***
— Так непривычно находиться дома у родителей, — девушка, залетев во двор Эмильена и проскочив мимо него, оказалась на крыльце. — Почему? — не понял парень: для него и семья, и дом были убежищем, всегда успокаивали. — Они встретили меня так, будто я пропала на пару месяцев. Непривычно много внимания, постоянно надо что-то рассказывать, улыбаться. Ты же знаешь, что мне это сложно даётся... Я вздохнул. Я знал, что она это скажет. И эту черту я в ней не понимаю. Выходит, что биатлон — её единственная семья? — Не подумай, я их безумно люблю и ценю. Просто... просто я знаю, что они просто люди, которые меня приютили, спасли. И я не могу быть привязанной к ним слишком сильно. Она дрожащими пальцами убрала волосы с мокрого лица, и Эмильен смог заметить блестящие полосочки под глазами. Снежинки уж точно их бы не оставили. Что делать? Что делать?.. Ладно, постараюсь побыть психологом. Не всегда же ей меня спасать. — А ты вообще к кому-то привязана? — Наверное... Я не знаю, что это такое, понимаешь? Я могу прожить без всех, кроме... кроме тебя и Жюли. Без вас я умру навсегда. Без остальных привыкну, хоть будет и сложно. Мэрр сжала зубы, чтобы не пустить слезы прямо по лицу, но они против её воли уже оставляли мокрые дорожки. Одна за другой. А Эмиль стоял напротив. Смотрел сверху вниз, как обычно. Но превосходства он не показывал. Просто слушал, хотел наконец услышать её и разобраться со всем. — Просто в моей жизни не было нормальной семьи. Так скажем, я знала, что мои родители — приёмные. Я просто это знала. Принимала как факт. Так же как и принимала, что мои биологические родители меня не любили, я была им просто не нужна. Наверное, поэтому я даже не плакала на их похоронах... Руки снова задрожали, и девушка скрыла ими мокрое лицо и красные глаза. А парень наклонился к ней, нежно обвил вздрагивающие плечи своими руками. И молчал. Просто слушал. Он знал, что она не любит, когда её перебивают. — Но надо же хотя бы к кому-то привязаться. Как жить без любви, особенно мне, холерику? Может, поэтому в самый тяжёлый период моей жизни появились вы. Жюли, потом Жюстин, потом ты и все остальные... Вы тоже спасли меня от одиночества. Спасли меня от простого гниения в собственной оболочке. Я хотел её защитить. Обнять ещё сильнее. Но я держался. Вдруг я её напугаю? Как она боится спугнуть мои мысли иногда... — Я просто не знаю, почему так произошло. Я хочу любить семью, настоящую, маму, папу, бабушек, дедушек. Но ничего этого у меня не было. Были только близкие, но они другие. Может, поэтому я и спасаюсь так. Да простят меня они, но меня спасают разъезды. Просто спасают. — Солнце... — проронил Эмильен и всё-таки сжал её плечи настолько сильно, насколько смог. Просто чтобы показать, что и она его спасает. Ледяные руки касались его голой шеи, но в этот момент парню было наплевать. Пусть делает все, что хочет, но успокоится. Её слезы — моя слабость. Хочется провалиться и стереть себе память, только бы забыть мокрое лицо и дрожащие пальцы. — В чём счастье, если не в семье? Я и сам не понял, как смог выговорить этот вопрос. Просто на автомате. Надо отвлечься от этого ужаса. От ужасов психологии привязанности и непонятого миром ребёнка. — В двух сигаретах в месяц, мятной жвачке и биатлоне. — И всё? — с иронией в голосе спросил Эмильен. — Да. — А куда относишь людей? — Не волнуйся, все, кто мне нужен для жизнедеятельности, относится к пункту "биатлон". Так и знал, что она скажет эти три вещи. Что ещё надо русской душе? Да ничего. Я обнял её ещё крепче, только теперь тонкие ноги болтались в воздухе. Я не чувствовал её вес, она, словно пушинка, держалась в воздухе напротив меня, а не я её держал перед собой. — Ты счастлива? — Счастливее я уже не буду. Она оторвалась от его плечей, уперлась в них руками и, смотря прямо в зелёные тёмные от освещения глаза, спросила: — Можно я покурю? — Да. Даже при мне. Дымок струйкой бежал в небо, а красный кончик тлеющей сигареты становился то ярче, то темнее. Она затягивала немного, но часто, и от этого зрачки становились то ýже, то шире. Руки то сжимались в кулаки, то расслаблялись до дрожи. И она была пустой. Она не думала. Курение избавляет её от тревог всегда, какая бы тяжёлая ни была ситуация. Но больше двух сигарет в месяц не было никогда. По крайней мере, при мне. Я вдохнул полные лёгкие дыма, и Мэррка странно покосилась. Она такая смешная, особенно пара веснушек прямо по центру носика. Запах стал слабее, но каким-то доводящим до дрожи. Красный огонёк уже не мелькал в воздухе. И я понял.Так пахнет Мэррка: сигаретный дым вперемешку с запахом самой острой мятной жвачки, с примесью немецкого шампуня и воска для смазки лыж.
