Пропитанный горечью, убитый всеми этими бессмысленными обещаниями, прокуренный жженой ложью, срывающейся с их уст – этот город был ей ненавистен. Она пыталась найти хотя бы одну причину, чтобы не пустить себе пулю прямо в лоб, потягивая кофе в кофейне на углу. Все они, пытающиеся догнать то, что им никогда не принадлежало, мало что понимали в настоящей жизни. Все их проблемы не вызывали в ее душе трепета, не трогали сердце, скорее забавляли и казались настолько надуманными, что хотелось сорваться с места и сжать эту тонкую шею до хруста, напоминая простую истину всякого рода существования: «Живи здесь и сейчас». Ванда не страдала перепадами настроения и вполне справлялась с внутренней агрессией к остальным, скорее то, что могло действительно ее заинтересовать, все еще скрывалось от ее холодного взгляда.
Ванда переехала несколько недель назад, поселилась в небольшом отеле и наслаждалась свободой: пьянящей и столь долгожданной. Многие вещи приходилось придумывать для удобства, ложь за ложью, в конечном счете из уст Ванды звучала прекрасная история, достойная экранизации. Но по факту Ванда скрывалась от прошлого и явно не была нацелена на то, чтобы создавать свое будущее. Она пыталась свыкнуться с многими вещами, что все еще продолжали ее раздражать. Она пыталась научиться жить так, как до этого не могла себе позволить.
Многое, что всегда бесило ее в людях, со временем перестало иметь значение. Она не видела в них угрозы, а они ничего не знали про нее настоящую, поскольку ложь: сладкая, тягучая и такая приятная слуху, всегда и во всем была ее верным спутником. В те самые времена, когда человечество старалось найти оправдание тому, что не могло уместиться в их умы, в те самые времена, когда кровь и огонь были лучшими друзьями во время пыток и смертей – она выстояла. О таких, как она, всегда говорили с содроганием, они всегда были теми, кого не сложно было обвинить в гибели скота, детей и урожая. Она была ведьмой, была той, кому подвластно изменить материю, но Ванда не желала этого – это было слишком просто.
Ванда помнила, как люди избегали ее взгляда, как смотрели на ее почерневшие пальцы в минуту хаоса, созданного и пропитанного горечью. Она помнила страх и отвращение, она помнила боль, что они причиняли. В конечном счете она поняла, что они не стоят всего того, что она пыталась для них сделать. Они не стоят того, чтобы переживать за их грешные души.
- Еще кофе? – голос молодой официантки вырывает ее из мира грез.
- Да, - тихо отвечает Ванда. – Больница, эм, где находится ближайшая больница?
- Вам плохо? – Ванда понимает, что этот вопрос звучит лишь потому, что так учили, так доносили истину быть любезным даже тогда, когда тебе все равно.
- Просто скажите адрес, - Ванда достает из кармана несколько купюр и кладет их на стол.
- Вам нужно пройти вперед до перекрестка, а там налево еще примерно десять минут пешком. С вами точно все хорошо?
- Более чем, - она поднимает глаза, пытаясь рассмотреть имя, написанное черным маркером на металлическом бейдже. – Более чем, Мэри.
В какой-то момент своей жизни Ванда поняла, что нет смысла быть любезной, когда того не желаешь, нет смысла строить из себя заинтересованного собеседника, когда разговор откровенно глуп и бессмысленен. Она осознала, что не имеет смысла ничего, что не приносит удовольствия лично тебе, особенно тогда, когда это касается твоего выбора. Одно единственное место, которое Ванда пыталась не очернять реальностью и держать нейтралитет – это больница. Всю свою жизнь она пыталась понять, что кроется в боли, смерти и возможности отсрочить это. Больница была тем местом, где не было лжи, где не было фальши в голосах и мыслях, где многое, что вызывало дискомфорт там, в реальном мире, здесь не имело веса.
Ванда приходила сюда каждый раз, когда переезжала, здесь не нужно было с каменным лицом пересказывать заученную и такую удобную правду. Она приходила в больницу и просто слушала, наблюдала и запоминала все, что видела перед собой. Вечность приносит так много боли, но также дарит то, что человек получает в минимальном объеме – опыт. Эти люди учили ее тому, что она успевала забыть, принизить или изничтожить. Они учили ее хранить память и быть теми, о ком не будут лить слезы. Лить слезы – пустая трата времени, лишь горечь во рту и ощущение пустоты. Слезы отравляют нас, вся боль живет намного глубже.
