И тебе приснилось...

Полуденное солнце накрыло город. Горячим языком жадно вылизало улицы, в один миг делая их пустынными, прогоняя медлительных торговцев из своих лавок, заставляя бросить все и укрыться в тени прохладных комнат. Нагрело до ожога песок набережной, заставляя закипать воду на раскаленной кромке пустынного берега. Никого. Ни людей, ни лениво бредущих собак. Тишина. Сиеста. Валерка спит, или ему только кажется, что спит. Глаза его чуть приоткрыты и сквозь подрагивающие ресницы он видит, как в луче света медленно и сонно качаются пылинки. Кружат голову, втягивают в водоворот непрерывного тягучего движения. Ставни плотно закрыты. Жара, которая правит бал в это время суток, беспощадна. Кажется, что солнце сочится сквозь стены. Оно пробивается через решетку деревянных жалюзи, хочет ворваться в комнату. Испепелить прохладу, оставляя на всем свою вязкую печать. Валерка лежит, раскинув руки и ноги. Легкая простыня уже давно скомкана и брошена на пол. Пот тонкими струйками стекает по лицу. Он стирает соленые капли, которые дрожат на кончике носа. В горле все пересохло так, что язык распух во рту. А в висок ударяет упрямое, перепутанное с мерным шагом секундной стрелки: Пить. Спать. Пить. Спать… Он облизывает потрескавшиеся губы, переворачивается со стоном, утыкаясь носом в подушку. Можно сделать несколько глотков, но в глиняной кружке со сколотым краем, вода уже давно согрелась. Валерка хочет спуститься вниз, на кухню, но боится разбудить младшую сестру, да и мать запретила ему бродить по дому, когда все отдыхают. Он лежит еще несколько минут, затем поднимает отяжелевшую руку и тянется к кружке. Отпивает глоток. Вода кажется тягучей, как желе, а хочется ледяной. Сейчас и немедленно. Валерка медленно садится на кровати, нащупывает босыми ногами домашние туфли, но в последний момент задвигает их под кровать и на цыпочках идет к двери. Открывает её почти и аккуратно наступает на деревянные половицы, которые прогрелись так, что по ним почти невозможно идти. Весь дом спит, вернее должен спать. Сиеста — полуденный сон. Валерка идет по длинному коридору, окна которого выходят во внутренний дворик, увитый виноградом. Плотные шторы опущены, но солнце проникает и через них, ищет любую щель, роняя на пол острые, слепящие лучи. Валерка перешагивает тонкие нити, ступает невесомо, почти не дышит, боясь нарушить покой. На кухне никого нет. Он берет самую большую кружку и зачерпывает воду из медного бака. Тяжелая кружка выскальзывает из рук и ударяется о край гулким, утробным бам-м-м. Валерка подхватывает ее и вздрагивает всем телом. Приседает в страхе, что перебудил весь дом. Но проходит минута, другая — ничто не нарушает мерный ход времени и на кухне никто не появляется. Тогда он снова тянется к кружке и пьет, жадно глотая холодную воду, облизывает губы и, утолив жажду, пристраивает ее на краю гладкой деревянной полки. Тихо-тихо, на цыпочках, возвращается тем же путем. Весь дом погружен в дрему. Она ползет по стенам, поглощая звуки, растекается по рукам и ногам, давит на веки. Спать. От этой духоты и тишины у Валерки начинает кружиться голова. Коридор куда-то ускользает, сворачиваясь в спираль, и бросает Валерку в сторону. Чтобы не упасть он хватается за ручку двери, ведущей в кабинет дяди Антонио, и дверь поддается, открываясь медленно, как во сне. Валерка распахивает глаза и в страхе закусывает губу. Он хочет потянуть дверь обратно, но страстный шепот и стоны, которые доносятся из комнаты, заставляют его сделать невозможное. Он открывает дверь шире, заглядывает в образовавшуюся щель между двумя створками и затихает, как зачарованный странник. Сна больше нет. Он исчезает и растворяется, заставляя глаза раскрыться широко, а дыхание замереть. В комнате полумрак, но свет, который отбрасывает ночник, зажженный на столе, позволяет видеть. Отчетливо, словно нарисованный черным углем на беленой стене, контур двух красивых тел. Они плотно прижимаются друг к другу, и Валерка видит обнаженную спину. И белые легкие штаны, которые медленно сползают вниз, обнажая упругие ягодицы. Тот, кто стоит к нему спиной, резко подается вперед, ягодицы его поджимаются и он издает мучительный сладостный стон. Он придерживает кого-то одной рукой за талию, а вторую вплетает в черные, как вороново крыло, пряди волос. Сжимает их в кулак и