Дневник

— А Михаил Юрьевич лично передать документы не соизволил? — Юра осклабился. — Ну да, ну да, у столицы же куча дел! Утром трахнуть шлюху, вечером… — Юрий Иванович, — повысил тон Саша, поджимая губы и поправляя очки, — Вы слишком много себе позволяете. А Михаил Юрьевич занят решением важных внешнеполитических вопросов, потому попросил меня… — Да, да, Санёк, я понял. Москва весь такой важный, хуй бумажный, а ты его верная секретарша. Ладно, танки не ждут. До скорого! — с этими словами Юра развернулся и направился в сторону выхода. Однако в дверном проеме он обернулся, будто бы что-то вспомнив. — А, да, за кабинет благодарствую, выручил. — Не за что, Юрий Иванович, и вы тут забыли… — но ответом Саше послужил лишь тихий хлопок двери. — И чего это он так со мной? — вслух спросил себя Санкт-Петербург, качая головой. Вообще, Саша уже пытался рассуждать о том, почему рядом с ним Юра вёл себя пассивно-агрессивно и чуть ли нос не морщил. В результате таких размышлений у Романова сложились две версии о причинах такого поведения. Во-первых, что Саша, что Юра дружили с Костей. Все трое были ровесниками, но, поскольку Санкт-Петербург и Екатеринбург были образованы чуть раньше Челябинска, именно столицы познакомились первыми. Саше нравился Екатеринбург, да и сам Костя был человеком весьма приятным, потому Романов частенько заезжал к нему на чашечку чая с уральскими травами. И каждый раз, когда там он невольно пересекался с Челябинском, тот как-то косился на него странно и испускал искрометные шутки по поводу его «гейства». Потому все могло объясняться простой ревностью. Тем не менее, у этой версии был недостаток: Юра не ревновал Аню (в которую, по слухам, был влюблен) к тому же Косте (в которого, по слухам, была влюблена Аня) и не фыркал в присутствии них двоих. Потому возникала другая версия, кажущаяся уже более правдивой. Юра не терпел любого, кто не соответствовал образу стереотипного мужчины. И если Екатеринбург, крепко сбитый и высокий, подходил под этот образ по всем параметрам, то Саша, наоборот, по ним жёстко пролетал. Он был невысоким, стройными и обладал высоким (по сравнению с тем же Костей) голосом, чего в детские годы особенно стеснялся. Зато Саша, в отличие от закуренного Юры, ухаживал за собой, следя, как выражался Пушкин, за «красой ногтей», и одевался вполне прилично: как подобает крупному городу. Не то что Юра с его футболками и толстовками. Саша перевел взгляд на книжицу в своих руках: увесистая, в твердом кожаном переплете. И конечно же черная! Вообще читать было совсем не в стиле Юры. Тот предпочитал практику теории, из-за чего книги он использовал исключительно в качестве макулатуры. Любопытство пересилило Сашу, и он, вопреки всем нормам этики, раскрыл загадочную книжицу. Его взгляду предстал ряд ровных, некрупных букв, выведенные, очевидно, рукой самого Татищева. Читать чужие дневники было, конечно, верхом бескультурья, однако Саша просто не смог себя сдержать. Эта его манерность — сущий пиздец. Походу права была Анька — перевелись нормальные мужики в России. Правда, она это про меня сказала, но на нее находит иногда… Так вот, о чем это я? Более пидорского гея в жизни не видел. В чем проблема быть нормальным мужиком без всяких пилочек и гигиеничек??? «Сам-то глаза подводит и ресницы красит, а моими пилочками недоволен?» — подумал Саша, хмурясь, но продолжая скользить взглядом по строчкам. И чего это с ним Костян вообще водится? А если Санёк домогаться до него будет?! Бедный Костян… Вот почему я не люблю лизать жопы крупным городам. Что Санек этот с его метросексуальностью, что этот главный, индюк напыщенный,. Наверняка после собраний трахаются. Саша поджал губы. Видимо версия про ревность оказалась верна. Надо будет обговорить это с Екатеринбургом. И Москвой. Потому что уж больно много позволяет себе Челябинск. Хотя, нет, я могу понять, что златовласка в нем нашла. Саня же девка девкой. Мы хоть и живем близко, а я около лет ста думал, что у нас столица женщина, а Петька решил бабу мужским именем обозвать. Так вот, был бы он девкой, я бы и сам к нему шары катить начал. Личико-то у него сладенькое: глазки голубые такие, волосы чуть