Musical Demon
Set your honey a-dreamin'
Won't you play me some rag?
Just change that classical nag
To some sweet beautiful drag...
"Play a Simple Melody", Irving Berlin
Маку восемь, и он уже громадный и толстый, с обстриженными машинкой выцветшими волосами. Маку восемь, и он говорит: – Дайте хоть посмотреть... И он тупой. Все уже знают, что он тупой. Все уже знают, что он безмозглый, громадный, и таким и останется навсегда. И он не знает, откуда они все знают. Его старшие сестры – Элли и Джо – переглядываются между собой. Они не любят его. Потому что он – Мак Торсон, и ему восемь, и он толстый, тупой, и он мальчик, и ему все можно. Когда он вырастет, ему так и останется – все можно. Но сегодня они спускают сколоченный за гаражами плот на красные от глины воды Эсперанс. Они гордятся плотом, они назвали его – ее – Сантисима, и она выдержит их обеих, девочки это проверили в громадной дождевой луже, и, чтоб управлять ей, можно толкаться от дна шестом; и она, Сантисима, прекрасна, и она, Сантисима, добра. Им нужно, чтобы кто-то был свидетелем спуска на воду. Мак сойдет. И еще им нужно, чтобы кто-то разбил пустую винную бутылку, которую они нашли в зарослях камыша, о борт. Мак сойдет и для этого – он же сильный. Девочки не пикают, когда зеленые осколки ударяются им обеим о голые коленки. Он бежит за ними вниз по течению десять минут, пятнадцать минут, полчаса – пока не теряет плот из виду за выступом берега от сошедшей сели. Когда, еще через час, Мак наконец догоняет их, то отдает Элли чтоб вытереться свою толстовку, а Джо – рубашку. Элли говорит: – Круто было. Еще построим. Джо говорит, вытаскивая из волос тину: – Да ну, Эл... Эл, ну его нахуй... Элли встает, расставив ноги как будто будет сейчас драться, мокрая и дрожащая: – Ссыкуха! А я еще хочу! Мак молча кивает. То ли он – хочет тоже, хочет в другой раз с ними, готов даже свалиться в воду; то ли согласен, что Джо ссыкуха. Они не дерутся. А ведь могли бы – хоть немного согреться... Всем им дома всыпают отцовского ремня. И все они валятся на следующий день с жаром и ангиной. Сантисима выплывает в море – в самую гущу Серости, не остановленная ни одним из судов заграждения, и, у самого предела, где туман плотнеет, а вода встает вверх блестящей стеной – там, окруженная запахом осени, Сантисима и валится ко дну как топор.***
Маку девять когда его впервые бьют за то, что он зашел без спросу в отцовскую мотомастерскую. Он хотел посмотреть на пыльный дедовский мотоцикл. На следующий день он заходит в мастерскую снова, тоже никого не спросив, но в этот раз никто его не замечает – и Мака не бьют. Мак думает, что это значит, что ему можно. Ему, в самом деле, все можно. Маку десять когда он просит посмотреть, как его отец работает: злой, измазанный моторным маслом, по локоть в брюхе мотокареты. У отца его светлые глаза – карие у Мака от мамы – но отец хмурится, и глаза темнеют как будто. У Мака потеют большие ладони. Он не знает, почему. Ему не страшно. Он даже больше не плачет когда его бьют. – Смотри. Мак подтаскивает с грохотом стремянку и влезает на нее, чтоб заглянуть вовнутрь, под капот. Он сидит тихо, внимательно. Он смотрит, как между лент и поршней работают большие отцовские руки. Когда Мак решается спросить, что он там делает, ему с треском отвешивают оплеуху.***
