𝙼𝚒𝚕𝚕𝚒𝚘𝚗𝚊𝚒𝚛𝚎𝚜

********       Езда в автомобиле всегда доставляла девушке радость, но не сейчас. В такую рань она ну очень давно никуда не спешила, но больше она была озадачена тем, что ждёт её в поместье. Довольно трудный диалог, ещё и в присутствии камер. Успокаивала себя тем, что это вынужденная мера дабы помириться с Яной, и пусть их хоть 100 будет — плевать.       Маша вчера ближе к ночи позвонила, оповестила о вчерашней беседе с Лебединским и Сафоновой. Той удалось договориться с Кириллом, а потом ещё и пообщаться с Яной, где поведала слова, о которых София не просила, но была весьма благодарна.       Салливан уже подъезжала к необходимой посадке, чувство тревоги всплыло вновь. Она не из боязливых, однако исход, что всё сегодня может разрушиться, не на шутку пугал. Да, это маловероятно, но может быть. Да, пускай сегодня и снился восхитительный сон, где они лежали в обнимку, а потом, проснувшись, она рыдала, что может потерять её, но вдруг Сафонова не сможет принять?       Те эмоции, что утром целиком и полностью охватили сердце, она не готова переживать, а это лишь мысли. Что будет, если произойдёт наяву? Если действительно скажет: «Нет, я не хочу тебя прощать, ты могла ведь изначально не пойти».       Вдруг недостаточно времени для того прошло? Что если она даже не вспоминала вовсе Софию? Господи, как выгнать эти все ужасающие мысли?       День будет трудный, тут к гадалке не ходи, но вот как пройдёт их встреча... Им явно есть что сказать друг другу, но что в итоге будет, не знает ни одна из них, вот только ждут они одного: помириться желают.       Телефон зазвонил, оповещая о входящем вызове. Это была Маша.       — Сегодня вы должны встретиться в 14:45 на балконе, в холле, — первое, что сказала художница.       — Отлично, благодарю. Как её самочувствие?       — Не думаю, что можно его охарактеризовать как радостное. Переживает сильно, это заметно невооружённым взглядом, — ответила Гонкур.       — Весьма печально, но что поделать. Взяла из дому пару бутылок вина, если у нас получится помириться, то одну из них подарю вам, Мария, за помощь. Мне неимоверно важна сейчас поддержка, а от вас её, буду честна, не ожидала.       Красноволосая девушка лишь ухмыльнулась.       — Я это делаю не из выгоды, а только потому, что вы мне обе важны. Как бы плохо о себе вы не высказывались, София, вы очень хороший человек, правда. Не нужно мне ничего взамен, достаточно увидеть, что помиритесь, и я верю в то, что вы с этим обе справитесь.       — Но почему, в таком случае, вы не готовитесь к свиданию с Агатой? — уходя от темы спросила Салливан.       — За весь этот период, пока у вас с Яной каша, у нас тоже не особо всё восхитительно, — тон девушки преобразился на более печальный, что трудно было не заметить.       — Не стану спрашивать, дабы не убивать свой настрой, но, если будет желание поделиться, готова выслушать.       — Ценю это, спасибо, — всё, что ответила Маша, но потом добавила: — желаю тогда удачи в сегодняшнем дне, буду верить в хороший исход. Болею за вашу совместную победу над жизненными обстоятельствами.       — Благодарю, Мария. Подъезжаю к поместью, возможно скоро сможем встретиться, коль возникнет такое желание.       — Буду на это надеяться, — сказала Гонкур, после чего попрощалась и отключила вызов.       Когда на горизонте начали виднеться синие врата, автомобиль уменьшил скорость езды, а после и вовсе остановился. Открыть их вышли, на удивление, Агата, вместе с каким-то оператором.       — Ну привет, — поздоровалась Мечникова, когда София вальяжно вышла из своего фиолетового порша.       — И вам здравствуйте.       — Где ты была? — поинтересовалась подруга, облокотившись о багажник своей машины на парковке.       — В столицу ездила по личным делам. Как прошли эти сутки в поместье? Было что интересного?       — Да так, свиданки вчера анонсировали, и вот уже скоро, через 2 часа, пойду туда. Сама как?       — Совру, если скажу, что состояние у меня прекрасное, поэтому предпочту красноречивое молчание, — ответила София, направляясь в сторону здания.       Мечникова поплелась за ней, расспрашивая о разном. Обходила тему с Таранец, хотя знала о ней уже не из одних уст. У всех на слуху это, благодаря Веронике, поэтому самое интересное ещё впереди, и это они ещё не в курсе о синхроне с новой участницы, в котором она скажет об этом тоже. Другое дело в том, что, по просьбе Салливан, его даже не вставят в финальный выпуск.       Богачка в чёрном спортивном костюме удивилась, когда заметила, что София держит путь не к их подъёму, а в сторону холла.       — Куда ты? — остановившись у кухни поинтересовалась Агата, удивляясь этому.       — А есть ли мне смысл подниматься к себе и вести так, словно ничего не случилось?       — Тоже верно, — ответила миллионерша.       — Что и требовалось доказать, — неожиданно выпалила предпринимательница, улыбаясь.       Мечникова озадаченно взглянула на подругу. Что-то она говорит сегодня загадками, и это не нравилось.       — Меня не удивляет то, что ты в курсе, пускай я не говорила об этом, абсолютно не вызывает эмоций тот факт, что Таранец растрепала всем. Это её цель — уничтожить мне мою спокойную жизнь, и, если можно, я пойду готовиться к действительно важному мероприятию.       — Хорошо, удачи, — ответила дизайнер, после чего скрылась в коридоре, ну а Салливан, как и хотела, ушла в общую комнату. Там будет спокойней.       Зайдя туда, она осознала в насколько некомфортных условиях пребывали девушки в первый день: всюду кровати, малое количество тумбочек, да и, конечно, что гардеробная, что ванная комната, одна на шестерых. Ужас. Сейчас, когда тут одна София, и то временно, этого более, чем достаточно.       Особо много она не привезла из дому по вещам, как она думала, пока не начала разбирать сумки. Там виднелся полностью белый классический костюм, красивое полупрозрачное чёрное платье, взяла ещё тёмную рубашку из ну очень приятного материала, туфли на каблуках, под цвет этих нарядов, и, как ни странно, шляпку, к костюму, ну и прочее.       На встречу с Яной хотелось надеть именно костюм, так как в нём, в своё время, она открывала один из филиалов, а значит, что успех гарантирован. Конечно, он будет, ведь продумывала богачка дома все слова, которые скажет сегодня. Естественно, они, при виде Сафоновой, исчезнут, заставляя напрочь забыть об изначальной причине их собрания.       До свидания осталось не так много времени, и, что убивало, страх нарастал всё больше и больше, заставляя и без того шаткое состояние Салливан обостряться.       Кое-как накрасилась, а после, глянув на часы, лишь тяжело выдохнула: 14:32. Ещё 13 минут.       Уже и сумка стоит на тумбочке у дверей, и туфли готовы, и наряд одет, но что-то, вернее кто-то, был не готов, и это София. Она переживала за исходы, ибо их два: или помирятся, или нет. Один заставлял расправлять крылья от радости, второй же убивал всё живое, что осталось в девушке.       «Да, или нет? Судьба, или очередной розыгрыш жизни? Смогут, либо погрязнут в эту яму, отказывая себе в том, чтобы оставаться полноценными людьми, разрывая уже значимые части своих душ друг от друга? Прости, Соф, что заставляю тебя переживать, но я — твоё чёртово сознание и разум, поэтому без меня, увы, никак. Ты с этим справишься, ты сильная особь».       «Сильно помогло, конечно, но пускай хотя бы так... — думала девушка, тяжело выдохнув».       Ох эта внутренняя драма.       Будильник оповестил о необходимости поспешить, время уже поджимало: 14:43, ещё 2 минуты, но опаздывать на насколько важную встречу последнее, чего желает девушка. А нет, предпоследнее, она же больше всего не хочет печального исхода разговора, а он будет далеко не лёгким.       Эти ступени… В сердце аж закололо от вида, но пересилить их труда не составило. Самое страшное впереди: дверь в холл, где её ждёт она. Или не ждёт, этого не узнает, пока не зайдёт.       «Или сейчас, или никогда, — с этой мыслью последняя преграда была преодолена, и нога девушки ступила за порог».       На балконе уже стояло 3 камеры и оператор, который следил за состоянием техники, это заметила София ещё снизу.       Поднималась она по ступеням с трудом, ноги будто с каждым шагом всё сильнее прирастали к ним, не позволяя ступать дальше. Сердце вновь начало покалывать, разрушая уверенность в сегодняшнем дне, с которой она ехала на съёмочную площадку, только его не хватало ко всем этим переживаниям.       — Почему опаздываете? — поинтересовался Кича, что головой указал в сторону Сафоновой. И очень зря.       Повернув свою голову на неё, внутри всё замерло. Не виделись более суток, а Яна не видела её ещё дольше, но на то, само собой, были веские причины. Взгляд парикмахера говорил сейчас куда больше, чем то каменное выражение лица, которое она пыталась показать. Глаза зелёного цвета одновременно излучали и радость от того, что, наконец, встретились, и страх того, что ждёт их далее.       — Была не в поместье, — частично соврала София, всё же, наконец, ступив на балкон, и направилась к столику.       На нём была вырезка из фруктов, какие-то салаты, шампанское и прочая еда, но сейчас ведь им обоим далеко не до этого.       — Я начинаю съёмку, — обозначил Валерий.       — Если не будет трудным, можно мы побудем одни? — спросила Салливан, в глазах которой было заметно насколько важно сейчас услышать положительный ответ оператора.       — Да, конечно, но камеры включены в любом случае.       — Не имеет значения. Нам необходимо ваше отсутствие, прошу.       Мужчина лишь качнул плечами, после чего направился к ступеням, желая отлично провести время. Знал бы он, как ранит обоих эта фраза, явно промолчал бы, но кто-то из этих троих до сих пор не проронил и слова.       — Привет… — нарушая тишину обратилась Салливан, облокотив свою голову об руки, что стояли на столе.       Эта богачка без стеснения рассматривала её же Яну, пока та лишь сидела с тем самым странным взглядом, глядя в сторону тарелки с фруктами. Нет, она не голодна, просто думает.       — И тебе привет, — спустя минуту ответила Сафонова, отрывая свой прикованный взгляд от того кусочка киви.       Разговор не то, что не задавался, он не мог даже толком начаться. Как и ожидалось, все слова, которые захочет сказать миллионерша, растворились в ту же секунду, когда глядели друг на друга.       — Как ты? — задала максимально банальный вопрос София, искренне интересуясь внутренним состоянием девушки.       — Бывало и получше, — коротко ответила Яна, тяжело выдыхая.       — Прости, — виновато сказала Салливан, опуская голову вниз. Это ведь её вина в том, что у парикмахера паршивое состояние.       — Прости за что, в чём вообще твоя вина? — ухмыляясь вымолвила та, отводя взгляд в сторону сцены, но даже так богачка узрела, что глаза слезятся.       «В чём моя вина, говоришь? Ты страдаешь, я страдаю, и это из-за чёртового желания доказать свою правоту. В этом моя вина, Яна, в этом, — мысленно ответила предпринимательница, но не сказала этого».       — В том, что, как минимум, бросила тебя одну в такой трудный момент, стараясь сбежать от проблемы. Сейчас же сдавать назад я не стану, не просто так ведь мы тут.       В этом есть не то, чтобы доля правды, сколько истина. София вновь доказала себе то, что она делает всем близким больно, осознавая это или нет.       Первая девушка ушла от той, поскольку тогда миллионерша боялась своей ориентации и не умела любить, делала больно своим пофигизмом. Вторая наоборот спокойно терпела максимально нестабильный период Салливан, когда она начала выстраивать свои границы, часто переходящие грани дозволенного.       Третья… А вы и сами знаете её — личный убийца Софии. С ней она действительно хотела стать другой, к той у неё действительно было сильное влечение, но её лишь корили просто за существование. То она уделяла мало времени, по мнению Кристины, то мало приносила в дом денег, а часто у Таранец старшей были периоды «у тебя есть явно кто-то другой, сука».       Тогда делали больно ей. Отыгралась Крис за тех двоих в трёхкратном размере. И теперь о каких здоровых отношениях может идти речь, когда Салливан, по её собственному мнению, не умеет любить?       Пришла к этому выводу она именно утром, когда после того самого сна, где у них с Сафоновой всё хорошо, рыдала горькими слезами, проклинала себя за то, что чувствует. Пускай это самообман, в который из-за нестабильного состояния ей приходится верить, но если бы не действия Софии, Яна не страдала бы, видя отдачу и стараясь развить отношения.       — Ты это сделала явно не со зла, — вытаскивая из раздумий ответила Яна, спустя несколько минут.       Да, они много молчат, но от этого тревожно не было. Вернее, от молчания нет, а от раздумий — ещё как.       — Но это так. Я уехала, наплевав на то, что ты будешь переживать. Это неправильно. Так не делают те, кто любят, и будет справедливым, если решишь не прощать меня за это, и не только.       — Что ты несёшь? — раздражённым тоном спросила Сафонова.       «То, что на уме».       Миллионерша просто закрыла своё лицо ладонями, стараясь совладать с тем, что хочет сказать и мыслями. Они не идентичны. Мозг занимается самовнушением того, что София не умеет любить, хотя это далеко не так, сердце кричит обратное, взывая к правильным действиям, а не деструктивным речам.       — Мне сейчас нужен ответ на один вопрос. Мой ответ на него давно дан, но твой тоже необходим. Наше будущее. Ты видишь его, или, на фоне всего случившегося, не готова?       А в Сафоновой внутренняя борьба ещё сильнее. Сердце кричит: «Да», а разум твердит, что такое может повториться.       Глаза Яны начали наполняться слезами. София не стала вынуждать на ответ, но уходить ещё не стала, ведь видит, что Сафонова хочет что-то сказать, но, видимо, не может по каким-то причинам.       — Мне жаль, что ты вынуждена из-за меня страдать, — более тихим тоном вымолвила Салливан, но парикмахер это услышала.       — Я не страдаю из-за тебя, — ответила Яна, подняв свои до ужаса стеклянные глаза. Вот-вот и взорвутся.       — Хорошо, пускай будет так.       Молчание. Снова они не разговаривают. Их глаза отражают сейчас куда больше эмоций, чем их же слова. У серых, при виде девушки напротив, расширяется зрачок и сияет радужка, у зелёных сейчас видна боль и нарастающие слёзы, но вперемешку с тем, что и у собеседницы напротив. Они смотрят друг на друга, но говорить не решаются. А это и не нужно.       Совершенно без надежды, Салливан протянула свою руку, положив на стол ладонью вверх. Никакой реакции от сидящей напротив не последовало, так как она даже не заметила этого жеста. Её взгляд уже направлен куда-то за голову Софии.       — Я готова дать столько времени для того, чтобы ты решила кто я тебе, сколько потребуется, — начала миллионерша, замечая, как паршиво состояние Яны, раз в день, когда они должны решить, что делать, она не может не то, что к чему-то прийти, сколько даже говорить. — Прошу, не задерживай с ответом на этот вопрос, ибо терять тебя я искренне не желаю, но и переубеждать не стану. Не в моей компетенции, и не я в праве решать за тебя твою же судьбу.       Богачка встала со стола и направилась к ступеням.       — Снова убегаешь? — остановилась, услышав эту фразу вперемешку с тихим всхлипом.       Если это была провокация на то, чтобы вызвать злость, то она оказалась провальной.       — Желаю помочь, — ответила богачка, уже и сама не выдерживая настолько давящей атмосферы. Слёзы у Салливан ещё не пошли, но влагу на глазах почувствовала.       — Останься.       