кучерявятся. Почти что идеал. Но нет же, блять, с членом родился… Сашины брови взметнулись вверх, несмотря на попытки Юры скрыть зачеркнутый текст, он все же смог разобрать содержание, которое не хило так ударило по его миропониманию. В отличие от Юры он все прекрасно понял. Вскрылась наименее очевидная, но сейчас самая правдоподобная причина такого отношения Челябинска к Санкт-Петербургу. Пожалев, что вообще полез в чужие дела, он тут же захлопнул книжицу, откладывая ее на край стола. «Татищеву бы внутреннюю гомофобию отрефлексировать, — подумал он, проводя пальцами по кожаной обложке, — но комплименты, учитывая, что это писал Юра, вполне себе сносные»… Саша вернулся за стол, усаживаясь в мягкое кресло и придвигая к себе стопку неразобранных документов. Он, как всегда, предпочитал откладывать всё до последнего, из-за чего их скопилась приличная стопка. Отчёты были однозначно более скучными, чем дневник Юры. Сделав усилие над собой, Саша попытался вникнуть в содержание первого документа. Однако сосредоточиться на очередных проблемах, возникших в процессе постройки метро не получалось. Книжка на углу стола мельтешила темной мушкой на периферии зрения, весьма отвлекая. Для большей концентрации Петербург попробовал читать текст документа вслух: — …в результате обнаружения, не обозначенного на карте, канала сточных вод, руководителем проекта было решено пересмотреть планировку… Нет, так просто невозможно! — резким движением Саша отодвинул стопку отчётов на прежнее место и потянулся за книжкой. В этот раз он решил начать читать с конца, надеясь, что Челябинск переключит свое внимание на кого-то другого. Тут почерк уже был менее аккуратным. Писался текст в спешке: буквы сливались друг с другом, а у некоторых не доставало элементов. В каких-то местах эмоции настолько одолевали Челябинск, что плотная страница была продырявлена насквозь. Блять, Юрец ты в полной пизде! Не зря Костя уже триста лет твердил, что любопытство сведет Романова в могилу. Первая строчка уже не радовала своим содержанием. Хоть танком самострел оформляй, Юрец! Это все сраный Сибирский округ, вся муть пидорская оттуда идет… Если Костян узнает, он же, блять, общаться со мной перестанет и Анька тоже. Блять, а если эта хуйня пидорская прознает, то это ж окончательно пиздец. Лучше б меня тогда этот метеорит сраный с землей сравнял, честное слово. А может в нем и дело?! Надо будет как-нибудь аккуратно у Костяна спросить, переносят ли метеориты гейство? Хотя главный переносчик обитает на Западе и с Москвой сраной в жопу долбится. А все эта ваша Гейропа ебаная! Уже до Урала дошли, того гляди и до Вовки доберутся… Впрочем, о чем это я? Надо мне, наверное, бабу хорошую найти. Я тут заприметил одну, да только я смотрю на нее и понимаю: волосы короткие, сисек не то что нет, они, блять, в минус ушли. Вылитый Санек, блять. Короче, пошло всю в пизду, я так с этими ярлыками заебался… — Санёк, — дверь резко распахнулась. Саша на автомате захлопнул книжку, отбрасывая ее в сторону и ближе придвигая отчёты. В дверном проёме стоял запыхавшийся Юра, казавшийся ещё бледнее обычного. Его взгляд судорожно бегал по столу в поисках, очевидно, дневника. — Стучаться надо, — привычным холодным тоном осадил взволнованного Челябинска Санкт-Петербург, чуть подрагивающей рукой поправляя очки. — Пароднте, великая культурная столица, — огрызнулся тот, однако от внимательного взгляда Саши не ускользнуло то, насколько дерганым был Татищев, — я тут забыл кое-что… — Вот это? — Саша вновь взял в руки книжку. Глаза Юры резко расширились. — Ага. Надеюсь, великая культурная столица придерживается норм этикета и не лезет любопытным носом в чужие дела, — нарочито развязным тоном проговорил тот. Саша тихо вздохнул, однако дневник отдавать не спешил. — Юрий Иванович, закройте, пожалуйста, дверь, — также спокойно проговорил он, опуская взгляд. Челябинск на удивление повиновался. — И сядьте, пожалуйста. — Что, прочитал все-таки? — Я попросил вас сесть. — Блять, Санёк, ты мне сейчас нотации читать будешь? Давай без этого. Замнем этот верх свинства с твоей стороны, и я поеду домой… — Юрий Иванович, — с нажимом произнес Саша, поднимая строгий взгляд