тянет на себя. Влажно целует изгиб сильной шеи, прихватывает губами, лижет и тихо шепчет… ... Te quiero, mi amor … mi amor … gritar para mí ! ... *1 Не переставая двигать бедрами, медленно раскачивается, напрягая мышцы спины и ягодиц. Валерка не может оторвать глаз, от этого тягучего плавного движения, погружаясь в сладкие стоны, которые звучат, как музыка. Он видит как рука скользит по телу, ласкает. Опускается ниже и ритмично двигается где-то там, где Валерке не видно, но он почему-то знает где и как. И тот, которого ласкают, внезапно вздрагивает, выгибается всем телом, а с его губ срывается протяжный вскрик. Но стоящий спиной резко вскидывает руку и закрывает ладонью рот, тянет на себя и ловит губами этот сладострастный звук, ударяя бедрами сильнее. Резче. Прижимается всем телом. И вдруг отстраняется, чтобы вернуться и войти снова. Резко и сильно. И потом еще, и еще. Пока не замирает, запрокинув голову, содрогаясь всем телом. Заставляя Валерку задохнуться от силы и красоты этого движения. ... Sólo mi! Una delicia! ... *2 Где-то в доме хлопает створка окна и Валерка, вскрикнув от неожиданности, отталкивается от двери, срывается с места и бежит. Он летит со всех ног в свою спальню. Ныряет в кровать и накрывает голову подушкой, чтобы удержать в голове эту картинку, и голос, и эти сладкие стоны. … gritar para mí …*3 И долго еще повторяет про себя эти слова, возбуждаясь, и снова видит перед глазами картинку этих двух обнаженных тел. И только через какое-то время понимает. Мужских. *** Суматоха и праздничное настроение царит вокруг. Вспышки фотоаппаратов то и дело озаряют и без того ярко освещенный холл. Очередной матч отыгран. Сборная Советского Союза по хоккею празднует заслуженную победу, добытую в настоящей борьбе. Центральный холл пресс-центра заполнен зарубежными гостями и журналистами. Хоккеисты сборной улыбаются, раздают автографы, сжимая в руках дежурные бокалы с шампанским. Они почти не пьют этот напиток всех советских торжеств. Ребятам не терпится поскорее вернуться в гостиницу, чтобы отдохнуть, снять наконец эти непривычные костюмы и давящие галстуки, и теперь уже спокойно принять горячий душ. И, главное, успеть поспать хотя бы несколько часов перед утренней тренировкой. Тарасов пожимает руку надоедливому журналисту, давая понять что интервью закончено. Он ставит на поднос так и не тронутый бокал с шампанским и, бросив всего один взгляд на праздничную толпу, кивает головой. И его ребята, как по команде, один за другим оставляют свои бокалы, и направляются к выходу, где их ждет автобус. И праздник гаснет, как будто разом выключили весь свет, зал быстро пустеет, хотя оркестр продолжает играть свой томный блюз. Тарасов стоит в дверях и, кажется, совсем не смотрит на ребят, поглядывая то на часы, то высматривая кого-то в праздной толпе за огромными стеклами пресс-центра. — Толя, потерял кого? — бессменный врач сборной Олег Борисович, хлопает Тарасова по плечу. — Валерку не вижу, — Анатолий Владимирович обеспокоенно оглядывается вокруг. — Да сидит твой Валерка самый первый в автобусе, — Олег озабоченно трет переносицу и тяжело вздыхает, — только вид мне его не нравится. — А что не так? — Тарасов резко оборачивается и хватает Олега за рукав, — Белаковский, не тяни кота за хвост. Четко и ясно. — Боюсь завтра будем без него, знобит парня. Настоящая лихорадка. Тарасов сдвигает брови: — Завтра он должен стоять на утренней тренировке. И точка. Белаковский устало качает головой: — Вирусы Толя никто еще не отменял. А в Японии свирепствует грипп, если ты не знаешь, самый сезон простуд. — Какой к черту грипп у моих ребят? — взвивается Тарасов и переходит на резкий шепот, — ты не охерел ли, Олег Борисыч? — Ты, Толя, не шуми, сейчас приедем в гостиницу, я его посмотрю. Он ведь не первый день такой. Геройствует, тебе показывать не хочет. А это хреново. Тарасов отодвигает его в сторону и быстрым шагом идет в самый конец салона. — Харламов? — Да, Анатолий Владимирович, — Валерка смотри на него мутным взглядом. — Плохо, Валера? — Нормально, Анатолий Владимирыч. — Я вижу, — Тарасов одним движением обхватывает его голову и прижимается холодными губами к виску. Висок пылает, а Валерка дрожит мелкой дрожью. — Не надо, — он дергается в сторону, и в глазах отражается такое удивление, что Тарасов смущенно отворачивается