- Прошу прощения, но часы посещения еще не начались, - молодая медсестра встретила Ванду в небольшом коридоре.
- Правда? – красная дымка едва заметна, но Ванда точно знает, что в следующую секунду эта девушка не станет с ней спорить.
- Извините, - более спокойно протягивает девушка. – Возьмите халат в том ящике, пожалуйста, - она указывает на ящик, находящийся на уровне бедер в нескольких метрах от них.
Ванда проходит дальше, не обращая внимания на прочий медперсонал. Все вопросы, которые могут у них возникнуть, легко находят ответ, когда она вторгается в их сознание. Она не любит нарушать правила, но многое, что действительно приносит радость, требует этого. Вы не можете быть счастливым человеком, если не выйдете за рамки, не нарушите порядка сотни правил и не скажете себе о том, что это действительно того стоит. Вы и дальше будете скитаться в поисках смыслов, но быстрее покинете этот мир, так и не найдя ответов.
Обычно Ванда просто слушала, она проникала в разум и просто наполнялась человеком, пытающимся найти ответ на самый главный для него вопрос: «Почему?». Она снимала ту боль, которую человек лишь усиливал, она помогала им заснуть и погрузиться в сон без сновидений. Обычно Ванда проводила время с детьми, для них она создавала красочные иллюзии и обрисовывала все яркими красками, чтобы подарить им улыбку. Она понимала, что дети – лишь отражение, они повторяют и копируют, взрослые создают из них монстров. И если она могла показать им иной мир – она сделает это, она будет делать это из раза в раз, чтобы подарить надежду тем, кто только попадает в этот мир боли и пыток.
- Скитаешься в поисках медсестры? – девушка стояла у автомата, выбирая напиток. – Она в третьей палате, Мэтью опять вырвало.
- Что? – обычно с ней не разговаривали, скорее наблюдали и не вмешивались.
- Просто ты похожа на тех самых родственников, которым не сообщили о том, где лежит их племянник, - она выпрямляется, поправляя волосы. – Я права? – ее рыжие волосы, словно зарево – невозможно не смотреть.
- Не совсем, - Ванде интересно, что она сделает дальше, о чем спросит.
- Тогда тебе стоит снять с себя это, - она указывает на ее кофту. – Ярко и сразу бросается в глаза.
- Ты так считаешь? – Ванда подходит чуть ближе, ощущая легкий аромат бергамота и кофе.
- Ну, я не уверена, но на убийцу ты не похожа, по крайне мере у тебя была прекрасная возможность убить меня, пока мы вели этот разговор.
- Думаешь, что серийные убийцы приходят в больницы, чтобы убить?
- Не знаю, может у тебя сегодня выходной, не хочется лишний раз напрягаться, - она впервые поворачивается к ней лицом: молодое, но уже измученное.
- Запомню это на будущее, эм… - Ванда смотрит прямо ей в глаза и замирает: магия бессильна.
- Наташа, - легкая улыбка на ее лице так же быстро исчезает. – Наташа Романофф.
- Ванда, - автомат издает писк и сообщает о готовности напитка. – Хотя забыла, убийцы обычно не представляются.
- В таком случае прошу стрелять в сердце, не хочется, чтобы работники морга потратили уйму времени, придавая моему лицу естественный вид.
- А дыра в теле уже тебя не беспокоит? – Ванда не помнит, когда в последний раз вела столь долгий по ее меркам диалог.
- Одной больше, одной меньше – есть ли разница? Ладно, приятно было познакомиться, но мне пора, не хочу в очередной раз слушать лекцию о вреде кофе. Если что, я тебя не видела, - она делает несколько быстрых глотков из пластикового стаканчика и подмигивает.
- Боишься, что я убираю свидетелей?
- Кто знает, - девушка развернулась и направилась дальше по коридору.
