Средь тёмной ночи

Я перестал пытаться убежать, потому что каждый раз ощущать невыносимое бессилие и несправедливость происходящего стало невозможным для меня. У психики любого человека есть свой предел, и я ужасно жалею, что мой предел ещё не наступил. Иду дальше в абсолютно пустом, ослепляюще белом пространстве и из любого угла продолжаю слышать этот голос: — Ты жалкое ничтожество, которое обманывает Энни. Я поворачиваюсь и всё ещё вижу его. Маленькая расплывающаяся точка, но голос звучит прямо рядом. Не знаю, почему всё ещё иду, если смысла в подобном действии нет никакого. Но я просто не могу находиться рядом с ним, а Бертольд всё продолжает: — Жаль, что я не могу свернуть тебе шею. Усмехаюсь, потому что тоже жалею об этом. Другие положили слишком многое на алтарь, чтобы я сейчас лишил себя жизни. Наверное, я действительно «жалкое ничтожество», как он и говорит. — Она верит тебе, а ты каждый день своим лживым ртом вешаешь ей лапшу на уши. — Заткнись. Я не могу произнести ни слова. Рот открывается, и губы шевелятся, но ни одного звука не исходит, как бы ни пытался. — Ты слушай дальше, ничтожество. Хотя бы один раз твоё «люблю» было твоим? Это я её люблю, а не ты. Просто позорище, укравшее не только моё тело, но и мои чувства к ней. Лжец, обманщик. Всё больше и больше делаешь ей больно. Я больше не понимаю, плод ли это моего воображения или настоящий, тот самый Бертольд, его душа, приходит за мной и пытается утащить с собой в ад. Я уже ничего не понимаю, лишь страшная слабость накатывает с новой силой. Хочется желудок вывернуть наружу, опустошить всё до грамма, и, может, полегчает. Голова пухнет от этого непрекращающегося потока слов. — Слабак. Да знаю я! — Ничтожество. Да! — Лучше тебе бы сдохнуть. Я согласен! — Армин! Убей меня! — Армин! Я чувствую холодные дрожащие пальцы на своих щеках, и полусонное бормотание, отголоски разговора с Бертольдом, всё ещё вырывается из меня. Глаза не могут привыкнуть к свету лампы, и слишком медленно я начинаю приходить в себя. Прикосновения на коже становятся отчётливее, и перед моими глазами её лицо, взволнованное, потрясённое. Она плачет, и солённые капельки стекают одна за одной с её подбородка. Плачет так, словно теряет что-то очень важное для себя, а я не могу даже вспомнить, как меня зовут, но в её ладонях так уютно и безопасно. — Армин! Ах, точно, меня, наверное, так зовут. Я почти прихожу в себя и кладу поверх её кистей рук свои. Энни растрёпана после сна, и длинные волосы спутаны на концах. Ночная сорочка приоткрывает её плечи, и лицо такое бледное в тёплом свете лампы. Она так напугана, и я чувствую ужасную вину перед ней, опуская голову. Но она одним порывом обнимает меня за шею, и я вдыхаю остатки её цветочных духов, которые когда-то подарил ей. Она так крепко прижимается ко мне, что я не могу и рукой двинуть. Тихие всхлипывания раздаются рядом с ухом, и её тело пробивает дрожь. — Почему ты просил убить тебя? Почему? — в её голосе, полном трагизма, столько переживания за каждую клеточку моей ничтожной сущности. Я не могу ничего ответить и просто кладу свою голову ей на плечо, пальцами цепляясь за её мягкие волосы. Энни, я так люблю тебя. Я? — Почему, ответь! — вскрикивает она и начинает рыдать ещё громче. Ей страшно, я понимаю. — Что происходит? Я боюсь, что никогда больше не смогу произнести хоть слова. Маленькое колечко в бархатной коробочке глубокого зелёного цвета спрятано так надёжно в моих вещах, что и сам я сейчас не вспомню, где оно. Эрен подарил мне и Энни прекрасных десять лет вместе, в нашем маленьком доме с небольшим садом, разбитым прямо перед окнами, и огородом, на котором она уже какой год самозабвенно пытается вырастить идеальную клубнику. Каждый год в нежной и умиротворённой любви пролетал так быстро, что листья не успевали опадать. Мы остались вдвоём у друг друга, и я давно хотел сделать наши отношения ещё серьёзнее, чем они есть. Я хотел показать всю свою уверенность в желании продлить эти десять лет и встретить двадцатилетнюю годовщину, тридцатилетнюю… Энни всегда смеялась, когда я намекал ей на свадьбу, и отнекивалась, мол, ей не важны такие формальности, главное, чтобы я был рядом. Но я видел, что с каждым намёком она лукавила всё больше. Я долго выбирал, что могло бы понравиться ей и смотреться на её пальце так же красиво, как она выглядела в моих глазах. Самозабвенно я ждал того самого подходящего момента, но всё изменилось в один момент, когда я спустя столько лет увидел во сне его — Бертольда. Мне никогда особо не снились сны, либо я их очень быстро забывал. Но забыть тот первый сон я не могу, пусть прошло уже больше полутора месяца. Пустое бесконечно белое пространство без углов и поворотов и лишь чёрный деревянный стул, на котором