Обо всех ужасах, что я тебе обещал

      Он боялся этого шёпота большую часть жизни. Просыпался в горах под низким небом Пандарии, выходил из удушающей тёплой таверны на холод и дышал им, пока искры в горле не превращались в пепел. Прикрывал глаза и слышал только шаги бодрствующей Левой, которая стояла на страже, пока Правая отсыпалась, — никаких чужих голосов в голове. Никаких Древних богов, которые не прочь бы обзавестись новым слугой. Никакого...        — Гневион? — доносилось до него от двери, — на пороге замирал сонный Андуин, принц людей, который восхищался им и не доверял ему до конца, и Гневион готов был полюбить его за одно лишь это. Может, Андуин Ринн и был наивным, но дураком он не был. Видеть лучшее даже в манипулятивных драконах было не только его проклятием, но и благословением тоже. К Гневиону ещё никогда не относились по-человечески просто так, без злобного умысла, без поиска выгоды, без грандиозного предательства в финале. И потому он вернулся, когда возвращаться было уже поздно. Вернулся, когда начал слышать шёпот наяву, а не во снах. Вернулся и боролся изо всех сил, и...        — Г͙͙͔̫͍̅͑̑̋н͕̰͚̠͉̙͙̟̤̜̗̖̑́̇͂̾́̌̋̄͋̚ё̯̳͖͎͚̮̣͙͎́̆̈̈̂͂̉̍̋͋в̲͙̰̯̠͚̭̤͋̽̇̀̾̒̉̒̊͂̉̓ͅи͖͉̞̯̤̟̦͎̔̈́͗̉̍̀̅̂̚о͖̝͚̥͔̜̮̗͉̫̩́̈́̊͑̓̔̓̒ͅн̙͎̳̮̝̰̥̫͙̲͖͚̈́͗̈͑̐̓͗̂, — прошипело где-то за глазами, внутри головы, и одновременно с тем снаружи, прохладным дыханием по чешуе.        ...и проиграл.        Шёпот всё ещё пугал: не столько из-за того, во что превращал самого Гневиона, сколько потому, что вытекал из знакомого рта и лился по знакомому языку.        Он не обернулся, — огонь под его кожей вскипел, пара чешуек зашипели и потрескались. Тонувшее в лаве сердце забилось чаще, и края раскрытой грудной клетки запульсировали ему в такт. Чужие руки, когтистые, сияющие и тёмные, и почти прозрачные одновременно, обвили его за талию. Руки того, кто прислушивался к богам, но услышал не того, к которому стоило бы обращаться. Руки, которые когда-то исцеляли, а теперь...        Гневион распахнул глаза и выдохнул пепел пополам с рычащим стоном. Когтистые пальцы пропускали сквозь себя раскалённые потоки лавы, которые теперь были частью чёрного принца.        Нет, не принца. Императора.        — Я̰̟͉̤̲̭̜̦͎̯̠͉̈̆́͐̍͂̂ с͈̗̙̱͚͚̩̈́̾̓͐̄͗̑̑̈к̙̰͇̖͆͛͌̅у̬̝͕̬̰̲̖̤͍͎͗̀̂̃̿̚ͅч͖͖̤̘̯͓͙̭̱͚̝̄͆̿̅͂̊͆̑̑̂а͕̜͇͓̤͈̇̒͌́̈̑л̖͈̮͖̟̟͉̦̍̐̈́̏̿̍̉̂̄̀, — эхом раздалось в черепе и за его пределами, и по шее прокатилась дрожь. Чешуя там была совсем мелкой и переходила в кожу — одно из самых беззащитных мест, до которого всё равно никто не смог бы добраться. Никто, кроме тени, оставшейся от короля Штормграда.        Гневион закрыл глаза и увидел его таким, каким вспоминал чаще всего: измотанным ранением, молодым и полным надежды. На вершине гряды, отделявшей Долину Четырёх Ветров от горной цепи Кунь-Лай. Улыбающимся заходящему солнцу и последнему чёрному дракону, которому не стоило дарить улыбок. Который не заслуживал ничего из того, что получил: уважение, неподдельный интерес... чужое сердце, наконец.        Зубы, сомкнувшиеся на кончике уха, вернули его в настоящее. Он дёрнулся и почувствовал, как расплывается на чужом лице улыбка. Совсем не похожая на ту, прежнюю, — ему не нужно было смотреть на неё, чтобы знать это наверняка.        Пламя в его венах запросилось наружу. Он снова выдохнул рвано пепел и искры, и вместе с ними — немного раскалённого и яркого, как металл... Пальцы другой руки, сияющие бездной, стёрли это раскалённое из уголка рта, а потом легонько сжали челюсть, потянули на себя, и Гневион повернул голову, но глаз не раскрыл. Он цеплялся за видение несуществующего прошлого. Цеплялся до последнего, пока лава в его крови не стёрла это прошлое окончательно.        