Лаборантка

Оставшиеся полчаса до оглашения приговора я не помнила. Бродила по коридору, боясь упустить из виду секретаря, что позовёт нас в зал. Но решение судьи вряд ли бы теперь что-то изменило. Ведь я даже в случае заключения Антона, несмотря на предостережение подруги и мамы, узнавшей, во что я влипла, и названивавшей мне теперь на телефон, собиралась его ждать. Я всё решила… Так много было сказано перед представителями закона... И откровенного вранья, и непредвиденной правды. Но я выбрала для себя то, во что мне верить. В неподдельную трепетную любовь, что увидела в родных голубых глазах. В его раскаяние. — Пожалуйста, входите. Алёна Борисовна, я и адвокат с работником суда в третий раз заняли свои места. В этот момент от меня больше ничего не зависело, и я расположилась поближе к решётке, чтобы в случае признания вины директора, суметь хоть немножечко насытиться его желанным образом впрок перед заключением... При таком исходе и меня привлекут к ответственности. Мама будет в трансе... У входа в клетку расположились двое полицейских средних лет, но я постаралась сделать вид, что не заметила этого. Мы переглянулись с Антоном. Тот период, что я проработала в его лаборатории, был хоть и незаконный, неправильный, но один из самых грандиозных в моей блеклой студенческой жизни. Директор не отрываясь смиренно изучал меня, подолгу останавливаясь на слегка улыбающихся губах, что я кусала. А меня завораживали его спокойные ясные глаза. Хоть и лжец… Но такой стойкий, сильный человек. Мой любимый человек… В зал зашла судья, остановилась за столом и садиться не стала. — Провозглашается приговор именем Российской Федерации статьи сто семьдесят четыре процессуального кодекса, — раздался финальный стук молотка. Если не задержать дыхание, я захлебнусь воздухом... — Суд постановил Палачева Бориса Борисовича приговорить к четырём годам лишения свободы по статье двести первой уголовного кодекса, — Алёна вдруг не сдержала душещипательных рыданий, громко всхлипнув, а главный инженер, наконец, обратил на неё своё внимание, холодно наблюдая за тем, как его дочь убивается. — В отношении Палачева Бориса Борисовича и Бракина Максима Игоревича по двести тридцатой статье "за распространение наркотических средств" уголовного кодекса Российской Федерации продолжить судебное разбирательство. До второй части заседания направить подсудимых Палачева и Бракина в изолятор, — я пораженно раскрыла рот, стараясь догадаться на одну секундочку быстрее о решении судьи, припасенном для директора... Оглушительный стук сердца раздался в ушах. — Кулибина Антона Владимировича оштрафовать по статье пять-двадцать семь административного кодекса за привлечение к работе сотрудницы Левиной Даны Евгеньевны без трудового договора на двадцать тысяч рублей, его же по статье сто семьдесят первой уголовного кодекса оштрафовать на триста тысяч рублей за незаконную предпринимательскую деятельность, проводимую в помещении, сдаваемом нелегально без договора аренды, и привлечь к исправительным административным работам в объеме двести часов, — Боже, что это значит... — По результатам экспертизы доставленных в полицию Алёной Борисовной Антиповой четырех химических колб было установлено, что исследуемое вещество относится к классу терпенов, не является наркотическим и психотропным средством и может использоваться в качестве компонента ароматических отдушек. По результатам медицинских и психологических исследований также было установлено, что Левина Дана Евгеньевна абсолютно здорова и не имеет психических отклонений, которые могу свидетельствовать о приеме наркотиков. Кроме того, была проведена химическая экспертиза всех изъятых в лаборатории Кулибина Антона Владимировича реактивов, проверено наличие деклараций соответствия и выявлено: все они идентичны своим наименованиям и не являются