восседает в застывшей позе Бертольд. Он смотрит прямо в мои глаза, не моргая, и голос его до неузнаваемости жесток. Без остановки он говорит, что я обманываю Энни, потому что мои чувства к ней — фарс, что я украл её у него, что я полное ничтожество. Он твердит это каждую ночь, и куда бы я ни шёл или ни бежал, его голос звучит так, словно он всегда смотрит на меня. Каждую ночь я окунаюсь в этот бесконечный ад без возможности проснуться до рассвета. Я закрываю уши, но слышу его, я закрываю глаза, но всё ещё вижу белый свет. Жалкий? Наверное. Ничтожество? Безусловно, как пожелаешь, Бертольд. Не люблю Энни? Ложь. Это мерзкая ложь! Но он меня не слушает, потому что я не могу ничего сказать. Я обречён на то, чтобы слушать эту заевшую страшную пластинку бесконечно. Мои попытки не спать проваливались, и я стал отдаляться от Энни. Искренний страх признаться ей в том, что вижу каждую ночь, стоял у меня перед глазами, впитался в вены. Доходило даже до того, что я не мог налить кофе в чашку, потому что руки от недосыпа тряслись. А Энни беспокоилась не на шутку, даже повела меня к врачу. Но чем может помочь врач, когда пациент не раскрывает все карты? Она пыталась разговорить меня, но я лишь отмахивался, и между нами уже была пропасть. Я точно ощущал у себя эту пустоту под ногами. Однажды она даже подумала, что у меня появилась другая. Я так громко рассмеялся, что Энни ударила меня по щеке, чтобы привести в чувства. Схватив её в крепкую охапку, я расплакался как потерянное дитя и умолял её верить в то, что мне не нужна ни одна другая женщина, кроме неё. В ту ночь мы не покидали объятий друг друга. — Что происходит, Армин? — она отстраняется от меня, и я понимаю, что моё состояние невольно передалось и ей. В последний раз в таком состоянии я видел её во время Гула Земли. Мне так стыдно, Энни. — Неужели я не заслужила услышать, что тревожит тебя? Ты настолько мне не доверяешь? Я просто не понимаю… Её голос ломается, хриплые вздохи прерываются всхлипываниями. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой, — я выдыхаю и начинаю чувствовать, какая тяжесть пала на мои плечи. — И из-за этого тебе снятся кошмары? — непонимающе Энни смотрит на меня. — Мне снится Бертольд, который пытается убедить меня, что я не люблю тебя, — хотелось многое сказать и объяснить, но почему-то выходит всё так однобоко, глупо. — Что я украл тебя у него. — И ты не любишь меня? — Энни не плачет, её пронзительно голубые глаза смотрят на меня внимательно. — Что? Нет! Я люблю тебя! — вскрикиваю я неожиданно и чувствую на щеке жжение. Энни выглядит злой и расстроенной, и я прижимаю руку, пытаясь непроизвольно охладить место несильного, но резкого удара. Она подаётся вперёд и целует меня ровно туда, где секунду назад её тяжёлая рука оставила шлепок. Сколько раз она обещала, что искоренит эту привычку, но сколько раз эта же привычка возвращала меня из ада самокопания. — Если ты решил довести себя до истощения, то мог бы ещё подольше не делиться со мной всем, что происходит в твоей голове, — я чувствовал, что меня отчитывают. — Твои чувства — это твои чувства и только твои. Все эти десять лет и, может быть, даже больше я люблю тебя, Армин Арлерт! Так неужели ты правда думаешь, что терпел меня эти десять лет из-за Бертольда? Его больше нет, больше нет ничего, что было раньше. Здесь есть только мы. Посмотри сейчас в мои глаза и скажи мне, что ты меня не любишь, скажи мне сейчас проваливать! Скажи это! — Энни снова обхватывает мои щёки руками, и я чувствую невыносимую несправедливость её слов, неправильность и лживость. — Я не могу так сказать! — слова вылетели из меня сами, и Энни не успевает ничего добавить. — Я не могу… Я так люблю тебя, так люблю… — И я тебя, — она притягивает меня ближе, и моя голова ложится на её грудь, а руки обхватывают её талию. Я вслушиваюсь в её бешеное беспорядочное сердцебиение и боюсь спугнуть её, я боюсь, что она растает в воздухе. Я так боюсь потерять её. — Ты это ты, я люблю только Армина и никого другого. А Армин любит Энни, и никого другого. Бертольда нет, он не придёт за тобой, он не отнимет меня у тебя. И его голос в твоей голове принадлежит не ему, за него говорят твои страхи и сомнения. Скажи, если я не сомневаюсь в твоих чувствах, то почему ты должен в них сомневаться? — её пальцы перекладывают пряди моих волос. — Ты будешь моей женой? — бормочу я в бессилии, чувствуя, как сон медленно опускает мои веки. — Ещё с того момента, как нашла эту коробочку с кольцом, — буднично произносит Энни. — Где ты её нашла? — обеспокоенно спрашиваю я. — Где-где, прятать надо лучше, — бурчит Энни, и я чувствую мягкий поцелуй на своей макушке. Наверняка, хитрит. Ничего она ещё не нашла. — Я согласна, Армин, я согласна, если это ты. — Это я.