Ванда наблюдает за тем, как медицинские работники передвигаются по отделению, как в какой-то момент времени мечутся между тем, чтобы узнать, что она здесь делает, и безразличием, поскольку нерешенных дел было гораздо больше. Это напоминало ей то, что она видела ранее, во времена кровавых воин, когда жизнь переставала быть ценным ресурсом, и когда такие вот «призраки», как она, могли спокойно оставаться в тени и просто наблюдать. Она никогда не вмешивалась, никогда не принимала чью-то сторону, она просто наблюдала, была зрителем без мнения и убеждений. Она могла рассказать что-то, не вкладывая туда окраски, не придавая всем этим событиям характерного послевкусия. В этом был ее дар, но и проклятье в одном флаконе.
- Романофф, если доктор Эндрюс узнает, что ты вновь гуляла по коридорам, я клянусь, я начну привязывать тебя к кровати! – Ванда поднялась на следующий этаж, когда стала свидетелем этой «ссоры».
- Странно говорить это тому, кто и так уже одной ногой привязан, - смеется девушка.
- Результаты еще не пришли, так что соблюдай все рекомендации и не нервируй меня, ясно?! – медсестра была тучной женщиной за сорок, ее волосы были убраны назад и местами уже поблескивали – седина в сорок здесь являлось обычным делом. – Иди в свою палату, я через десять минут приду и поставлю тебе капельницу.
- Ясно, вкусный ужин в пиццерии стоит отменить, вот Стив расстроится, - Максимофф впервые за долгое время улыбается с такой простотой и легкостью.
Лишь когда голоса смолкают, она окончательно поднимается на этаж, направляясь к стойке медсестры. Она не уверена в том, что сможет договориться, не проникая в чей-то разум, но ей необходимо было сохранить как можно больше сил, чтобы спокойно дожить до того, как Пьетро вернется.
- В вашем отделении лежит пациент, - Ванда наклоняется вперед, словно бы нависая над хрупкой девушкой.
- Часы посещения еще не начались, - видимо эта фраза была их любимой. – Прошу вас, покиньте отделение и возвращайтесь через несколько часов.
- Вам не надоедает? – она улыбается, замечая легкую дрожь. – Все говорят одно и тоже, но не понимают, что все так просто…
- Покиньте отделение, мисс, прошу вас, - медсестра смотрит прямо на нее: зрительный контакт очень важен, когда нужно контролировать разум.
- Мне просто нужно немного больше информации о пациенте, и я думаю, что вы можете мне ее предоставить.
- Мисс… - голос девушки срывается и она, словно кукла, падает назад на стул.
- Тонкая натура, - протягивает Ванда.
Она находит Наташу в палате номер четыреста шесть, она сидит на подоконнике, прижав ноги к груди. Интересно, она все же подтвердит свои догадки на счет того, кем является Ванда. Максимофф не была уверена в том, что это вообще было необходимо, но с ней редко, когда удавалось так просто поговорить. Обычно Ванда старалась уйти от диалога, а уж тем более не сострадала тем, кто явно оказывался в больнице по своей глупости. Она не была уверена в том, что Наташа оказалась здесь из-за чего-то нелепого, но судя по разговорам, все было намного сложнее, чем хотелось бы.
- Знаешь, я все же ставила десятку на то, что увидела тебя в первый и последний раз. По тебе не скажешь, что ты любишь подобного рода места, - Романофф повернулась к Ванде лицом. – Не подумай, просто отражение в стекле.
- Хотелось убедиться, что никто не станет отбирать у меня хлеб, - Ванда, до этого стоявшая на пороге, прошла вглубь палаты. – Слышала, как тебя отсчитали, словно провинившегося ребенка.
- Они просто не хотят проблем, - пожимает плечами девушка. – Их тоже понять.
- Чем ты занимаешься здесь? Мне кажется, что я бы давно сбежала отсюда, будь у меня такая возможность, - Ванда рассматривала палату так, словно попала в совершенно незнакомый для нее мир.
- Куда, Ванда? Словно у меня есть такое место, куда я могу сбежать, - Наташа подходит к кровати и морщится. – Тебе лучше уйти, Люси будет здесь минут через пять, а потом я четыре часа буду лежать так, словно играю тухлый овощ в постановке на недели современного искусства.
- Не думаю, что она будет против, если я составлю тебе компанию, - Ванда наблюдает за каждым ее движением, за каждым вдохом и выдохом. – Вдвоем проводить время намного приятнее, чем в одиночестве, - она давно не произносила что-то подобное.