на Челябинск, — сядьте уже. Тот плюхнулся в кресло напротив стола, разводя руками и нервно улыбаясь. — В том, чтобы быть геем, нет ничего такого, — уже мягче начал Санкт-Петербург, — это всего лишь предпочтение, как… — По себе судишь, — не удержался Юра. — Не перебивайте. — Да пожалуйста. — Юрий Иванович! — чуть повысил тон Саша. — Знайте свое место. Так вот, я хотел сказать, что ВОЗ давно исключил гомосексуальность из списка болезней. Кроме того, не знаю, в курсе вы или нет, но о таких связях даже упоминается в мифах Древней Греции, где… — …чел превратился в лебедя и трахнул бабу. И что нам теперь с лебедями ебаться? Я, конечно, не культурная столица, но что-то да знаю. Так что, не морочь мне мозги. — Юрий Иванович! — уже прикрикнул Саша, с трудом сдерживаясь. Последний раз он настолько не контролировал себя несколько столетий назад во время уроков с Москвой. — Я всего лишь хочу донести до вас, что во всей этой ситуации нет ничего страшного. Вот кому-то нравятся блондинки… — Как тебе? — Блять! — окончательно не выдержал Романов, вскакивая со своего кресла. — Ты будешь меня слушать или нет?! То, что ты написал в своем дневнике про метеорит, заражение, — всё сущая хуйня! Это не передается, как простуда, это не лечится, как насморк! Это вообще, блять, не болезнь. Это просто предпочтения, которые абсолютно нормальны! — Саша бессильно взмахнул руками, чуть успокаиваясь. — Ты не хуже и не лучше, от того, что ты гей или бисексуал. Тебе просто нравятся те или другие. А твои попытки перевести стрелки на меня выглядят жалко, Юра! Ты должен дальше рефлексировать свою латентность, а не выплескивать на меня все свои загоны в виде хуевых шуточек! Романов почувствовал, как сильно у него раскраснелись щеки. Его очки съехали почти на самый кончик носа, а руки чуть вспотели и всё также подрагивали. Он очень давно настолько не выходил из себя, напротив, сохраняя спокойствие и всё контролируя. Годы опыта научили Сашу держать лицо даже в самых экстремальных ситуациях. Он научился спокойно говорить с подчиненными, не реагировать на провокации Москвы и всегда оставаться с холодной головой. Но Юра каким-то чудом вывел его на эмоции, несмотря на прямолобость его шуток, отличающихся от изящных и тонких подколов Михаила. Челябинск же наоборот, будто бы успокоился. Он перестал криво улыбаться и всё так же сидел в расслабленной позе, закинув голень правой ноги на колено левой. Юра перестал дергаться, а в его глазах читалась откровенное любопытство. Саша вдруг осознал, что Татищев никогда не видел его настолько эмоционально уязвимым. — Так вот, что скрывается в подворотнях питерской души… — как бы для себя пробормотал Челябинск, — Значит, ты все-таки дошел до того момента… — Да, — просто ответил Саша, устало опускаясь обратно в кресло. — И ты знаешь, что ты мне нравишься? Питер лишь слабо кивнул. Сделать такой вывод из прочитанных записей не составляло труда. — Но ты не гей? — вдруг вкрадчиво начал Юра. Саше этот тон не понравился. — Знаешь, я не хочу… — он прервался, замечая, как медленно поднимается из кресла Юра. «Вот бы он сейчас просто развернулся и ушел», — мысленно взмолился Романов, наблюдая за Челябинском. Тот, впрочем, сделал совершенно обратное, приближаясь к столу, за которым сидел Саша. Он же просто застыл, уставившись на Юру немигающим взглядом. Наконец Челябинск бедрами уперся в край стола и корпусом чуть наклонился вперед, смотря на Санкт-Петербург сверху вниз. Юра откровенно рассматривал Сашу, каждый сантиметр его лица. Романов почувствовал, как к щекам вновь приливает краска. Вдруг, перегнувшись через столешницу, Татищев цепко ухватил Сашу за подбородок. Тот затаил дыхание, скашивая глаза, на лицо перед собой. — Мне… — сиплым голосом начал Саша, но тут же замолк и попытался прочистить горло, — мне за пилочки и гигиенички предъявляете, а сами глаза подводите и ресницы красите. Юра слабо ухмыльнулся, откровенно любуясь лицом напротив. — Опять на вы, Санёк? — он наклонился еще ближе, так, что их носы почти соприкоснулись. — И ресницы у меня от природы такие, а под глазами синяки, пидорок ты несчастный… После этих слов он легко, будто на пробу, коснулся чужих губ.