Маку девятнадцать когда он встречает Честера. Это все еще до реформации курсов младших офицеров, и Мак вроде как одновременно и патрульный, и кадет, и ничего вообще не понятно. Выше сержанта называют их исключительно "пиздюками" – так и правда проще. Когда он, не то кадет, не то патрульный – непонятный – входит на стрельбище, то видит кучку еще таких же. Есть в ней пара ребят постарше, но больше младших, и в середине у них стоит рыжий и свежебритый наголо Честер Маклейн. Мак не знает еще, что его так зовут. Мак его еще совсем не знает. Честер сует палец в рот и дергает себя изнутри за щеку – чтоб сделать громкий и смачный чпок, и сказать: – Добрый вечер. И чтобы все покатились. Чтобы кто-то заныл "фу-у", чтобы кто-то хлопнул его промежду лопаток. Маклейна от этого шатает вперед, но он выставляет ногу – и не падает. Мак сует руки за форменный ремень. – Анекдоты травите? – О, Торс. Чет, это наш Торс. – Общий? – Да если бы общий. Будь у меня такой торс, я б, может... Миля Моллинса кто-то пихает в бок, и он не договаривает, а пихает в ответ. Его пихают еще сильнее. Мак ждет, что они начнут драться, но Моллинс не начинает; и тот, кто пихался, тоже. А могли бы начать. – Торс, значит. Ну привет! Это Честер подает ему руку с еще слюнявым пальцем. Мак пожимает, не раздумывая даже – рука у него, рыжего, почти как у Мака. Большая, только совсем без мяса. Костистая и мозолистая. – Привет. А про что? – Что – про что? – Анекдот. Был. – Да про вежливого лося, – и, не успевает Мак открыть рот, Маклейн поднимает вверх руку, – только я по второй не рассказываю. Давайте я лучше про мальчика с гайкой в пупке... – А может мы постреляем? Торс, ты ж со своим? Мак пожимает большим плечом. – Я посмотрю лучше. А этот мне пока про гайку расскажет. – Я, так-то, тебе не "этот". Кадет Честер Маклейн! – Дуглас... Он оборачивается вдруг и рявкает с командирской злобой: – Заткнись нахуй, блядь! И улыбается, обернувшись обратно. По привычке как будто пытается заправить волосы за ухо, но нащупывает, что только побрили – и задумчиво чешет висок. – Честер. Маклейн. – Мак. Торс, но вообще Торсон. – Круто. Стреляешь хорошо? – Нормально. Незнакомый Маклейн улыбается. У него будто бы даже рот – в пятнышко. – Стрельнешь? Мак лезет себе за пазуху и вытряхивает на ладонь Маклейну сигу и спички. Хмыкает. – Держи. Хорош, снайпер. – А ты? – Я посмотреть пришел. Не буду. Честер клеит сигарету себе на нижнюю губу. – Странный. И живут они в непонятных бараках – не то общага, не то казармы, с двумя туалетами на этаж и четырьмя газовыми плитами, с двухъярусными кроватями, которых напихано в комнаты под завязку. Когда Мак входит на кухню, то видит, как сгрудились все опять вокруг Честера. Не то патрульные, не то кадетки – девчонки – живут в нескольких крайних комнатах на втором, и их умудрились тоже как-то втащить на кухню первого. Пахнет разлитым алкоголем, старым домом, пылью; кто-то, пока остальные смотрят за Честером, жарит пельмени. Пахнет горячим подсолнечным маслом и тестом. В тарахтящем общем холодильнике остались еще две банки закатанной мамой Мака хреновки. Он спихивает со стула Чада Тиллбрука. Тот падает на пол, и Мак садится сам. Приятель Тиллбрука, Миль – Эмиль – Моллинс, толкает Мака в плечо, но Мак с места не двигается, а только кладет большую бритую голову себе на сложенные руки и на стол. Моллинс и Тиллбрук, матерясь, отстают. Кто-то из девчонок пихает Миля в бок – "да забей, потерпи, он тупой". – Здарова, Торс. Он не сводит взгляда с крошеного льда в стакане, в котором еще – взболтанные и грустные землянички. Кто-то их собрал во дворах. На вкус ягоды, наверно, как мотокаретный выхлоп. – Здарова, Честер. Че за сбор? – Да вот девчонок... Кто не знаком – эт Торс – девчонок хотел развлечь, только какие-то еще типы набежали. Самозванцы. Пошли бы отсюда... Он сует в стакан сныть – вроде, украсить – и подает одной из кадеток, Анник Леон, наклонившись галантно. Леон целует его под ржавую от щетины челюсть, кто-то из подруг ее бьет за это по плечу. Мак оборачивается на толпу – самозванцев теперь еще больше, кто-то даже одну бутылку пытался свистнуть, пока Честер с ним говорил. – Пшли нахуй отседова. – А то что? Мак встает. Эльфик Вильямс хватает Санденса за плечо, мол, это ты зря – ты не лезь. Он же отбитый. Тупой. – Санни, пошли... Честер переводит смеющиеся глаза с ребят на Мака, опять на ребят. – Валите-валите, – и, когда Мак поворачивается