- Не в этом случае, - Наташа кладет телефон на тумбочку и садится на кровать. – Так что не старайся быть слишком милой, ладно? Это все хорошо, когда ты ребенок, но я справляюсь и без этого.
- Хочешь казаться сильнее, это похвально, но не стоит того, чтобы выделываться передо мной – Максимофф молча садится в кресло, стоящее слева от входа. – Сегодня ведь тебя никто не навещает?
- Боишься столкнуться с кем-то из моих родственников? – звуки из коридора похожи на звуки из самой преисподнии: громкие, звонкие и означающие лишь то, что дальше – ожидание. – Или боишься, что я могу быть не такой милой, какой кажусь на первый взгляд?
- Мне ты милой не кажешься, Наташа, но вот глупой – вполне, - Ванда чувствует запах физраствора, пластмассы и металла: обычно капельницы именно так и пахнут. – Что у тебя? То есть, вполне глупо задавать такой вопрос человеку, которого знаешь час, но все же.
- Слушай, я не хочу показаться грубой, но ты начинаешь меня раздражать, -Романофф смотрит прямо Ванде в глаза. – Ты приходишь в такие места, чтобы почувствовать себя нужно, верно? Найти того, кто сможет тебя занять на какое-то время.
- Нам всем необходимо общение, - в эту самую минуту в палату вошла медсестра, волоча за собой капельницу.
- Часы посещения еще не начались, вам лучше уйти, — это определенно то, что они сдают, получая за это оценку, а тот, кто сможет сказать это самым мерзким голосом, получит надбавку к заработной плате. – А ты, я ведь говорила тебе, чтобы твои друзья приходили только тогда, когда это разрешено правилами медицинского заведения, - она наклонилась над Наташей. – Если станет плохо, позовешь, - она машинально указывает на кнопку вызова медперсонала. – Доктор Эндрюс увеличил дозу, может рвать еще сильнее, после я поставлю тебе капельницу физраствора.
- Он все еще уверен в своих прогнозах? – Наташа морщится, только сейчас Ванда замечает катетер. – Наивнее доктора нужно поискать.
- Ты не устала хоронить себя раньше времени? – медсестра подключила прибор, регулирующий подачу, выставляя скорость ввода раствора. – Это было смешно в начале, но сейчас. Тебе нужно верить в лучшее, люди побеждали и не такое.
- Не нужно этих разговоров, - Наташа привстает, словно хочет удостовериться в том, что Ванда все еще сидит в кресле. – А она, слушайте, пусть она останется. Если меня начнет рвать, вам же лучше, если она успеет подать мне что-то.
- Ты явно испытываешь мое терпение…
***
Ванда привыкла, в тот вечер она много раз подходила к ее кровати: поправить подушку, дать немного воды, убрать налипшие волосы или просто отвлечь внимание, чтобы заглушить чувство тошноты. Она привыкла и не заметила сама, как начала приходить сюда каждый день, словно бы устроившись на полставки медсестрой. В какой-то момент времени ей уже не нужно было использовать свои телепатические силы, чтобы не вызывать вопросов. Все словно приняли это, как данность: к Романофф ходит посетитель, и он слишком молчалив, чтобы расспрашивать его о чем-то.
Их разговоры очень быстро приобрели характер личных. Ванда многое успела рассказать, пока Наташа терпела все то, что многие назвали бы пыткой. Лишь через две недели, когда Ванда зашла в магазин за круассанами, Наташа говорила ей о том, как соскучилась по выпечке, она смогла узнать то, что Наташа не хотела ей говорить. Она стояла в коридоре в тот самый момент, когда в ее палату зашел ее доктор. Ванда не относилась к тому числу людей, которым необходимо все знать, но когда дело касалось тех, к кому Ванда испытывала симпатию, все менялось. В ней что-то переключалось, и все ее естество готово пойти на любые ухищрения, чтобы приструнить совесть и просто властвовать, узнать и постичь все то, что сокрыто. Она стояла в метре от палаты, молясь богам, в которых не верила, чтобы никто не решил пройтись именно сейчас. Доктор Эндрюс долго молчал, слышно было, как он перебирает бумаги, а после издает звуки, больше похожие на предсмертные всхлипы утопленника.