наркотическими средствами. Кулибин Антон Владимирович по первой части статьи двести двадцать восемь оправдан. По этой же статье подсудимые Бракин и Палачев оправданы. Приговор вам понятен? Дрожь в теле сильнее прежнего закралась в каждую откликнувшуюся потрясением клеточку, и внутренний голос завороженно повторил: «не является наркотическим средством»… Я не могла поверить, что у меня получилось… Я тоже преступница. Не сразу вникнув в озвученные обстоятельства, я боязно потянулась руками к лицу. Денежный штраф и... двести часов исправительных работ? Антон Владимирович не сядет в тюрьму… Я резко опустила ладони, пытаясь найти его ошарашенными глазами. Слёзы облегчения хлынули по загоревшемуся от напряжения лицу, мешая остановиться на директоре. Всё ещё заключенный в наручники мужчина вскочил на ноги и суматошно заметался по клетке. Он растерянно улыбался, переводя взгляд то на судью, то на меня. — Кулибин Антон Владимирович, приговор понятен? — Да... — Заседание объявляется закрытым. Конвой, освободите оправданного. Это было невероятно… Полицейские оперативно открыли лязгнувший замок на калитке, затем вызволили руки Антона и указали ему на выход. Расстегнутые наручники повисли в руке одного из сопровождающих. Директор неуверенно перешагнул через порог, и тут же за его спиной со скрежетом захлопнули решётчатую дверь, за которой остались двое омраченных чужих людей. Он замер возле ряда стульев: похудевший, изменившийся, освобождённый... — Антон... Поднявшись на непослушные ноги, я торопливо зашагала ему навстречу и рухнула в дрожащие, но тёплые объятия. — Пожалуйста, пойдём отсюда... — он начал дышать глубже, сжимая меня за плечи. Словно воздух в зале и за решёткой предельно отличался. Мы не оборачивались. Нога в ногу стремительно вышли в коридор под выжигающим ненавистным взглядом чёрных глаз, нацеленным нам в спины. На Алёне Борисовне не было лица, и когда мы втроём столкнулись на выходе, удрученно переглянувшись, она проронила лишь жалостливое "простите". Мне, Антону и сокрушающейся девушке не о чем было разговаривать и, несмотря на то, что она явно сожалела о своём поступке, мы не нашли для неё слов утешения. Нам лучше больше никогда не видеться... В коридоре сновало множество людей. В разгар рабочего дня у каждой двери толпились мужчины и женщины с повестками в суд, ожидающие, когда решится их дальнейшая судьба... Мы, будто во сне, проследовали мимо. На улицу, на свежий воздух. — Отпустите меня! Я в состоянии выйти сама! — вырвавшись из рук сопровождающих полицейских, Ирина Андреевна, судя по всему, всё это время ожидающая под дверью приговора для Максима, выскочила вперёд нас и, еле удерживая высоченную толстую дверь, скользнула на крыльцо здания суда. Еще издалека услышав цокот её обуви, от которого студенты в университете очищали коридоры от своего жалкого присутствия, я одёрнула Антона и, не раздумывая, поторопилась догнать научрука. Она заслуживала хорошего отношения... — Ирина Андреевна! — мы вышли следом на мокрый асфальт, в пасмурный весенний город, ежась от свежих порывов ветра, и окликнули преподавательницу перед тем, как она успела спуститься со ступеней. — Постойте! Женщина нехотя замедлилась, не сразу остановилась, придержавшись за перилла, и сурово обернулась на мой неуверенный голос. Её карие выцветшие глаза, искаженные болью, невыносимо резанувшей мне по сердцу, замельтешили по нашим лицам, когда мы неловко приблизились. Антон Владимирович скромно опустил взгляд на её старую разношенную обувь. Значит, он тоже не знал, что научрук, испортившая наше знакомство на кафедре была бабушкой Максима… Она тогда сильно возмущалась, что в кабинете посторонние. — Я хотела вас поблагодарить... И... Нам очень жаль, — я покосилась на мужчину, всю сознательную жизнь дружившего с её внуком, и нетерпеливо сглотнула