тоже уйти, – а ты стой. Будешь? Тут на одну осталось. Кадетки влезают на подоконник с земляничным месивом в граненых стаканах. Лезть целоваться к Честеру, кроме Леон, никому больше не интересно. – Ты себе сделай. Маклейн щелкает пятнистыми пальцами, побледневшими от холодного льда. Лед сверкает когда Честер с размаха разбивает витой ложкой кубы, обросшие инеем. – Себе-любимому... Стой. А ты? – Можно я посмотрю? Волосы у Честера чуть отросли, и у него получается-таки заправить за ухо торчащую прядь с виска. – Смотри, мне не жалко... Только в другой раз – спою. Мак улыбается. – А че споешь? – Тупой, что ли? Тебя спою. Маку вдруг перестает быть весело. Он говорит: – Ну... Ладно. Сверху хмыкают. Рыжие руки Маклейна высыпают кислые землянички в лед. Наутро их двоих вытаскивают из комнат, ведут по коридору барака, а потом строят с кадетками во дворе – они косятся друг на друга. Честер открывает было рот чтобы что-то сказать, но тут заговаривает сержант. Он достает из-за пазухи вчерашнюю честерову бутылку – замахивается, подняв руку высоко вверх. Маку на миг кажется, что он разобьет ее не о землю, и рука его сама дергается закрыть Честера. Девочки не пикают, когда стекольные осколки ударяются им о коленки. Маку двадцать один когда он встречает Честера снова. Не то чтобы он не видел его в коридорах, в архивах и на стрельбище, но – вот он стоит перед ним, по форме и даже с фуражкой, и протягивает ему большую пятнистую руку, а через плечо у него рабочая сумка с документами. Не то чтобы Мак совсем не видел его, но они не говорили. О чем им было говорить? На следующий день после того, как Честера, Мака и девочек заставили отмывать деревянный, заскорузлый от грязи пол во всем бараке, Мака выпустили в настоящий патруль. Честер сказал сержанту, что Мак не пил. Потому что Мак тупой. И его выпустили в патруль. Потому что Маку, на самом деле, все можно. – Здарова, Торс. Руку-то пожмешь? Мак оглядывает его еще раз, от носков говнодавов и до блестящего новенького козырька, и подходит на шаг, мимо протянутой рыжей руки, и сгребает его в объятие. – Здарова, Честер. Тот удивляется сначала, стоит и хмурится ему в грудь. Потом – ржет. – Во ты... Зверюга. В патруль пойдешь? – А у меня выбор есть? – Не-а. И от меня, кстати, не отделаешься. Мы с тобой теперь как... Как мотоцикл и пустыня. Как пистолет и фонарь в алюминиевом корпусе. Как Ревашоль и дождь. – Как кто? – Ладно. Я еще не придумал. Мак отпускает его и смеется растерянному лицу Честера. С головы у него съехала набок фуражка. – Ты придумывай. Я подожду.***
Маку двадцать четыре когда он впервые видит, как работает Дюбуа. Маллен. Капитан Трезвость. Открывашка. Наша звезда. У них два тела – одно с тремя колотыми, второе с... Маку двадцать четыре когда он впервые видит, как Честер Маклейн убивает человека. Второе – с двумя дырами в голове. Или одной сквозной. Входное отверстие маленькое и уже не сочится кровью, выходное – громадная, опаленная мясная воронка на затылке. Готтлиб сидит на коленях перед Честером, который сжимает бледными пальцами рукоятку ножа в боку. – Сука. Готтлиб берет его за руки и отводит от раны. – Я тебе честно скажу... Как там тебя? – Маклейн. – Маклейн. Если ты его сейчас вынешь, до участка мы тебя не довезем. Он шумно сглатывает. – Понял. Он хочет опереться затылком на стену, у которой сидит, но лицо его вдруг сереет и голова начинает заваливаться набок. Готтлиб бьет его по щеке. – Ай, бля... – Не спать. Говори со мной. Ты же у нас шутник? Анекдот расскажи. Честер тупо смотрит на Готтлиба. Честер решает, что Готтлиб ему не нравится. Мак уже знает, что он расскажет. – Короче. Вбегает как-то мальчик на кухню к маме и говорит: "Мама, мама, там кальмары..." Он продолжает говорить, пока Готтлиб берет его под руку и поднимает с земли, и помогает дойти до мотокареты. Честер продолжает говорить, пока Готтлиб и