и старается не смотреть Валерке в глаза, — что вы как маленького. — Сегодня ночуешь в изоляторе, под присмотром Олега Борисовича. Утром решим, что дальше. — Анатолий Владимирович, не надо! Я здоров! — Харламов резко вскакивает и, не рассчитав высоту потолка, ударяется о поручень, — вот же черт! — Не черт, а главный врач сборной. Учти, приду — проверю, — и Тарасов дает отмашку водителю, чтобы тот отправлялся. Уходит, садится на свое место, считая разговор законченным. *** Валера открывает глаза и не может понять, где находится. Шторы на окнах все также плотно задернуты, но солнце уже не пробивается через них. Он с трудом отрывает голову от влажной подушки, садится на кровати и не узнает комнату. Он опускает босые ноги и вздрагивает. Под ногами вместо теплых, деревянных досок, колючий ковер. Голова гудит, как будто к ней подключили подстанцию. Тело не слушается, но Валера отталкивается от кровати, встает, идет к окну и отдергивает штору. От неожиданности он резко отклоняется и делает шаг назад. Хватается за стул, чтобы не упасть. Перед ним весь в огнях лежит большой город, а Валерка парит над ним на высоте двадцать второго этажа. Саппоро мигает и переливается огнями реклам, а бесконечные потоки машин сливаются в одну светящуюся реку, которая пересекает весь город из конца в конец. Валерка с удивлением разглядывает гигантскую бутылку Кока-колы, которая то и дело выплескивает в небо фонтан из световых брызг. Она пропадает, а на её месте уже яркие, мигающие стрелки швейцарских часов. Он цепляется взглядом за вспыхивающую красным, рекламу непонятно откуда взявшегося испанского тореро в широкополой шляпе. Торреро подмигивает Валерке и наклоняет голову, пряча загадочную улыбку. У Валерки начинает кружиться голова, он делает несколько шагов назад и снова ложиться на кровать. Глаза закрываются и он проваливается в тяжелый сон. И все начинает кружиться. Быстрее и быстрее, как на детской карусели с лошадками, и перед ним мелькают по очереди тореро, шипящая пузырьками Кока-Кола, непонятно откуда взявшийся Тарасов, и врач сборной Олег Борисович что-то говорит ему, но Валерка не может разобрать что. Он силится поднять голову, но вместо этого проваливается куда-то в бездну и падает, падает, падает... Ах..! Сердце ухает вниз, он задыхается от этого падения и вдруг превращается в легкую пылинку. Качается, плывет куда-то, кружится, путаясь в широкой летящей юбке танцовщицы фламенко, которая призывно улыбается ему. Манит резкими и одновременно плавными зачаровывающими движениями. Отстукивает каблучками четкий ритм танца и снова кружится в ритме гитарного перебора, утопая в волнах струящегося алого шелка. И Валерка смотрит не мигая. Пьет холодный имбирный чай и начинает постукивать носками ботинок, попадая в ритм деревянных кастаньет, похлопывая свободной рукой себя по колену. Он сбивается всего на одну долю, дергает рукой от разочарования и имбирный чай выплескивается на белоснежную рубашку. Мама машет ему с балкона, указывает на залитую рубашку и зовет домой переодеваться. Валерка рассматривает себя и не может понять, как от одного небольшого пятна, в один миг, вся рубашка становится мокрой и влажной, и липнет к телу, холодит кожу. И Харламов начинает стаскивать ее с себя прямо тут на площади и не понимает, откуда берутся такие знакомые, заботливые руки, которые помогают ему расстегнуть маленькие пуговицы. Тянут рубашку куда-то вверх. Касаются шершавыми пальцами кожи. Обводя каждый синяк и ссадину. И кожа горит под этими прикосновениями и хочется, чтобы они продолжали. Трогали, гладили, сжимали до боли горящую кожу. И он прижимает эти пальцы к груди и чувствует, как напрягается под ладонью сосок. Он вздрагивает и хочет только одного -- длить эту дрожь. И Валера стонет. Громко, в голос. Потому что ладонь пропадает, а вместо нее, как сквозь вату, он слышит возмущенный голос Тарасова, и видит его черный, горящий взгляд, в который он падает, как в омут. Падает и не может остановиться. И перед глазами все расплывается, и он больше не может видеть, как расширяется темный зрачок, сливаясь с шоколадно-черной радужкой, и начинают дрожать губы, беззвучно повторяя... — Ва-ле-ра...