слюну. Непредсказуемая реакция взрывной Ирины Андреевны сможет заставить меня съежиться, стоит ей только вдохнуть, перед тем как перейти на крик... Но почему-то мне показалось, что после пережитого нами в одном зале, преподавательница смягчится. — Не поняла... За что? За что извиняетесь? О чём вы сожалеете? — вопиюще прищурившись, наклонившись вплотную к моему лицу, научрук зашептала сиплым прокуренным голосом сомнительные предостережения. Я ощутила её несвежее дыхание, которое бывает после продолжительного голода и волнений... — Девочка! Я говорила всё, что думаю о тебе! Ты ещё не знаешь, что отчислена?! Уходи отсюда и на кафедре больше никогда! Никогда не появляйся! Я готова выслать твои документы по почте!.. Значит, отчислена… — Черт… — Антон схватил меня за лицо, бережно всматриваясь в глубину глаз, пока научрук горделиво отвернулась и зашагала по ступеням вниз. — Дана! Она не может так поступить!.. Мы разберёмся с этим позже! Я обещ… — Не надо, — я облегченно выдохнула, с наслаждением рассматривая мелкие морщинки у век, выдающие в мужчине усталость и обеспокоенность моими проблемами. — Хрен с ней… Всё к лучшему. Мы продолжили стоять у ступеней, а вокруг не осталось ни души. Там, чуть поодаль машины выстраивались в будничные пробки. Боже, он в паре сантиметров от меня кусал свои растрескавшиеся губы, очевидно, думая о том, как жестко оплошал. Чувства не входили в корыстные директорские планы. Надеюсь, ему хватит наглости перешагнуть через собственный поступок… — Я месяц провёл в изоляторе и всё, о чем я думал - ты, — Антон аккуратно погладил большим пальцем мою щеку, вынуждая сердце отстукивать мольбы о помощи. — Я мог остаток дней провести в тюрьме, вспоминая о том, как мы… Он осекся, сморщился и опустил тяжелый взгляд на лужу, в которой мы, оказывается, остановились. Ноги начинали намокать… Ерунда. — Прости меня, если можешь, — Боже… Об этом не нужно было просить, как же ты не понимаешь! Я бы и рада была хранить обиду, ты мерзкий, Антон Владимирович… Но я не умела презирать этот незначительный недостаток… — Я одного не могу понять. Ты наверняка сама уже обо всём догадалась в суде… Но как же… — Наркотик? — тихий шёпот затерялся в сигнале нетерпеливого водителя где-то позади. Затем послышался гул мокрых шин, врезающихся в асфальт. — Я действительно догадалась, только ещё задолго до следствия, слила всё в унитаз, отдраила посуду в тот день, когда ты заснул в кабинете. И поставила новые синтезы. И вообще-то я решила, что вина лежит на мне… Призналась в этом перед своим беспощадным увольнением. — Умоляю, прости меня, Дана… — Антон сбивчиво прижал меня с силой, уткнувшись ледяным носом в щеку, и в следующее мгновение стал прикасаться к ноющей от удовольствия коже мелкими извиняющимися поцелуями. Ты на свободе. Ласкаешь и вымаливаешь извинения… Это невозможно было стерпеть. Я просяще потянулась к его приоткрытому рту, и мы не осторожно столкнулись губами, робко отпрянув на незначительное расстояние. — Кхм… Я тебя люблю, — поражённая словами директора, не меньше меня взволнованного этой непривычно звучащей новостью, я потеряла последние силы от последовавшей фразы и мягко облокотилась о его крепкую грудь, вздрагивающую от исступленного ритма. — Иди ко мне, моя маленькая… Он судорожно обхватил мои губы, прижимая ближе за вскружившуюся голову, и светлые глаза спрятались за дрожащими бледными ресницами. Пылкий непристойный поцелуй у дверей здания, где вершилось правосудие, что мы обвели вокруг пальца. Словно неизбежный глоток воздуха после погружения на неизведанное мрачное дно, который мог и не случиться больше никогда. И вдруг Антон открыл глаза. Старая-добрая хитреца сверкнула в бездонных чёрных зрачках. Я довольно ухмыльнулась в его тёплые губы. Да уж, директор быстро приходил в себя… — Нужно будет пригласить Димку на нашу свадьбу.