Санни Фишер вдвоем втаскивают его на сидение. Санни слышит только конец анекдота – но, прежде чем они уезжают, ему приходится упереться лбом в рычаг чтобы проржаться. Дюбуа обходит проулок три раза – из конца в конец и по кругу, заглядывает под кучи мусора, громадные газетные листы, собирает со стен на пальцы кровь и кирпичную пыль. Потом – сует в руки Маку планшет и говорит: – Стой. Мак мягко возвращает ногу, которую уже занес для шага. Подает Дюбуа пакет чтобы сложить в него окровавленный осколок стекла, который тот выхватил у него из-под ног. – Где очки, Торс? Он чешет лицо ручкой. – Не было очков, – он не уверен еще, как его называть, и говорит поэтому, – эм. Сэр. Открывашка. Наша звезда. Текила. – Хорошо смотрели? – Тут так получилось, что мы вообще не смотрели. Ну, знаете... Он тычет большим пальцем себе за спину, на отъезжающую мотокарету, на кровавое пятно на земле, где сидел Честер. Дюбуа вдруг вспоминает, что здесь были только что люди – кто-то кроме него, и полузнакомого бугая "Торса", и двух тел. – Пиши... – А это точно, ну. Не бутылка? Тут куча бутылок. Дюбуа матерится себе под нос и тычет в лицо Маку пакетом с осколком. – Как обрезано видишь? Прямоугольная оправа. Где-то на минус пять, – он поворачивает осколок на свет, и стекло отсвечивает синим и розовым, – и вот это. В Ревашоле теперь бутылки с защитным покрытием делают? Маку кажется, что Дюбуа сейчас скажет, что он тупой. Но Дюбуа не говорит. Мак выглядывает ему за спину. Показывает себе на лицо, потом опускает руку. Мама ему говорила не показывать на себе. – И еще на носу у него... Следы. Дюбуа щурится. – Точно. Возьми перчатки. Я осмотрю первого. На тебе... Дюбуа кривится когда указывает на человека с простреленной головой. Мак не дожидается, пока он скажет что-то еще, и наклоняется над трупом. Ладони его в синих перчатках потеют и горячие больше обычного. Он не знает, почему. Может быть, это все Дюбуа. Или Честер. Мак же видел тела и раньше. Мак видел много тел. Они не находят очки ни в кучах мусора в углах проулка, ни у одного мертвеца, ни у второго. Дюбуа трет опухшее, усталое лицо. – Пиши. ДЕЛО О ПРОПАВШЕМ... Зачеркни. О ПРОПАВШИХ ОЧКАХ. Мак гыкает себе под нос – но пишет как велено.***
Маку двадцать шесть когда... Когда суббота. Когда – шесть утра. В их маленькой, пыльной кухне пахнет потом и летом. Эльфик храпит из приоткрытой комнаты за двоих, Санни пытается ледяной водой смыть с себя похмелье – у них с Эльфиком сегодня работа. У Честера и Мака сегодня работы нет. Честер и Мак еще не ложились. В их маленькой, пыльной кухне пахнет потом и вонючими сигаретами, жарой, липким алкоголем; пахнет травой и земляникой, углем, рясковым ветром с озера, разогретой кожей берц, ремней и чехлов для наручников. Честер, кажется, хочет что-то рассказать, начинает – и запинается, и растеривает все слова. Маку почему-то смешно. Мак ржет, согнувшись над столом, пыльным и застеленным рваной клеенкой. Честер протягивает вдруг руку – хватает его за шею и прислоняет свой лоб к лысому лбу Мака. Мак смотрит на его бледные рыжие брови прежде чем сообразить опустить глаза. От Честера пасет перегаром. Если бы Мак пил с... Если бы Мак пил с кем угодно еще, ей-богу, хоть с Бердяевой, то ждал бы, что его сейчас спросят – "ты меня уважаешь?" Ты мне друг? Ты скажи, Торс. Ты мне брат? Но он пьет с Честером Маклейном – и Бледь его вообще разберет, этого Маклейна. Анекдот, что ли, расскажет. Хотя Мак все их уже знает. И тогда Мак зачем-то думает, что Честер Маклейн, прямо сейчас, потому что они близко и от него пасет перегаром, ткнется прокуренным ртом в его рот. И тогда Маку придется разбить Честеру лицо. Наверно, сломать нос или порвать кулаком губу. Большой и тупой кулак у него сжимается на столе сам собой. Мак ждет. Честер, когда проспится, все поймет. Наутро Мак помажет ему вспухшие ссадины зеленкой. Только Честер