Какого цвета были его волосы? Светлые. Светлые, как и он сам, конечно. Но какие именно? Как золото в королевской казне? Как первый луч солнца, показавшийся из-за горизонта? Как искры магии, которая сияла над руками остатков тех, кто всё ещё пытался сопротивляться?        Язык Андуина был холодным, словно он несколько часов сидел в водах мирового океана далеко на севере и почти в нём растворился. Древние спали так глубоко, что тьма там, на дне, была синонимом холоду. Гневион плавился и покрывался трещинами, как земля под солнцем. Потухшим и пустынным солнцем, которое прежде...        — Ты опять думаешь не обо мне, — прошептало в его голове, и по чешуе разбежались мурашки. Гневион приоткрыл глаза и посмотрел в бездну чужих.        Они пугали. Они были прекрасны. В них сияли нездешние звёзды, видимые Древним даже из самых далёких глубин.        Гневион зажмурился, чуть повернулся и вцепился зубами в чужую нижнюю губу, добрался когтистой рукой до волос, — вовсе не золотых — зарычал... Разжал челюсти.        — Я думаю о тебе, — выдохнул в бившийся под дыханием ритм самой вселенной. — Думаю о тебе, мой принц.        Андуин отстранился, и Гневион потянулся вслед за его холодом — всё, чтобы хоть чуть-чуть остудить раздирающий его жар — и не удержал равновесия.        Камень под его раскалёнными руками казался тёплым. Он увидел в его тёмных глубинах собственное отражение — реки пламенных вен и нестерпимо яркое нутро, которое, казалось, вот-вот готово было излиться наружу. Может, потому он и прежде одевался не по погоде и распахивал воротники — знал, что однажды вулкан проснётся. Знал, что однажды ему придётся покориться судьбе, потому что Гневион не был особенным, что бы там ни говорили экспериментировавшие над его предшественниками красные драконы. Он был таким же, как и все остальные. Однажды он услышал шёпот — и прислушался к нему.        Сейчас Андуин прошепчет, что он больше не принц, неужели Гневион забыл? Что в его волосах — полных бездны — нет короны. Что она больше не давит на него своим весом. И что Гневион — император. Император, который должен сжечь весь мир, потому что только на пепле можно построить что-то новое. Что-то прекрасное. Например, империю.        Сейчас он прошепчет, и шёпот этот вонзится в него раскалёнными ледяными иглами.        Сейчас.        В ушах гудело от разгоняющихся ударами сердца потоков лавы, и он больше почувствовал вздох Андуина, чем услышал его. А мгновение спустя что-то провело по его спутанным волосам — так аккуратно, что и это тоже могло бы ему показаться. Из настоящего остался только гул где-то в недрах земли и внутри него самого... и что-то ещё. Золото в чужих волосах?        Ярко-фиолетовое скользнуло под ним, обвилось под рёбрами, а потом и над зияющей в нём дыре — горящие болью края прижгло ледяной тьмой, и Гневион втянул воздух сквозь сжатые зубы. Сжал кулаки и процарапал в коже новые выходы для рвущейся наружу лавы.        Божественно холодные ладони коснулись его покрытых чешуёй скул — почему, почему от них не шёл пар, когда холод прижигал пламя? Если он сейчас заплачет, потечёт ли из его глаз лава? Прожжёт ли на его лице дорожки, которые будут постоянным напоминанием о его слабости?        Какого цвета было то самое золото? Какой была его улыбка? Какими — глаза?        Пальцы приподняли его лицо с такой осторожностью, словно он мог в любой момент рассыпаться.        Его лёгкие обращались в пепел, и он задыхался, и...        Глаза Андуина были синими. Они были синими тогда и были синими сейчас — пусть утопленными в сиянии льдов и свете нездешних звёзд. Но всё же. Как он мог об этом забыть?        Сейчас он прошепчет: «Ты удостоился великой чести — возможности принять свою судьбу, как это сделал я». Прошепчет о том, что спасти Азерот можно было, лишь приняв его дар. Дар Древних.        