- Может уже начнем, док? Мне никогда не нравились эти долгие паузы в фильмах, когда врач собирался сказать пациенту о том, что тот умирает, - голос Наташи был спокоен.
- Что ж, ты явно не из того числа пациентов, Наташа. Ты нарушаешь правила, шутишь на тему собственной смерти и доводишь медперсонал до нервного срыва. Ты точно не из тех, кто будет рад подобной паузе, это точно, - доктор прошел вглубь палаты и закрыл окно, шум с улицы стал намного тише. – У тебя мультиформная глиобластома, Наташа.
- Отлично, а у тебя перекатурия тринадцатой хромосомы.
- Что? – слышится шелест: кажется он выронил бумаги из рук.
— Вот и я о том же, я не сильна в этих умных терминах, можно ведь проще, верно? Что-то вроде: у тебя рак мозга, ты умираешь и лечение не приносит результата, тебе осталось столько-то месяцев, а может и дней. Тогда все понятно и лишних вопросов уже не возникает, я ведь просто хочу сэкономить вам немного времени.
- Глиобластома – один из самых распространенных видов рака головного мозга, но он и один из самых агрессивных. МРТ подтвердило то, что сейчас позволяет мне отдать тебе это, - Ванда может лишь предполагать, что именно Эндрюс передал Наташе.
- Сколько? – впервые ее голос слегка дрогнул.
- Максимум три месяца, но я думаю, что у тебя еще меньше времени. Мне жаль, я ведь обещал Клинту.
- Что? Что сотворишь чудо? Брось, мы все прекрасно понимали, что это правда. Что ничего уже не изменится, и все, что остается, просто доживать. Как много времени у меня на то, чтобы пожить, как человек? Я имею ввиду напиться, сходить в кино и спать до вечера, все то, что помогает нам не сойти с ума.
- Сейчас головные боли есть?
- Терпимо, но я так полагаю, что скоро препараты перестанут помогать.
- Да, я думаю через месяц, Нат. Дальше капельницы и морфинсодержащие препараты внутривенно. У тебя достаточно времени, чтобы уладить дела? Завещание, похороны и все такое?
- Ты правда думаешь, что я хочу этим заниматься? Когда я умру, мне будет все равно, кто получит мой байк или эту комнату на Третьей. Я только прошу тебя, я сама ему скажу.
- Уверена? – голос Эндрюса тоже дрожал.
- Более чем.
Ванда делает вид, словно рассматривает стенд, стоя в нескольких метрах от палаты, когда из нее выходит доктор Эндрюс. Она смотрит, как он удаляется, а с ним, словно черная дыра, уходит все то, что она смогла почувствовать за эти несколько недель. Она уже теряла людей, теряла их так часто и так много, что в какой-то момент времени подумала, словно скорбь перестала быть для нее чувством. Она научилась отпускать их раньше, научилась отключать чувства тогда, когда это было необходимо. Вечная жизнь давала ей так много возможностей, но с таким же трепетом отнимало все то, что позволяло ей оставаться человечной. Вечность диктовала свои правила, требовала свою постоянную жертву и не ждала, как покорный слуга, она вторгалась и разрушала. Именно сейчас, в эту самую секунду, она вновь властвовала на вершине, усеянной костями – костями тех, кого Ванда когда-то любила.
- Эй, - Ванда улыбается, входя в палату. – Я принесла тебе круассаны, попросила того парня добавить в них столько шоколада, чтобы твои скулы свело от приторности.
- Спасибо, - Наташа встает, подходя к Ванде и обнимая ту. – Это довольно мило. Как прошел твой день?
- Довольно однообразно, только мой брат, он наконец-то приехал, - Ванда проходит дальше, присаживаясь на кровать и вынимая один из круассанов из крафтового пакета. – А твой? Я видела доктора Эндрюса, он выходил из твоей палаты. Пришли результаты?
- Все в порядке, Ванда. Он просто пришел сказать о том, что пока не видит смысла держать меня в больнице. Мы можем запланировать несколько совместных вечеров, дней или недель, чтобы не сойти с ума. Я смогу познакомиться с твоим братом и наконец-то удостовериться в том, что он – не твоя фантазия.