Валерка, что ты делаешь? Мальчишка... — … я не хотел … я сейчас встану … не уходи Он шепчет что-то еще. Неразборчивое. Виноватое. И тянется вперед, чтобы погладить рукой губы, которые говорят что-то гневное и вдруг от одного прикосновения замолкают и начинают целовать кончики Валеркиных пальцев, обжигая горячим, влажным дыханием... И он снова начинает куда-то падать. Его подхватывают сильные руки, кто-то дует на сбитую саднящую коленку: — Что ты Валерка под ноги кидаешься? — дядя Антонию смеется и отряхивает испачканную в пыли бархатную курточку. — Домой беги, поздно уже. И Валерка снова бежит через площадь, мимо горящих праздничных факелов и танцующих пар, мимо столиков, за которыми играют в карты и пьют Херес. И горячий грог, и запах пряных трав и корицы витает в воздухе, смешиваясь с легкими разговорами и смехом, и бесстыдными поцелуями. И он бежит дальше и вдруг замирает в темном переулке, где при свете луны, ревнивые распаленные страстью мужчины теснят своих соперников. И тут же жарко шепчут слова признания, бросая пронзительные взгляды и давая волю рукам. И Валерка прячется в темной арке, с жадностью наблюдая, как красавец, отчаянный бандерильеро Франсиско Хавьер сжимает кого-то в своих объятиях, страстно нашептывая, прямо в губы … Quédate conmigo ahora… mi guapo …*4 И Валерка повторяет за ним, и шепчет, пробуя слова на вкус и тихо смеется … … будь со мной, сейчас… Он выглядывает из темной арки и видит, как Хавьер целует совсем юного мальчишку и тот заливается румянцем, который не в силах скрыть даже эта жаркая ночь. Целует, сжимая руками ягодицы, и тянет за шнурок на штанах и запускает руку под резинку, и двигает там рукой вверх-вниз, вверх-вниз в извечном ритме страсти, пока мальчишка не начинает стонать, и требовать еще, подставляясь под умелые пальцы … выгибаясь всем телом. — Еще … сильнее … сейчас! Валера возбужден и начинает течь, как девчонка. Он видит перед собой только плотно сжатые губы, которые хочется раздвинуть языком, и он тянется. Целует и лижет, умоляя впустить. Обхватывает их полностью, жесткие, такие незнакомые и знакомые одновременно, млея от вкуса мяты на губах. И в голове все перемешивается, потому что жар застилает глаза и мешает думать. И сильная рука обхватывает его, скользит, ласкает сначала нежно, а потом все сильнее, резче, пока тело не выламывает на кровати и Валера кончает обильно и долго. В горле бьется низкий стон, а удовольствие плавит его изнутри, заполняя каждую клеточку. И кто-то кого Харламов чувствует всем телом, прижимается и еще долго целует спину и плечи. Гладит по рукам, по груди, забирая жар и болезнь, и мучительные сны. И сразу становится легче. Валера просыпается внезапно. Он просто открывает глаза и начинает осматриваться, потому что комната, в которой он проснулся, это не его номер, и не изолятор. У окна в ореоле встающего из-за горизонта солнца стоит Тарасов. Он аккуратно и методично заправляет в брюки белую, выглаженную рубашку и затягивает привычным движением ремень. Валера лежит тихо, стараясь не дышать, наблюдая, любуясь каждым движением, боясь нарушить эту красоту и гармонию. На подоконнике стоит маленькая чашка кофе. Харламов чувствует его терпкий аромат даже отсюда. Тарасов делает несколько глотков и отставляет чашку в сторону. — Теперь будет легче, — говорит он, не оборачиваясь, и Валера не может понять, с кем он сейчас разговаривает. Он оборачивается, и сердце Харламова ухает куда-то в пятки, потому что такого Тарасова он видит впервые. Спокойного, почти домашнего, умиротворенного. Он подходит к кровати и, опираясь на руки, нависает над Валерой. Смотрит внимательно и нежно. И молчит. И Харламов боится пошевелиться, и охает, когда Тарасов вдруг наклоняется и … целует Валеру в лоб, откидывая рукой влажную челку. — Сегодня будет легче, лихорадки нет, — он хочется оттолкнуться от кровати, но Валера удерживает его за руку. — Вы... Тарасов медлит, рассматривая Валерку, словно видит впервые. Улыбается и вдруг резко толкается обеими руками. Проводит ладонью по лицу и гасит, словно прячет, неожиданно выдавшую его улыбку: — Приснилось, Валера. Просто приснилось. И выходит за дверь. Сбегает. От Валеркиных невозможных глаз и трудных вопросов. — И тебе приснилось, Анатолий Владимирович Тарасов. Просто. Приснилось. _____________________________________________ *1 я люблю тебя … любимый мой … покричи для меня *2 единственный мой, восхитительный *3 покричи для меня *4 будь со мной сейчас ... мой красивый ...