Девушка наклонилась к парню, положила голову ему на грудь. Она медленно вздымалась от глубоких вдохов. Он вдыхал этот запах снова и снова, пока сигаретный дым полностью не выветрился с куртки. — Знаешь, ведь так пахнет биатлон: адреналин и смесь запахов счастья.***
Яркое зимнее солнце засвечивало Мэрр в глаза, пока она шла к знакомому стадиону в самой лесной глуши. Сосны и ели отбрасывали свои узорчатые тени на белое покрывало, а оно, в свою очередь, рассыпалось на мелкие крошечки снежинок. Неспешные шаги, которые отдавались эхом в голове девушки, были словно приятным дополнением к этому прекрасному дню. Эмильен шёл сзади, лишь немного беспокоясь о чем-то незначительном. Но маленький стройный силуэт впереди не мог предстать перед ним таким, каким он был раньше. Что-то в ней изменилось. Не сломалось, не открылось, а изменилось. После вчерашнего дня, когда она так неожиданно показала себя в тех красках, в которых девушку знали лишь самые близкие. Эмиль не знал, что делать сегодня: конечно, работать над стрельбой и техникой. А с ней что делать? Если она разозлится, то тренировка пройдёт убийственно, ведь Симон разрешил Мэрр заставлять его вкладываться на все сто в каждый метр дистанции, в каждый выстрел. — Я не знаю, сделаю ли что-то полезное. Я случайно выпалил эту фразу, но, казалось, она даже не обратила на неё никакого внимания. Она продолжила в ритм вышагивать по узкой тропинке, через лес, через препятствия. Она не замечала ничего, ничего не могло её остановить. Но Мэрр, дойдя до стрельбища, поставила свои вещи около сетки и обернулась. — Думаешь, не сделаешь? Тогда я заставлю тебя сделать хоть что-то, раз ты сам не можешь и так говоришь. Я знал: она жестокая, но по-своему. И сейчас это то, что мне нужно. — Давай так: интервалы отложим на конец. Сейчас два километра в гоночном темпе и две стрельбы стоя подряд. Посмотрим, что из этого выйдет. И правда, даже с Симоном таких тренировок давно не было. Обычно он более лояльно относился к нашим нуждам. Но это Мэрр. Она жестокая. Жестокая по-своему. Парень ушёл на круг, буквально плавая по плотному белому полотну. Он стремительно удалялся от неё, от стадиона, от внешнего мира. Растаял в оболочке своих мыслей. Но вернулся через несколько минут, чтобы показать: он не такой, каким его представляют. Она заметила, что руки Эмильена тряслись от напряжения, и винтовка слегка раскачивалась по отношению к мишеням. Стрельба оказалась неудачной: два промаха на первых пяти выстрелах и три — на других. — Ещё раз, — без капли сочувствия выговорила девушка. Он лишь кивнул, но всё ещё мутная от напряжения голова слегка качнулась. — Почему Йоханнес может, а ты нет? — Что может? — не понял парень. — Может стрелять так точно и держать такой темп на каждом кругу. Если ты не научишься делать что-то подобное, то не сможешь даже приблизиться к нему. Как минимум это должно служить мотивацией, понимаешь? Эмиль опять кивнул. Она зарядила его злобой, простой злобой, которую он теперь таил в душе... Не думал, что это поможет мне найти что-то новое, какой-то выход из ситуации. Но, когда я увидел всего по одному промаху на каждой стрельбе, захотелось ликовать. — Не спеши на первом выстреле и старайся сохранять внимание вплоть до пятого. Ни о чём не думая. Это главное. Я думал, что это конец. Но нет. — Ещё раз. Пока не получится идеально, ничего не случится. И я повторял знакомые действия снова и снова. Ещё раз и ещё. Ещё и ещё. Стараясь просто находиться у себя в голове. Впервые она была по-настоящему пустой, и я тонул в этой бездне. На пятый раз эта бездна меня спасла. Подъезжая к установке, только гнев переполнял меня. В теле почти не осталось сил, пульс скакал уже где-то в горле, но злость на самого себя не позволяла мне отступать. Я закрыл все мишени. Быстро и точно, как и три года назад. И я больше не мог ничего сделать, чтобы осчастливить Мэррку. — Можешь же, — она упала ему на грудь, чувствуя частый пульс и опустошенный взгляд на себе. — Теперь интервалы. И я бегал то медленно, то быстро снова и снова, доводя себя до предела. Иначе мне не побороться ни с кем. А я сделаю всё, чтобы побороться. После двух часов беспрерывной тренировки Эмильен не мог стоять на ногах. Он слегка покачивался, опираясь на палки. — Давай винтовку, я пострелять хочу. Он отдал Мэрр оружие и наконец присел рядом с её рюкзаком. Достал оттуда термос с чаем. Сделал пару глотков. Стало легче. Я закрыл глаза и слушал, как пули бьются о чёрные кружки на белой установке. Раз, два, три, четыре, пять... И снова она попала. И снова у неё получилось. Всё-таки один выстрел ушёл куда-то в сторону. — Я тоже могу промазать. Хоть это и моя единственная способность — держаться до последнего. Я кивнул, оставляя мысли далеко позади. Мне нравится быть сильным в её глазах. И я сейчас это чувствовал. — В чём сила? — В счастье, — а какое оно, это уже не важно.