Ванду злит факт лжи, но она понимает, что именно движет Романофф в этот самый момент, какие мысли ютятся у нее в голове. Она может прочитать мысли любого, может заставить их сделать или сказать все, что посчитает нужным, забавным или просто оскорбительным. Но с ней, с Наташей она себе подобного не позволяет. Она не хочет делать того, что может принизить Нат в ее глазах, не хочет чувствовать послевкусие боли, которое обычно ощущает после всего этого. Она хочет, чтобы все, что происходило между ними, было настоящим от и до. Ванда надеется, что Наташа все же скажет ей правду. Это просто необходимо, чтобы начать тот самый разговор, когда крик – ничего не решает, но приносит немного облегчения.
- Сколько? – Ванда кусает круассан, ловля себя на мысли, что давно уже не ела чего-то такого, она вообще давно не ела… человеческую еду.
- Так заметно? – Наташа нервно улыбается, следуя примеру Ванды, вынимая круассан из упаковки и кусая. – Господи, ты – богиня.
- Я просто слишком хорошо знаю людей, Нат. Так сколько? – радужка глаз становится багровой, словно бы наливается кровью, пока Ванда ждет ее ответа.
- Пара месяцев, но в состоянии приносить пользу – месяц. Довольно приличный срок, чтобы отдохнуть перед тем, как вновь оказаться здесь.
- Ты боишься смерти? – Ванда касается ее руки.
- Боюсь боли, но не смерти, - спокойно отвечает Наташа, сжимая руку Ванды в ответ.
***
Они сидели в парке, Наташа настояла на том, что хочет провести там целый день, поскольку давно не позволяла себе что-то подобное. Они просто сидели вместе, Наташа положила голову Ванде на ноги, читая Стокера, а Ванда, закрыв глаза, наслаждалась солнцем и ее обществом. Она все еще пыталась понять, каково это, осознавать, что твои дни сочтены, но при этом сохранять спокойствие и просто жить, не отказывая себе в радостях. Для нее время потеряло всякий смысл, и сейчас, именно в этот самый момент она вновь прокручивала в голове все исходы. Она могла облегчить ей жизнь, могла бы пойти на риск, и даже Пьетро не смог бы ее остановить. Даже его холодный рассудок не смог бы убедить ее в неправильности принятого решения. Но это было чем-то иным, не столь простым, как хотелось бы ей самой, чтобы не терзать себя. Ванда могла подарить ей вечность, но она понимала, что это нельзя было назвать подарком, скорее проклятьем. Тем, что в скором времени начнет отравлять ей жизнь. Она не желала Наташе того, через что сама прошла. Она не желала ада той, кого смогла полюбить.
- Теперь я начинаю понимать, почему ты его так любишь, - смеется Наташа, откладывая книгу. – И мне все больше нравится узнавать тебя…
- Мне тоже, Наташа, - Ванда поглаживает ее по голове, ощущая аромат бергамота и фиалок. – Головные боли усиливаются?
- Все в порядке, я еще в состоянии это контролировать, - Наташа улыбается, берет руку Ванды в свои, подносит к губам и целует. – Не порть этот день глупыми вопросами.
***
Третьи сутки Ванда молча сидит в коридоре, выслушивая заученные ответы на все вопросы, которые может задать. Никто не считает нужным объяснить ей, что происходит, и почему лекарства не снимают хотя бы часть симптомов. Почему она слышит ее крики, когда очередной приступ отнимает то немного, что еще позволяло ей улыбаться. Она видит Наташу, подключенную к аппаратуре, измученную, похудевшую и потную. Она видит Наташу, и ее сердце сжимается в груди, хотя она не помнит, когда оно в последний раз по-настоящему билось. Она видит Наташу и понимает, что не готова отпустить ее, не готова смотреть на то, как она страдает, и как терпит эту нескончаемую боль. Она не готова похоронить ее, как она попросила, без почестей, гостей и слез по пустякам.
- Сколько? – Ванда хватает доктора Эндрюса за халат в тот самый момент, когда он проходит мимо по коридору. – Ее ведь переведут в реанимацию со дня на день, верно?!
- Успокойтесь, мисс Максимофф, вы ведь знали, что такой вариант возможен… - по его голосу можно было понять: ему не все равно, но политика обязывает его не показывать свои эмоции.
