает его любовь не подозревая, что она уже давно сплетена из колючей проволоки, шипов красных роз и гематом на молодой коже. В прочем, ему не стоит даже задумываться над этим. Бальса еще раз нежно прикасается губами к коже, не кусает, но вполне ощутимо проводит языком — Нортон думает, что это сексуально и интимно; Лука думает, что наконец-то получил то, чего желал. В плечо прямо там, где еще недавно был едва видный след от прозрачной слюны втыкается игла. Она разрезает кожу словно ножом и Кэмпбелл пытается дернуться, вырываться из крепкой хватки заключенного — его сжимают в объятиях самой смерти лишь крепче, не оставляя ни шанса на побег. Нортон оседает на пол, поддерживаемый Лукой. Лекарство действует моментально, но не в полную силу и проспектор все еще в сознании — чувствует, как Бальса садится на его бедра, сдерживая его, не позволяя вырваться из сладких объятий, как будто у него есть выбор и силы на это. Нортон прикусывает губу, он не понимает, ничего не понимает, сопротивляться нет — он обездвижен заключенным и странным лекарством. Он ничего не видит и даже не подозревает, что Лука смотрит прямо на него. Кэмпбелл перестает двигатся, решая принять свою судьбу какой бы она не была и это побуждает Бальсу к действиям. Умелые пальцы разрывают чужую рубашку с поразительной легкостью и скоростью — под пальцами материал кажется хрупкими крыльями мотылька, но Луке уже все равно. Он кладет руки на чужую грудь, легко проводит по ней, чувствуя как Нортон тихо вздыхает. Теперь уже Бальса расплывается в улыбке и легко прикасается языком к груди проспектора. Ровно в том месте, где бьется и пульсирует горячее, живое сердце. Лука закатывает глаза от удовольствия — прекрасно знает, что это восхитительное сердце биться больше не будет. Отстраняется, вынимая из кармана штанов скальпель, делает ровный, аккуратный разрез на груди. Прямо рядом с сердцем. Нортон вскрикивает от боли, а Лука лишь слегка сжимает волосы на затылке, массирует кожу головы и слегка оттягивает черные пряди. Кэмпбелл хмурится — под маской все равно ничего не видно — хотя прекрасно знает, что его не отпустят. Не сейчас. Кожа жжет адски, проспектор не понимает, чего пытается добиться Лука, зовет его по имени, но не получает ответа. Бальса делает второй разрез, более глубокий, лаская пальцами край раны. Нортон вскрикивает громче — это больно, чертовски больно и сил сдерживать крик. нет. Третий разрез заставляет Кэмпбелла зажмуриться от боли и стиснуть руки в кулаки, царапая внутреннюю часть ладони, пуская горячие слезы боли – лекарство делает свое дело, физическая боль и слабость в теле отходят на второй план и остается лишь отчаяние непонимания. Луке все равно, он словно не замечает этого, лишь смотрит безумно и улыбается, делая четвертый разрез. Погружает пальцы во внутрь, чувствуя горячую кровь и плоть, а Нортон сознание теряет. Лука прикасается к чужому сердцу, дыхания Кэмпбелла становится почти не слышно то ли из-за гула в ушах, то ли от того, что он сам почти не дышит — Бальсу не особо волнует. Рука слегка сжимает сердце, вытаскивает, обрывая все вены. Нортон больше не дышит, Лука лишь теперь обращает на это внимания, но задумываться об этом ему нет времени. Бальса откладывает еще теплое, но больше не пульсирующее сердце на пол, который тут же окрашивается в кроваво-красный — хочет оставить его себе, как подарок на память. Заключенный достает коробочку — подарок для его возлюбленного. Отвязывает ленточку, открывает подарок — пусть это и для Кэмпбелла, но сейчас он точно не сможет его открыть, так что Лука любезно сделает это за него. Из коробочки, прямо на окровавленную грудь Нортона выпадает маленькое механическое сердце — то, над чем Бальса так долго и усердно работал. Шестеренки-клапаны крутятся и оно выглядит, словно живое, настоящее. Но оно холодное, как пальцы Луки, когда он аккуратно вставляет его в грудь Нортона вместе его настоящего сердца. Лука легкими движениями зашивает рану нитками, слегка поглаживает оставленные шрамы — Нортон явно будет не доволен оставшимися следами, но он готов простить Бальсе все, так что заключенного это не особо заботит. Лука проходит дорожкой мягких поцелуев по каждому шву и отстраняется, любуясь своей работой. Теперь в груди его возлюбленного бьется механическое сердце и Бальса чувствует удовлетворение от проделанной работы. Руки ловко снимают повязку — когда Кэмпбелл очнется он точно захочет посмотреть на новую работу изобретателя. К сожалению, увидеть само механическое сердце у него не получится, но Бальса готов сделать для него второе, если тот попросит. Тут же Лука недовольно хмурится — Нортон не улыбается. Бальса злится – он потратил часы на этот подарок, и если Кэмпбеллу не понравится, он будет крайне разочарован. В прочем, у Бальсы тут же появляется новая идея. Он знает, как навсегда запечатлить эту восхитительную улыбку на лице проспектора. Лука подбирает нитки и иголку, оттягивает губы Кэмпбелла в жутком подобии улыбки. Несколько движений рукой — и лицо Нортона теперь навсегда вытянуто в выражении радости. Нортон будет доволен результатом его маленькой "операции". Бальса отстраняется, откидывая челку назад, любуется проделанной работой. Нортон улыбается, улыбается только ему и в груди от этого поселяется ощущение тепла и удовлетворения. Лука опускается на чужую грудь, прижимается к ней щекой и выдыхает. Все прошло просто прекрасно.Нортон улыбается — значит, все хорошо. Так ведь?