Маклейн ничего не говорит и не делает. Он хлопает Мака пару раз по горбу и бормочет что-то полупонятное, а потом встает и уходит. Маку двадцать семь когда в долорианской церкви в центральном Джемроке отпевают его напарника и друга, Честера Маклейна. Неделю спустя он грохает кулаком о дверь одного из заброшенных, наполовину засыпанных землей революционных бункеров – ровно шесть раз, как договорились. Его напарник и друг, Честер Маклейн, выглядывает в маленькую щелку. – Хвоста нет? – Нет. Нормально все. Одевайся. Честер последнюю неделю жрал холодные консервы – если жрал вообще – и спал, обернувшись в плащ-палатку на пыльной кровати без матраса, только со скрипящей железной сеткой. Мылся ледяной водой из колонки чуть ниже и восточней по сетке катакомб. Честер все еще в своем похоронном – в мундире и брюках, но без фуражки, с незабудковой лентой на лацкане. Только вот теперь он и правда выглядит как мертвец. Он натягивает поверх мундира мотоциклетную куртку и шлем сразу с опущенным забралом, чтобы не видно было его веснушчатого лица и волос. – Повести хочешь? Честер поворачивает лицо в шлеме. Когда Мак не видит его, то всегда думает, что лицо Честера под забралом смеется. – Затылок мой давно не видел? Мак толкает его в плечо, проходя к мотоциклу. – И жопу. Так будешь или нет? Честер опускает голову. – Мак. – Чего? – Отвези меня домой. Как только они заходят в подъезд, Честер сдергивает и шлем, и куртку, складывая их на руки Маку. На этаже, под разбитой лампочкой, он останавливается, опершись спиной о стену. Маку кажется, что его сейчас вырвет – Честер и правда закрывает ладонью рот – но его не рвет. Мак отпирает железную дверь своим ключом. – Этот алкаш Дюбуа одного своего погона не стоит. Я ему говорю, что диско придумали черные, а он... – Привет, Санни. Слышно, как они с Эльфиком копошатся, прежде чем выглянуть с кухни. – Ты Чета привез? – Привез. – И как он? Честер протискивается мимо Мака в коридор, не смотря ни на кого – и вдруг, со злобной яростью, сдергивает с себя и швыряет об пол моралинтернскую ленту. Санни переступает босыми ногами. – Понял. Мак вдруг понимает, что под шлемом лицо у Честера не улыбалось. – Всем привет. Я заебался. Он уходит в их с Маком комнату, хлопнув дверью. Санни хмыкает и отворачивается. – Так вот, я ему рассказываю про его же диско, а он на меня смотрит как... – А точно? Ну, про диско? – Эльфик, слушай, не зли меня. – Да в смысле, я тебе на слово должен верить?.. Мак поднимает большой и тупой кулак постучаться в дверь своей же комнаты, но передумывает и просто заходит. Ему можно. Честер стоит, прислонившись лбом к балке двухъярусной кровати. Мак думал, что он сразу ляжет. Руки его двигаются сами собой, и он обхватывает Честера сзади, одну большую ладонь положив сверху на грудь, другую – снизу на бок. Честер костлявый. Под мундиром и рубашкой у него – звездчатые лопатки. Он откидывает голову назад, Маку на плечо, и пальцами осторожно гладит его руку у себя на груди. Глаза у него закрыты. Бледные ресницы вблизи видно хорошо. Мак наклоняется вниз, ниже, и целует сначала тонкий хрящ рыжего уха, а потом – затылок, где волосы на вкус как пух. – Мак. У него что-то делается с голосом, когда он это говорит, и Мак не знает вдруг, куда себя деть и что с собой сделать от этого голоса. Он кладет осторожно руку Честеру вниз на живот, а другой обхватывает его поперек, прижимает ближе, и Честер шумно вздыхает. Потом он вдруг смеется – ясно и радостно. Их слышат на кухне. – А можно ебаться потише? Честер мрачнеет и выворачивается из его рук. Маку двадцать семь когда он в первый и последний раз целует Честера Маклейна. Честер выходит в кухню, стаскивает Санни со стула на пол – и мутузит его кулаками, пока тот ржет и отмахивается.***