Прошепчет...        — Больно?        Глаза его сияли сочувствием. Лёд трескался. Голова гудела.        Сотканные словно бы из кусков космоса щупальца подняли его, обняли за плечи, притянули поближе к Андуину, который всё ещё не отнял рук. Он сидел на отполированных вечностью камнях, скрестив ноги, — ледяное пламя бездны в форме человека, расцветшее щупальцами, как потянувшийся к солнцу лиловый лотос.*        Гневион не мог ему ответить — казалось, что, открой он рот, из него тут же польётся жидкое пламя.        — Шшшш, — прошипел Андуин и наклонился вперёд, прижался лбом ко лбу.        Льдом к кипящему котлу.        Пальцы Андуина исчезли с его лица — обвили его запястья и притянули Гневиона ещё ближе. Андуин легонько разжал чужие кулаки и покачал головой — с его тёмных, пронизанных светом далёких звёзд волос, посыпалась звёздная пыль.        — У тебя чудесные когти, — Андуин провёл пальцами по его ладоням, и порезы исчезли. — Но стоит быть с ними аккуратнее.        Он сжал их с новой силой — своими когтями, с которыми в самом деле обращался куда осторожнее — притянул к металлу своего нагрудника и потянулся второй рукой туда, где билось гневионовское сердце.        Тот только и мог, что заворожённо наблюдать за тем, как пятипалая бездна проходит прямо сквозь удерживающие Гневиона щупальца и исчезает в лаве.        Боль был яркой вспышкой, совсем непохожей на острия шёпота — его не стирали. Его не поглощало пламя и слова на неизвестном, но настойчивом языке. Его будто бы выворачивали наизнанку. Он не дышал, потому что ему нечем было дышать. Он не слышал шёпота, потому что вообще ничего не слышал. Но он не перестал быть, и потому всё чувствовал.        Чувствовал, как рваные края раны затягиваются, и как гул затихает. Как щупальца перехватывают его поудобнее, и как всё сильнее сжимаются когти на его запястьях...        — Ты опять думаешь не обо мне, — раздалось совсем рядом с его ухом, которое тут же пробрала ледяная дрожь.        Не эхом внутри головы. Рядом.        Когда он успел закрыть глаза? Почему их было так трудно открывать?        Его встретила знакомая улыбка — не тень той, воспоминания о которой у него так хотели отнять, а её отражение. Отражение в ночном пруду, где отражалось ещё и усыпанное звёздами небо.        — Он не соврал, когда сказал, что спасти Азерот можно, лишь приняв его дар, — усмехнулся Андуин в чешую на его шее. — Но больше ты его не услышишь.

***

       Он боялся этого шёпота большую часть жизни. Боялся проснуться однажды с головой, полной чужих голосов: он едва справлялся со своим собственным. Боялся услышать шёпот и прислушаться к нему. Стать императором выжженной земли. Сгоревшего дотла мира. Пепельных гор.        Теперь бездна говорила с ним знакомым голосом и смотрела на него синими, как лёд мирового океана, глазами. Иногда она шептала ему на ухо — но вовсе не о том, что мир нужно превратить в пепел, а слова, от которых пламя под его кожей вспыхивало ещё ярче, и алели заострённые кончики ушей.        Гневион всегда хотел спасти мир, но выходило у него это из рук вон плохо. Может, теперь, когда в его груди всё ещё ухал вулкан, а по венам бежала лава, у него получится.        Может, теперь, когда Н’Зот корчился в предсмертных судорогах, поверженный бездной чуть более упорядоченной, бездной, которой совсем не нужна была королевская власть, бездной, которая всё ещё умела исцелять, те, кто тоже страшился шёпота, прислушаются к ним. Ведь Андуин Ринн тоже хотел спасти мир. _____________________________ *for reference — https://ru.wowhead.com/item=8831/%D0%BB%D0%B8%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D1%8B%D0%B9-%D0%BB%D0%BE%D1%82%D0%BE%D1%81