- Сколько?! – чуть громче повторяет Ванда, сдерживая себя: она с легкостью может превратить его мозг в кашу.
- Три-четыре дня, она подписала отказ от реанимации, - он не сопротивляется и не просит отпустить его, он просто ждет. – Через полчаса приступ отступит, я скажу Эшли, чтобы она пропустила вас к ней. У вас будет час от силы, затем я попрошу вас больше не приходить сюда: вы лишь насилуете себя.
Ванда сидит у ее постели, держит ее за руку и впервые в жизни молится. Она не знает кому, не знает, с чего стоит начать, а чем закончить. Она просто просит о помощи того, кого не существует. Ванда впервые верит в то, что не может объяснить.
Она лишь несколько минут назад закончила разговор с Пьетро, и теперь просто вслушивалась в тяжелое дыхание Наташи. Она смотрела на нее и просто не верила в то, что еще несколько дней назад они мило беседовали в парке, а после провели ночь в кинотеатре. Ванда выдыхает и закрывает глаза, словно бы имеет возможность и право заглянуть в другую реальность. Словно бы найдется место, где она не сможет ее потерять.
- Наташа, я не знаю, правда… Я не знаю, совершаю ли благо или вторгаюсь в Ад, принимая это решение… Я не могу и не хочу терять тебя…
- Ванда, - голос Наташи из-за маски тихий и приглушенный. – Ванда…
- Я здесь, Нат, я с тобой, - она сильнее сжимает ее руку.
- Было весело, - протягивает Романофф. – Было весело с тобой…
- Просто помолчи, хорошо? – радужка ее глаз словно приобретает алый оттенок, но уже не меняется: она приняла решение.
- Ванда… - Наташа морщится, ее пульс стремительно растет. – Я люблю, - Ванда давно не ощущала вкус крови у себя во рту, она давно не ощущала этого чувства эйфории, она не любила, не была собой до этого самого дня…
***
В медицинской карточке Наташи Романофф внесут запись о дате и времени смерти, ее тело разденут и отвезут в морг, чтобы внести в лист ожидания на вскрытие. Ее похоронят раньше, чем будет выкопана могила на кладбище, и раньше, чем священник прочитает молитву.
Пьетро ждал в машине, всматриваясь в зеркало заднего вида. Он не был доволен этой затеей, но ничего не мог изменить. Он мог лишь помочь исправить ошибки, если бы они возникли. Он мог лишь наблюдать за тем, как изменилась его сестра. Он увидел их через пять минут и завел машину, надеясь на то, что они смогут за сутки уехать как можно дальше. Ванда вела под руку Наташу, накинув на обнаженное тело свой плащ. Одежда лежала в машине, идти с ней в морг было бы неудобно.
- Как она? – Пьетро тронулся с места, как только захлопнулась дверь.
- В порядке, - тихо отвечает Ванда.
***
Солнце не опаляло их кожу, серебро не вызывало ожогов, жажда не заставляла их убивать. Все то, что показывали на экранах и писали в книгах – лишь гиперболизация того, что можно было объяснить гораздо проще. Семья Максимофф была вампирами, долгое время живя в гармонии со всем тем, что в какой-то момент времени начало лишь раздражать. Но теперь в их семье стало на одного члена больше.
- Твои глаза, - тихо протягивает Наташа, касаясь пальцами щеки Ванды, а после, притянув ее к себе, нежно целует в губы.
— Это их настоящий оттенок, - Ванда лежала в постели: обнаженная и уставшая.
- Удивительно завораживающе, - Наташа потягивается, а после встает.
- Я думала, что ты не поймешь меня, что проклянешь тот день, когда я решила сделать это, - Максимофф приподнимается на локтях.
- Может быть это станет для меня проклятьем когда-то, но сейчас я счастлива, Ванда. Я счастлива, потому что могу продолжать узнавать тебя настоящую, счастлива, потому что могу любить тебя. И да, счастлива, потому что больше не нахожусь там, в мире, где кроме агонии нет ничего.
- Я люблю тебя, Наташа, - Ванда улыбается, завороженно рассматривая обнаженное тело.
- Люблю тебя, Ванда. Вечность вместе?
- Вечность вместе…