Маку двадцать восемь когда он входит на крохотную кухню сорок первого, и видит Викмара на коленях перед Мино. Мино не плачет, но лицо у нее опухшее как будто она плакала только что или заплачет вот-вот, и Жан гладит самыми кончиками пальцев катышки на коленях ее брюк. – Джуд. Я его урою нахуй. – Не надо. – Я его убью. – Жан, пожалуйста... Мак останавливается в дверном проеме с их с Честером пустыми стаканами. Он знает, что нужно что-то сказать, но не знает, что. Он ставит стаканы с грохотом в раковину. Жюдит от звука пытается сжаться – колени ее сами собой дергаются вверх, закрыть грудь, а руками она хочет спрятать лицо. Она понимает, что делает, на полпути – и опускает медленно стопы на пол, а руки на стол. Жан смотрит на нее, растерянный. Испуганный. – Джуд? Она вытирает и без того сухое лицо. Ей стыдно. – Да, Мак. Ему всегда было интересно. – Чего не уйдешь от него? Жан подрывается с места, но Жюдит останавливает его твердой рукой на плече. – У меня нет денег на то, чтобы содержать двоих детей, Мак. Я... Не смогу одна. Мак жует губу. – Мы правда можем, знаешь... – Мак. Жан. Вы не будете избивать моего мужа. Жан снова садится – падает, грохнув – перед ней на колени. – Мы можем поговорить. Дай нам, – он оглядывается через плечо, – дай мне с ним поговорить. – И что ты ему скажешь? Мак бормочет: – Что башку ему сверну. Жюдит смеется, как будто бы собирается снова заплакать, и встает со стула, указывая на Жана и Мака пальцем: – Вот именно. Вот именно... Лицо у Мака становится горячее, будто бы от стыда, а кулаки у него сжимаются – и он не знает, почему. Правда не знает. Он моет стаканы, тихо делает им с Честером кофе и выходит.***
Маку двадцать девять когда он впервые видит, как работает Кицураги. Он работает в гараже, весь прямой как жердь, раздраженный чем-то – без своей драгоценной пилотской куртки, и даже рукава футболки у него закатаны над плечами. Темно и душно. Светится только большой красный квадрат на земляном полу гаража, красный – от закатного солнца. Мак видит напряженную спину Кицураги под капотом мотокареты. Что-то у Мака внутри ухает вниз. Кицураги поднимает вверх грязный палец в перчатке и рявкает: – Занят! Мак встает на месте как вкопанный. Руки его сжимаются и разжимаются сами собой. Он не сразу понимает, что Кицураги в наушниках – и поэтому говорит так громко. Тот видит его неподвижную тень в квадрате света от распахнутых ворот, хмурится, снимает наушники на плечи. – Торсон? Он, ожидал, обернувшись, увидеть кого-то другого. Мак пожимает плечами. – Здрасьте. – Утром здоровались, – Кицураги чешет подбородок, и слышно, как о его щетину скребется шов перчатки, – подайте крестовую? Мак зарывается в ящик с инструментами. Показывает Кицураги отвертку, но понимает, что он в полутемноте не увидит. – Красную? – Синюю. – Гнутая которая? – Мм-гм. Спасибо. Мак подтаскивает к мотокарете стремянку, едва не зацепив провод, перемотанный синей изолентой. Кицураги хмурится в темноту под капотом. Мак хочет спросить, можно ли ему посмотреть, но Кицураги говорит первым: – Офицер. – Я. – Подайте фонарь. Под сидением. Если хотите послушать радио, можете отключить наушники. Тогда сверните провод. Мак послушно лезет в Кинему. Когда он выдергивает штекер наушников из гнезда, все трещит – Кицураги недовольно дергает головой – а потом Мак сразу узнает песню. Он морщит лицо. – Это что, Маллен FM? Кицураги даже не поднимает на него глаз. – Моя машина – моя музыка. Это Грусть FM. Фонарь, пожалуйста. – Да я не спорю. Просто... Он дает фонарь. Лейтенант кладет его на плечо и прижимает челюстью. Маку хорошо видно со стремянки, как скоро Кицураги сведет шею. Он говорит: – Дайте я, что ли. На этот раз Кицураги смотрит на него. – Спасибо, сержант. Мак осторожно забирает у него фонарь. Чистая линза. Желтый с черным алюминиевый корпус. Кнопка прочно утоплена внутрь на конце – тяжелой прерывистой коронкой вокруг нее можно проломить человеку голову. – Вещь... – Мне пришлось сделать его