Do you remember?

«Хани. Помнишь сакуру? Как мы стояли под ней в ливень, когда ты потащил меня смотреть на ее цветение, но погода неожиданно изменилась? Я запомнил этот момент. Когда розовые цветы коснулись твоих мокрых волос, когда ты кутался в мою куртку и дрожал, но все равно улыбался. Когда я обнял тебя, чтобы согреть, и мы вместе смотрели, как дождь омывает пыльные улицы. А помнишь, как недоверчивый Суни спал с тобой, когда ты уснул посредине дорамы, которую так хотел посмотреть? И смущался, увидев свою фотографию, которую я сделал, пока вы спали? Как ты плакал над мультиком, когда белочка упала с ветки? Как мы, усыпанные мукой с ног до головы, готовили печенье? Как ели потом сгоревшее тесто? Как щекотали друг друга ночью, пытаясь громко не смеяться, чтобы твоя мама не пришла в комнату? А помнишь день нашего знакомства? Как маленький мальчик с лохматыми волосами ругал других детей за то, что они купали в пруду кошку. И как я нашел тебя под кустами папоротника с котёнком в руках с грязными дорожками слез на щеках, пытающегося укутать несчастное мокрое создание в футболку, когда твоя мама сказала, что никаких животных в доме не будет? Наверное, помнишь. Ведь я помню это прекрасно. Эти моменты были самыми дорогими для меня. Ты дорог для меня. Ведь с тобой я чувствую любовь. Я чувствую умиротворенное счастье, тепло в груди, которое согревает тело. Чувствую так много, что кажется не хватит сил, чтобы любить полностью. Сакура. Дождь. Улицы. То была наша последняя весна. Которую я запомнил. Запомнил твои последние улыбки. Ямочки на щеках. Слезы счастья. После той весны, я помнил твои слезы. Но уже не счастья. Боли. Слезы, которые ты сдерживал в себе, чтобы показать, что тебе не больно. Что ничего не болит. Что не устал. Но я видел это. Сколько ты не скрывал, я видел, как тебе трудно. Прекрасно помню день, когда тебе стало плохо настолько, что пришлось вызвать скорую. Мы с твоей мамой сидели возле палаты. Она плакала тихо, переживала. Я старался ее успокоить, держа за руку. Но когда из палаты вышел врач в белом халате, ангел смерти, стало только хуже. И твоей маме, и мне. И тебе. Сердце. Сердце. Твое сердце билось по другому. Билось так сильно, пытаясь отдать всю любовь миру, всему, что ты видел, но так слабо, что ты не выдерживал сам. Твое тело менялось по дням, истощалось. Твои глаза мутнели, за пеленой боли и осознания, но улыбка. Улыбка была все такой же яркой, согревающей. Мне так хотелось обнять тебя и никогда не отпускать. Чтобы не видеть усталость в твоих глазах, чтобы успокоить твою маму, и свое собственное сердце, которое сжималось от боли, как только ты вздыхал. Я перестал посещать университет, возвращался домой поздно. Я был под угрозой отчисления, идеальная успеваемость испорчена, но я был с тобой. Старался рассеять твою боль и переживания. Приходил каждый день. Сидел в твоей палате сутками, что медсестры и другие пациенты не обращали внимания, будто я с ними на лечении. Помню день, когда решили искать донора. Но тебе стало хуже, и тогда он был необходим. И я решился. Я буду с тобой всегда, буду согревать теплом твое тело, пока сердце бьётся. Буду согревать в ливень, когда рядом никого не будет. Помни, что я рядом. Всегда. Хани, я люблю тебя.» * Джисон тихо завыл в подушку. Дневник с рисунками он прижал до боли в груди, будто хотел отпечатать на коже то, что было написано в нем. Этот дневник он нашел на следующее утро после операции, на столике рядом с тумбочкой. Сначала удивился и забеспокоился, что Минхо оставил его там. Забыл. Подумал, что надо вернуть его, когда встретятся. Но пришла только мама. Пришла, с болью взглянув на дневник. Сказала, что там записка от Минхо. Что он просил передать. Просил принести полевых ромашек Джисону, любимых цветов от себя, так как не сможет прийти. И Хан решил, что прочтет потом, наверное Ли писал, о том, что всё-таки надо сдать долги по учебе. Но зачем писать? Джисон больше удивился наличию дневника, и на это сердце тревожно стукнуло. Джисон сжал рубашку на груди до боли, глотая горькие горячие слезы. Осознание накатило, ударив по лицу холодной волной, втягивая в темную пучину. Зачем? Зачем? Зачем? Джисон задыхался, казалось, что лёгкие не выдержат и лопнут. Но лучше бы так и было, что угодно, но только не эта острая боль в груди, боль в душе, боль в сердце. Это осознание. Это мерзкое чувство, что виноват он. Что они больше не встретятся. Что больше не будут стоять под сакурой. Что больше не будут гладить Суни, смотреть мультики и пачкаться в муке. Боль поглощала тело, не давая чувствовать что-то другое. Джисон плакал весь день. С ним плакал дождь. С ним выли деревья. Хан был так выжат и обессилен, что уснул на мокрой подушке с дневником в руке. А потом пустота. Тупая боль в сердце, не та, чтобы раньше, которая вытягивала силы из других, что беспокоились. Боль была глубже, шла из души. Казалось, что та раскрытая всему миру душа сломалась. Раздробились на множество осколков. Стёрлась в порошок. Пустота. Пустота в голове. Никаких мыслей. Розовые цветы сакуры касаются камня, согретого солнцем. Опять. Весна. Сакура. Дождь. Джисон улыбнулся воспоминаниям. Букет полевых ромашек теперь лежал у камня. Хан провел рукой по вырезанным буквам, такого родного, не забытого имени. Сердце тихо и ровно стучало. — Помню, помню все.