Миллионерша не стала говорить что-либо. Если так Яне нужно, то пускай. Да, она не знала, почему Сафонова не желает отпускать сейчас её, но спрашивать не будет, по крайней мере в этой обстановке.       София просто подошла к девушке, а не на стул, и стояла рядом, глядя на неё.       Очень хотела её обнять, чтобы она не плакала, забрать её боль на себя, дабы не страдала девушка, но без разрешения это действие будет расценено совершенно не так, как оно было бы на деле.       Какое-то время она продолжила стоять рядом, видя, как содрогается это хрупкое тельце. София просто не знала, что делать. Но Яна знала.       Через мгновение, Сафонова просто нагло обняла за ноги миллионершу, рыдая ей уже в ноги, что, несомненно, очень удивило Салливан. Двигаться катастрофически стало труднее, да и предательское тело вместо сочувствия сейчас думает о том, что голова находиться в опасной близости, что отдалось лишь чёртовой волной возбуждения.       София отгоняла похабные мысли прочь, хотела опуститься пониже, чтобы парикмахерше было удобно обнимать, но приняла решение сказать следующее.       — Буду ожидать в общей комнате, если захочешь встретиться. Я мечтала об этом два дня, но сердце разрывается видеть тебя в таком состоянии. Прости за всё.       А после, наконец, убрала руки Яны на стол. Этот зелёный взгляд, полон надежды и боли, не сравнить ни с одним другим. Он разбивал остатки сердца в клочья, пронзая самыми острыми лезвиями изнутри.       Миллионерша спустилась вниз, и за дверью, когда выходила, услышала душераздирающий крик из помещения, где ранее была. Вот и её слеза, наконец, ступила, убивая ещё сильнее.       Она и сама облокотилась спиной о стену рядом с холлом, съезжая на пол и закрывая глаза ладонями. Что же она натворила?       — Как прошла встреча? — в отличном настроении спросила Гонкур, что поднялась на второй этаж, но, увидев, настолько паршиво состояние миллионерши, заметно занервничала.       Спрашивать пока не стала, просто молча взяла её за руку и повела в общую. Она уложит её спать, а сама пойдёт к Яне. Софии необходим покой, а Сафоновой, очевидно, поддержка. Когда только Гонкур стала им нянькой…       — Оставь меня, иди к ней. Ей нужнее. Она кричала, — тараторила Салливан, задыхаясь от собственных слёз и соплей на кровати.       — Но вам тоже необ…       — Иди! — крикнула богачка, желая не видеть никого сейчас.       Не смогла дома оставить своих опасений. Не сказала всего того, что хотела, и сама Яна, она боится. Ей страшно. За себя миллионерша не переживала, ей, откровенно говоря, на себя похуй. Яна. Ей нужна Яна. Её Яна. Та Яна, которая сияет, озаряя улыбкой, а не кричит от боли, которую ей принесла София всеми своими действиями. Салливан не достойна быть с Сафоновой. Она — добрый и искренний человек, а София та, кто приносит лишь боль. ********       — Ёшкин кот… — сказал Валерий, придя на балкон, дабы выключить камеры.       Его удивлению не было предела, когда заметил, что Сафонова рыдает на коленях у сидящей Гонкур. Когда он говорил про отлично провести время, явно не имел ввиду довести до слёз девушку в бордовой блузе да клетчатой юбке.       Маша гладила её по голове, а та не могла успокоиться до сих пор, хотя с момента ухода Софии прошло уже более получаса.       Кича молча выключил камеры и подошёл к девушкам, но Гонкур всем своим строгим видом показала, чтобы тот просто ушёл, ибо только Яна немного притихла. Было много мата. Нет, она материла не Салливан, она ненавидела себя. Вместо того, чтобы пойти на контакт, устроила шоу со слезами и, толком ничего не сказала, а было много что проговорить.       Заходила она в холл с уверенностью, что выйдут они вместе и за ручку, но, в итоге, струсила, как ребёнок. Почему же порой так трудно сказать то, что творится на душе? А там не то, что ураган, там смерч, состоящий из различных противоречивых мыслей, и они не подвластны к контролю, как бы не Яна не старалась.       Когда она обнимала ноги миллионерши, ей так не хотелось отпускать, но знала, что это выглядит, как минимум, глупо, пускай так не считала сама София. И плевать на присутствие тех клятых камер, абсолютно безразлично на то, кто что думает по поводу её взаимоотношений с этой двадцативосьмилетней девушкой, покорившей сердце, нет дела к тому, что какие-то две дуры хотят это уничтожить. Не плевать только на то, что своим молчанием и нерешительностью, она влияет на данный исход лишь сильнее.       — Я не знаю, что от меня сейчас требуется, но буду с тобой до конца, — сказала Маша, немного поменяв своё положение, ибо ноги затекли.       — Уж лучше так, чем думать о кровоточащей в сердце ране, — тихо ответила Сафонова.       Художница хотела ответить, что та усугубляет сама, так как все обстоятельства сложились именно для примирения, но самого их разговора она не знала, поэтому промолчала. Гонкур впервые увидела Софию в полном отчаянии и истерике. Такая сильная личность, которая и сама уже не в силах держать накопившееся за пару дней нутро, заставила задуматься о том, что их надо спасать обоих.       Салливан устала делать шаги на встречу, а Сафонова просто боится. Почему, мать его? Всё было хорошо, но с приходом Таранец уничтожена у всех идиллия. Эта светлейшая пара на грани разрыва, а допустить этого Маша не может. Она обещала себе, что поможет им помириться, и так оставлять ситуацию не хочет.       — Она не глупая девочка для того, чтобы понять как тебе тяжело, но Ян, если ты не скажешь прямо ей, то будет явно хуже. Возьми себя в руки, 4 слова: «хочу быть с тобой», и у вас всё станет хорошо. Как бы эта Вероника не копала вам яму, вы сильнее. Ты же сама говорила мне, что простила её. Представь, что она это я, и скажи то же самое.       — Было бы всё так просто…       — Всё и так просто, поверь. Я, пускай, не лучший мотиватор, но кроме тебя никто ей не скажет того, что ты хочешь. Ты обещала, что поговорите. К чему вы пришли?       Гонкур, как бы не старалась давить, делала именно это. Она лишь хочет донести Яне истину, что сейчас всё зависит от неё, но говорить прямо — равноценно убийству. Ну, если это сможет помочь…       — Сказала, что ждёт меня в общей, когда буду готова, — тихим тоном продолжала говорить парикмахер.       Маша, невольно вспомнив ужасное состояние Салливан, лишь покачала головой влево-вправо, отгоняя страшные мысли. Эх-х, до чего же её подруги пришли…       — А ты, как считаешь, готова прямо сейчас встать и пойти?       Гонкур ведь знала заранее ответ на этот вопрос. Не готова, иначе сейчас не стала бы Яна лежать вот так на коленках и плакать.       Да, хотелось прямо сейчас встать и пойти, как Маша и сказала, но Сафонова понимала, что она не сможет этого сделать. Ей не хватит на это смелости. Может, как и тогда, когда они поехали к ней домой… Выпить и… Нет, исключено.       Припрётся пьяной, а потом София будет жить с тем, что Яна, на самом деле, скорее всего не простила, так как не в трезвом состоянии поведала о своих истинных чувствах. Да, алкоголь раскрепощает, это факт, но в данном случае он может стать лишь проблемой.       — Нет.       — Почему? Что мешает это тебе сделать?       А художница всё давила вопросами на Сафонову. Кто, как не она, сможет наставить её на путь истинный? Настоящие друзья не бросают своих в беде, а тем более, когда она решается не настолько трудно, как думает подруга.       Но действительно, что мешает это сделать? Какие-то рамки? Так сама же себе их поставила, чего тут таить греха. Не справится? А кто сказал, что любовь — просто? Это самопожертвование чего-либо во благо духовного. В данном случае жертва — страх, либо нервы, а благо — светлое будущее, всё хорошее, что будет ждать в случае примирения.       Ведь можно будет в будущем говорить, что вот, в самом начале у них был мощнейший кризис, но они смогли его пересилить. Смогли оставить в прошлом, и жить настоящим, не вспоминая ни об одной из Таранец, ни о прочих трудностях. Нужно просто осознать то, что им необходимо побороть это. Иначе — провал.       — Мне мешает то, что я просто трусиха, которая испугалась трудности. Боягуз. Слабовольная личность, понимаешь? — спросила девушка, подняв голову, дабы увидеть взгляд.       — Слабовольная личность стала бы лезть под нож, чтобы спасти подругу? — начала свой монолог красноволосая художница, дабы подбодрить Яну. — Слабовольная личность стала бы жертвовать своим временем, чтобы примирить других людей, за что те, между прочим, благодарны до сих пор? Чёрт возьми, слабовольная личность стала бы переться в другой, мать его, город, чтобы поздравить небезразличного ему человека с днём рождения?       «Слабовольная личность стала бы переться в другой город?»       — Ты настоящая, Яна, и это много кто действительно ценит, понимаешь? Честная, добрая, искренняя, и множество ещё твоих отменных качеств, которые ты показываешь. Так как ты вообще смеешь говорить хоть что-то про слабость и трудности? Ты тот человек, который вместо того, чтобы закрыться, когда Тихонова испортила тебе причёску, молча встала и сделала из этого ту пушку, которая у тебя есть сейчас, и ты, мать твою, говоришь что-то о слабости.       «Ты настоящая, и много кто это ценит».       — Знаю, что не мне тебя жизни учить, но всё сейчас только в твоих руках, и только ты, моя хорошая, в праве повлиять на то, что сложилось на вашем жизненном пути. Я это говорю не для того, чтобы утешить, а с целью, чтобы ты осознала — действуй. Она ждёт тебя сейчас там, и я видела то, как ей хочется с тобой помириться. София тебя любит, как и ты её, и, думаю, дальше ты должна думать над этими словами без моей помощи.       «София тебя любит».       Сафонова лишь молча слушала свою подругу, вдумываясь в её слова. Она ведь права. Вместо того, чтобы сидеть сейчас и ныть о том, как всё плохо, она может пойти и высказать настоящие мысли человеку, который так ждёт этого. И действительно, Салливан не сказала бы, что ждёт в общей, если ей было бы глубоко плевать.       Яна вроде отпустила ситуацию, но её последствия сковывали, словно мощные наручи, не позволяя двигаться так, как раньше.       Гонкур не стала уходить, а терпеливо продолжила и далее сидеть, позволяя обдумать Сафоновой сказанное на максимум. Маша хочет своим примером показать то, что она отличный друг, который не позволит унывать и всегда рад помочь, а также поддержать. И плевать на ту Агату, что бродит неясно где, безразлично то, что они вдвоём тут сидят, хотя, возможно, стоило бы явно не в общедоступном месте говорить о таких вещах, главное быть тут, рядом. И Яна это ценит.       — Боюсь признать, что ты права, — наконец-то ответила Сафонова, повернув полностью голову вверх.       — Почему боишься?       — Повторить то, с чего всё началось? — с глупой улыбкой поинтересовалась парикмахер, положив скрещённые руки на живот. — Будто на приёме у психолога побывала.       — Психологи не развязывают проблем, а лишь направляют на правильный ход к её решению, — сказала Гонкур, скорчив ухмылку.       Уже, казалось, напряжения нет, слёзы все остались на джинсах художницы, а многое проговорено, но Яна ведь не встаёт и не действует.       — Ты всё ещё тут. Почему?       — А куда мне идти, и есть ли в этом смысл? Я собираюсь тут с мыслями, сейчас стараюсь придумать хоть какую-то речь, не могу же я завалиться с простым «Прости», — ответила Сафонова.       И тут Машу посетила мысль.       — Так потренируйся на мне, как раз! И придумаешь идеальную речь, и сможешь потом уверенно говорить, — предложила красноволосая, глядя на девушку, лежавшую у неё же на коленках.       Яна, подумав, положительно кивнула головой, а сама начала размышлять над той самой речью. Это должно быть что-то между «Прости меня дурочку» и «Ты, вообще-то, сама в этом виновата», либо же простое «Я действительно хочу быть с тобой»?       — Тогда давай вставай, а то плачешь и плачешь. Время взрослых решений, малышка, — радостно сказала Гонкур, улыбаясь.       И Сафонова действительно поднялась. Неужели на неё так влияют хорошие беседы?       — Что я должна говорить?       — То, что на душе.       — Попроще, или замудрить, как считаешь? — поинтересовалась парикмахер, присаживаясь на стул.       — Лучше проще. Краткость — сестра таланта.       В голове Яны начали возникать обрывки фраз: «Лучше будет вдвоём…», «Ты дорога мне…», «Извини…» и прочее.       В общем, София, я осознала, что лучше нам будет именно вдвоём. Ты дорога мне, и терять тебя я не готова уж точно. Извини, что так долго не могла к этому прийти, но на такое необходимо много времени, как и раздумий. Мир?       Или версия номер 2:       Привет. Ты хотела, чтобы я пришла, когда решусь. Вот я тут, перед тобой, и, подумав обо всём, готова сказать, что отпускать тебя не стану уж точно, тем более из-за такой мелочи. Эти сёстры нам ни по чём, как я и говорила, и мне плевать, что они хотят сделать. Мне жаль, что я поддалась их провокации, прости, пожалуйста.       Озвучив их Маше, Сафонова взяла со стола кусочек киви, на который ранее смотрела во время беседы с Салливан. Художнице нравился первый вариант, во втором больше какой-то ванильщины, как показалось девушке.       — Первый лучше, и ты точно не запнёшься, когда будешь говорить, а на втором запереживаешь. Это лично моё мнение, выбор всё равно за тобой, — говорила Гонкур, взяв ещё один кусочек зелёного фрукта. Уж очень они ей нравились, не смогла сдержаться.       Впрочем, Яна послушает свою подругу, поэтому они принялись репетировать.       — Так, представь, что я София.       В голове возник образ этой красивейшей особи с тёмными мелированными волосами да серыми, словно серебро, очами.       — Теперь подумай о том, что у вас всё хорошо, и ты просто решила сказать ей о своей любви к ней.       — Но это явно не похоже на то, что я говорила, — возразила Сафонова.       — Просто подумай об этом.       Ты у меня такая хорошая, Софи, как же мне повезло…       — Готово? — спросила Маша.       — Да.       — А теперь говори.       — В общем, София, — начала Яна, улыбаясь, — нам же хорошо вдвоём. Ты дорога мне, и терять тебя я не готова, и не хочу уж точно. Извини, что так долго не могла к этому прийти, но на такое необходимо много времени, как и раздумий. Мир?       Гонкур лишь молча кивнула. Она то заметила, что немного изменились слова, но это роли не сыграет в дальнейшем.       Сафонова просто сидела и размышляла дальше. Точно ли это финальная версия того, что она скажет? А может и вовсе не стоит заранее готовить речь? Так ведь не от самого сердца будут исходить необходимые слова, а как с бумажки, что не особо честно, пускай и листа с ручкой здесь нет. Кто только просил Веронику вообще приглашать сестру?       — Кстати, думаю, что лишним сейчас не будет отвлечься, — вспоминая состояние Софии, когда художница покинула комнату, сказала Маша. — Так все негативные эмоции уйдут, и ты сможешь нормально, без проблем, проговорить это.       — Мне кажется лучшим исходом будет, как раз-таки, прямо сейчас встать и пойти.       — Не стоит.       Художница сказала эту фразу слишком серьёзно, что не могло не смутить.       — Почему?       — Думаю ей тоже необходим покой.       — Она не выглядела разбитой, когда выходила отсюда, — вымолвила немного тише Яна, обернувшись в сторону двери.       — Но это не значит, что ей не тяжело так же, как и тебе, — ответила Гонкур, положив руку в районе груди. — Не забывай, с чего это всё началось, как продолжалось, и к чему привело.       Маша конкретно выдавала лишнего, сама того не осознавая, и очень повезло, что Сафонова не обратила должного внимания на это.       — Всё же так будет лучше. Куда пойдём?       — А пошли проведаем Глебовну, — предложила художница.       — Медсестру? Зачем? — поинтересовалась парикмахер.       — А что, ей, думаешь, в кабинете одной сильно весело?       Яна не была против того, чтобы пойти в гости, но согласиться с тем, что человеку может быть одиноко в одиночестве, как бы это противоречиво не звучало, не могла. И самой иногда комфортней без кого-либо рядом.       — Иногда людям достаточно четырёх стен, чтобы чувствовать себя волшебно. Впрочем, не пойдём — не узнаем, так ли это, поэтому поднимайся, мы направляемся в медпункт!       — Такой настрой мне нравится, Сафонова, — сказала Маша в точности, как София, чем неосознанно задела Яну, но та не показала виду. Все мы ведь перенимаем фразы или действия друзей на себя, в этом и прелесть взаимодействия с социумом.       Почему Яна не была против? Девушка очень хорошо помнит, что первая, кто заметила их искру, была именно Вера. Медсестра, которой стоит и далее прокачивать свои дедуктивные способности. В памяти засел тот взволнованный серебристый взгляд, те эмоции, которые так тщательно пыталась скрыть София за маской безразличия. Что ж, сейчас Сафонова видит их наяву, как и то, что Салливан снова прячется, но в этот раз от себя, к превеликому сожалению.       Спускаясь вниз, художница как можно сильнее старалась поднять настроение Яны. Рассказывала ей необычные истории из лагеря, как, например, она, вместе с одной из девочек, сбежала в город за сигаретами, а их потом поймали и были разборки.       — Да нас даже выгнать за это хотели, прикинь, — продолжала Гонкур, когда они уже оказались возле зеркала.       — Да уж, стоило ожидать от тебя подобного, но ты же не куришь…       — А кто тебе сказал, что я именно ради сигарет шла? — с ехидной улыбкой ответила Маша, после чего постучала в белую дверь.       Сафонова хотела пошутить, но медсестра, крикнувшая «Войдите», сбила ход той шутки, поэтому пришлось промолчать.       Эх, медпункт, такое родное и одновременно чужое место. Именно тут, в своё время, находилась Яна, когда выбывшая Аня решила запереть участницу на улице. Комнатушка, в которой Сафоновой удалось увидеть Салливан настоящую, волнующуюся за лежавшую на лечебной койке девушку, и где та самая Вера поведала о своих подозрениях.       — Здравствуйте, девушки, — обратилась женщина в халате, подняв взгляд на пришедших. — Что-то случилось?       — Нет, просто решили прийти поболтать с вами, — сказала Маша, головой махнув в сторону стульев. — Если можно, конечно.       — Здоровье не беспокоит? Яна, как самочувствие? — спрашивала медсестра, будто игнорируя красноволосую.       — Всё хорошо, ну, почти, — неуверенно ответила парикмахер, присаживаясь.       Ничего тут не изменилось за время отсутствия Сафоновой: те же шкафчики со стеклянными дверцами, та же тетрадь на столе, и тот же человек за ним же.       — Спрашивайте, коль пришли поболтать, — вымолвила Вера, откинув корпус к спинке стула.       — Что случилось за день до того, как начался мой больничный? — задала весьма неожиданный вопрос Яна, серьёзным взглядом глядя на рыжеволосую собеседницу.       — Будто я что-то помню. Милочка, это было месяц назад, а помимо тебя ко мне чуть ли не каждый день приходят другие.       Маша озадаченно глянула на подругу, а после на медсестру: её же тогда не было как раз в поместье, благодаря Максу.       — Очень жаль… — разочарованно ответила Сафонова, отводя взгляд. — А кто приходит?       — Зачем тебе эта информация? — поинтересовалась женщина, насупив брови в знак недопонимания.       — Ну, как-то же должен развиваться диалог, — непринуждённо сказала Яна.       — Ещё бы про мою зарплату спросила, ей богу.       Художница заметила, что медсестра не очень хотела идти на контакт, но попробовать стоило:       — Что для вас счастье?       Настолько резкий вопрос подобного характера поставил в ступор не одну Веру, а и Яну. Нет, Сафонова знала, что Гонкур весьма интересный и непредсказуемый человек, но чтобы спрашивать у медсестры её расшифровку философского понятия счастье…       Собеседница лишь заметно напряглась, видимо, размышляя.       — Честно, понятия не имею зачем тебе это, но, раз интересуешься, то слушай. Для меня лично счастье в том, что моя деятельность спасает других людей, даёт шанс излечения чужих судеб, — начала женщина в халате, рукой изобразив задумчивость. — Счастье… Оно в душевном равновесии, в любящей семье, гармонии с собственными мыслями. Да даже элементарно в том, что я живу, это уже повод для радости, пускай эта же жизнь иногда преподносит настолько интересные испытания, с которыми, как кажется, невозможно справиться самой.       — А вы сами счастливы?       — А я разве на приёме у психотерапевта? — с улыбкой ответила Вера.       — Ну просто интересно, — продолжила настаивать на ответ художница. — Так да, или же нет?       Сафонова, в момент диалога Маши и медсестры, думала о том, а что же для неё счастье. Действительно, отличный вопрос, а главное — актуальный как никогда. Что это, если не временное состояние, когда ты словно хочешь взлететь на небеса от того, как ты рад жизни, как доволен ею? Ты ведь можешь быть счастлив даже глядя на то, как падает осенью листок, оставляя после себя лёгонький ветерок, а порой и печален тогда, когда есть всё: слава, деньги, власть. Так что же счастье? Славный вопрос, жаль всегда и для каждого ответ разный.       — А ты, Маш? Счастлива ли ты?       — Но я первая спросила, — сказала Гонкур, поправляя рукой свои волосы.       — Повторюсь, я не на приёме психотерапевта, поэтому давай упустим ответ на этот вопрос, — вымолвила медсестра, закатывая глаза.       Художница перестала дальше докапываться до той, и обернулась на сидящую рядом подругу.       — А зачем ты спрашивала про тот день?       — Да просто интересно, что значит «спасали». Вроде, когда я пришла тогда, вы, Вера, сказали, что не одна со мной возились.       — Ну, впрочем, я действительно не помню, у меня конференция тогда была. Помню лишь, что заставила с тобой сидеть Софию, а сама ушла.       — Как ответственно, — вымолвила Маша, улыбаясь.       Рыжеволосая женщина лишь вновь закатила глаза, не желая продолжать беседу, а вот Яне вновь стало не по себе, от одного лишь упоминания этого имени и воспоминаниях о том дне. Как она тогда беспокоилась, как перенесла аккуратно с кресла на кровать, тот небольшой диалог, взгляд…       «Как ты могла позволить себе проебать это? Ради чего? Показала гордость? Струсила, признай это».       «Ещё не всё потеряно, — не согласилась с собой же Сафонова».       — Ладно, можно воды попить? — поинтересовалась Гонкур, глядя на собеседницу в халате.       — Нет нельзя, собственность медпункта.       Художница озадаченно глянула на медсестру.       — Да шучу я, бери конечно, — вымолвила Вера, помахав головой и уходя от ответа, записывая что-то в тетрадь.       — А что вы там вечно пишете? — спросила Яна, пока она боролась с желанием встать и уйти к общей.       — Автобиографический роман о жизни несостоявшейся медсестры, — саркастическим тоном сказала женщина. — Как-то много у вас вопросов сегодня слишком личного характера, не кажется?       — Да всё-всё, уходим тогда, — вместо парикмахера ответила Маша, выкинув пластиковый стаканчик в урну.       «В общую, живо».       Сафонова кивнула головой, до сих пор не ясно зачем, то ли согласившись с голосом разума, то ли просто подтвердив слова подруги. Попрощавшись с Верой, девушки вышли в коридор, где Яна посмотрела на своё отражение в зеркале, в эти отдающие пустотой очи.       — Ну, могло быть и хуже, — подытожила художница, улыбаясь.       — Думаю ей явно стало веселее, — ответила парикмахер, глядя в сторону белой двери. И они ведь не догадываются, что их очень даже слышно.       — Особенно после вопроса про счастье, — подколола Маша, рассмеявшись.       — Как ты только до этого додумалась? — качая головой вправо-влево поинтересовалась Сафонова, невольно обернувшись в сторону коридора.       — Абсолютно не ебу, — вымолвила Гонкур, продолжая смеяться.       Глаза магнитом так и приковывались к тому проходу, ведущему к комнате Саши и общей, невольно заставляя веки тяжелеть. Маша, заметив это, положила ладонь на плечо подруги.       — Мы репетировали, Ян. Ты справишься, иди и сделай это прямо сейчас.       — Да, действительно пора, — с этим слоганом она и направилась к ней.       Остановилась возле двери, что разделяла коридор и общую, ибо дышать стало заметно труднее, от нарастающей тревоги и волнения, но почему она так стала бояться? Раньше ведь была такой уверенной девушкой, а сейчас? Что случилось с этой парикмахершей, где бывалый стержень?       «Соберись, она же ждёт тебя».       «Хорошо, — ответила сама себе Яна, потянув ладонь к дверной ручке».       Распахнув дверь, на одной из дальних кроватей Сафонова заметила богачку, расслабленно сидящую и читавшую какую-то книгу, будучи в наушниках. Чёрт, даже сейчас она восхитительна.       Все слова при виде этой особи как один исчезли, оставляя и дальше в ступоре смотреть на Софию. Играло на руку то, что она не обратила внимания на пришедшую: погружена в литературный мир.       Слёзы предательски начали наворачиваться. Трудно ведь приступать к действиям, когда само только душевное состояние можно охарактеризовать как разбитый бокал, только недавно склеенный, из которого выливается наполняемый напиток – собственная уверенность. Неужели она позволит себе вновь струсить и сбежать, так и не попробовав сказать те самые слова? Ты хотела, чтобы я пришла, когда решусь. София… Я осознала, что лучше нам будет именно вдвоём. Ты дорога мне, и терять тебя я не готова уж точно. Извини, что так долго не могла к этому прийти, но на такое необходимо много времени, как и раздумий. Мир?       «Иди к ней. Сделай это, она оценит».       Тяжело выдохнув, она решается. Смогла пересилить себя. Чего стоят те удивлённые серые глаза, когда Сафонова нагло повернула подбородок девушки к себе, а после впилась своими губами к её.       Да, это явно не то, что изначально хотелось сказать, но, в данном случае, тело поведает намного больше слов и эмоций, нежели эти продуманные заранее речи.       С глаз так и продолжали стекать слёзы, оставляя неприятный привкус соли, но даже он не сравнился с тем ураганом, что прямо сейчас переживала Яна.        Салливан же, осознав происходящее, выкинула книгу из рук, стараясь приблизить к себе ещё ближе свою участницу.