на заказ. Думаю, оно того стоило. Меня полностью устраивают табельные фонари, но... Но. Он пожимает плечами. Но – что-то всегда может быть лучше. Мак вертит "вещь..." в руках – и кивает, перекатив в руке легкий корпус с тяжелым аккумулятором внутри. Кицураги уже не смотрит на него. Мак даже не думает спросить, но лейтенант говорит все равно: – Можете смотреть, но – никаких советов, пока я работаю. – Я же не зверь какой... Лейтенант тихо на это хмыкает. В свете фонаря тускло блестят детали мотора и инструмент у него в руках. Руки Кицураги, в грязных рабочих перчатках, кажутся Маку живыми и умными.***
Маку снится тот раз, когда Честер впервые встретил его отца. Они пожали друг другу руки – что-то в хватке у отца Мака всегда было крепче, чем нужно. Потом Честер стал с интересом осматривать мотомастерскую, сунув руки в карманы брюк – перешучиваясь по пути с Маком. Наемный механик отца по временам фыркал из-под мотокареты. Отцу не нравилось, какой Честер говорливый и тощий; какой он улыбчивый, и сколько из него лезет пошлостей, и какую они с Маком порют чушь. Он спросил, умеет ли Честер хоть "делать мужскую работу". Честер не обиделся, но что-то ответил про РГМ – что, мол, женщину в последний раз видел когда в прошлом году пырнули продавщицу в ларьке. Такая мужская работа у них. Одни мужики, мистер Торсон. Вам бы понравилось. Отец Мака оскалился. Мак закрыл лицо руками чтобы не было видно, как он ржет. Ему надо было сказать, чтоб Честер так не шутил. Но он не сказал. И что-то – что-то у него в груди грохало от того, что не сказал. В тридцатый день рождения Мака ему снится то, чего не было в самом деле – во сне у него отец смеется, а потом бьет Честера в лицо. Сворачивает набок нос и рвет большим кулаком губу. Честер отшатывается, низко согнувшись у стеллажей с деталями. Утирает кровь с подбородка побледневшим рыжим пальцем. В тридцатый свой день рождения Мак просыпается от звука бьющегося стекла – он не помнит, что ему снилось, но в груди у него грохочет. Он часто не помнит, что ему снится. Он слушает. С улицы не звучит ни криков, ни выстрелов, и большая тупая рука Мака сама собой вылезает из-под подушки, где пистолет. За стенкой стекло звонко катится по полу. – Мам? Она отвечает не сразу. Говорит с усилием: – Все хорошо! Мак выходит в коридор и сует голые ноги в берцы. В кухне его мама, на полу еще шипит минералка с блестящим зеленым стеклом. Мама его не пикнула когда... Она сжимает до побелевших пальцев столешницу чтобы не упасть. – Я уберусь, мам. Можно? Ему все, в самом деле, можно. Он не ждет, пока она кивнет – и поднимает ее, подхватив под колени. Мама у него легкая. Или просто он... Эл тоже может ее поднять – но не Джо. Под подошвами у Мака хрустит. – Ты чего? Мама его устало прикрывает глаза. – Старая стала. Она еще совсем не старая. Мак чувствует себя неуклюжим и немым. Он перехватывает ее поудобней и выносит с кухни. Прежде чем положить мать в постель, Мак целует ее в морщинистый лоб. – Уберусь, чай сделаю. Она начинает заплетать себе волосы, как будто бы сейчас она тоже встанет, как будто сейчас не два ночи. Потом – смотрит на Мака, и руки ее опускаются к ней на колени без сил. Когда Мак встает, то стальной носок его берца бьется о ножку кровати. В доме у них жарко и душно, на потолке только желтый квадрат от уличного фонаря. – Ты лежи. Уголок рта у нее дергается. – Да куда я пойду?.. У Мака рот дергается так же. – Дак встанешь – и за минералкой. Бледь тебя разберет... – Мак! Он ржет, на секунду прислонившись лысым лбом к ее худому плечу. В ванной он берет совок и веник, в кухне открывает нараспашку окно. Когда Маку исполняется тридцать, то с улицы пахнет весной пятьдесят первого: черемухой и сиренью, дымом – пороховым, угольным и табачным – керосином, рясковым ветром с озера, свалкой, белыми звездами, красными звездами, рыжими звездами – и дождем.