«Только мне не нужен, слышишь мне совсем не нужен мир, где мы с тобой друг другу не нужны».

— Я же пиздец как сильно люблю тебя! Невыносимо аж! Просто вот.. — Не ругайся. — Ой, ты не понимаешь вообще! Ты же... Саш, блять, люблю тебя очень, очень, слышишь? — Слышу, иди сюда, ложись. Москва топчется у входа в спальню, медленно и путанно стягивает пиджак, ботинки пытается снять, но его заносит. Романов про себя сам матерится, встаёт с постели, медленно подходит ближе, чтобы помочь. От Миши ярко пахнет алкоголем. Вестимо, пьянка душевная и душная была сегодня. День города же, праздник, можно и порадовать себя, отпустить. Только Миша отпустил так отпустил! На ногах почти не стоит. Зато неожиданно ловит Сашу за талию, прижимает близко к себе и влажно чмокает прямо в ухо, опаляя горячим дыханием: — Как это прекрасно! Я прихожу домой, а ты здесь, в моей кровати. А-а-а, в нашей, Сашечка, нашей. Вот всегда бы так, правда? — Ага, мне твоей пьяной рожи и раз в год хватает, — бурчит Романов, пытаясь выпутаться из кольца рук. Москва хоть и не в себе, но силу не растерял. Зато, видимо, чувства нахлынули. Ох. — Моя королева снова чем-то недовольна? — Миша сжимает его крепче, прижимается грудью к спине и зарывается носом в чуть растрепавшиеся кудри, втягивает воздух и со стоном выдыхает. — Бля-я-ядь. Ебучее совершенство. — Не матерись. И отпусти уже. Пошли спать. — Спать? — Миша удивляется так, будто ему что-то запрещённое предлагают. — А я думал, что мы займемся неспешным сексом. — Московский! Саша снова пинается, толкается и в итоге вырывается на свободу, поправляет на себе футболку, а потом смотрит на Москву, скользящего вниз по стене. Тот садится на пол, прячет лицо на коленях и что-то бормочет. Поднимает в итоге голову и блестящими от слез глазами бередит сашкину душу. — Ты же ни капли не любишь меня, да? И никогда не любил. Я всё знаю, знаю. Зато я! Сашулечка, Сашуленька, Сашура... Ангел мой неземной, нежный мой мальчик. Я-я... — Миш, пожалуйста, пойдём спать, — Питер недовольно цокает языком, протягивает руку, но ответа никакого не получает. Вместо этого Московский продолжает пьяно трепаться. — Я так невыносимо обожаю тебя. Помнишь, блять, камзол мой красный, а? Помнишь? Как я еще в нем приехал к тебе тогда... Давно как было. А ты такой маленький, хрупкий. И я уже тогда знал, понимаешь, я всё знал. Ты думаешь, я глупый? А я нет. Нет. — Миш. — И я пропал. Кудри эти твои. И глазки. Такие красивые. И сам ты, я из-за тебя голову потерял. И теряю всё ещё. Каждый день смотрю и просто не могу насмотреться. Я так рад, я безумно счастлив от того, что ты мой. Ты же мой? — Миша, пойдём, я вымою тебя, уложу спать, — Саша пробует снова, но Москва смотрит неожиданно зло: — Ты вообще не любишь меня?! — Я люблю, люблю, но прошу! — Не-ет. Ты меня не любишь. Ты меня обманываешь. Зачем? — Прекрати. — Ну и пожалуйста. Иди и сам спи, понял? А я тут посижу тихонечко, буду любить тебя молча. И никогда тебе больше не скажу об этом. А всё потому, что ты ужасен. Романов хмыкает, всё же тянет Мишу за руки, кое-как поднимает, чтобы через силу довести до кровати, толкнуть на матрац и слушать недовольные бурчания. Московский вертится, пытается подняться обратно и лишь когда Саша ложится рядом, то успокаивается, но не замолкает. — Я не знаю, что было бы, не полюби я тебя. — Полюбил бы кого-то другого. — Ну не тебя же! Как это - другого? Кого?! Мне никто не нужен, слышишь? Только ты. Вообще только ты. Где бы ты ни был, с кем, но я только тебя люблю. — Ты же сказал, что не будешь больше говорить мне об этом, — напоминает Санкт-Петербург, кладя голову на кулак, мол, продолжай-продолжай, ну-ну. — Я тебе могу каждую секунду говорить. Смотри: я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю, я... — Да замолчи! — И это снова подтверждает то, что у тебя нет ко мне чувств. Сухарь. — Ой, да. Ты у нас зато весь такой мягкий и пушистый. Говоришь, что любишь меня, но при всем этом ненавидел изначально. — Потому что папочка твой всё по-своему сделал. Я его терпеть не могу, знаешь? Только за тебя благодарю, больше не за что. А ты - мальчишка! Мой ласковый и нежный... Красивый до одури. — Миш, спи. Всё. — Надоел, да? Хочешь, уйду? — Хочу, чтобы ты замолчал и заснул. Москва фыркает пьяно, утыкается лицом в подушку и шумно выдыхает. На какое-то время становится тихо. Саша смотрит на белую макушку, пальцы зудят, желая касаний, но не стоит. Пока спит, пускай. Иначе не оберешься потом. Это надолго. Каждый год одно и то же. И каждый год Миша о любви ему «песни поет». Приятно, конечно. Но в трезвом виде его лучше слушать, пускай Столица тогда не откровенничает особо. Сейчас его можно спросить о чем-угодно, он ответит. — Миш. — Да, моя жизнь? — не спит. Черт. — Т-ты мне изменял хоть раз? Ну и зачем? Меньше знаешь, как говорят. — Да, — сразу отвечает Московский и Саша вздрагивает. — Почему? — вот что его действительно интересует, а не имя. Всё же зря спросил. — Потому что этот Думский с ума меня свел, — сонливо шепчет Миша и тут же получает пинок. Дёргается и совершенно нелепым взглядом смотрит, соображая. — Что? — Дурак. — А что? Это же Ленинград, а не Санкт-Петербург. Шурочка Думский - страстная натура. Мой лучший любовник. — А я? Кто для тебя Саша Романов? Москва хмурится, а потом неожиданно обнимает снова за талию, ложится лицом на быстро вздымающийся живот, целует через ткань футболки и руками всё же пробирается под нее, чтобы погладить горячую кожу. — А ты, как я и сказал ранее, моя жизнь. Никто тебя у меня не заберёт. Я же ради тебя сгорел однажды, думаешь, второго раза не будет? Если нужно будет, я и умру, Саш. Саша. А я вообще для тебя всё, любой твой каприз, желание. Ты мне хоть сейчас прикажи, я под ножки твои лягу, чтобы ты их не морозил, не пачкал. Ну, не знаю, что хочешь. — Замуж за тебя хочу, — шутит Романов, всё же перебирая его волосы. Москва, видимо, шуток сегодня не понимает, задумывается серьёзно на мгновение, а потом выдаёт: — Давно пора. — И как ты себе представляешь это? Нет, ты конечно можешь поговорить кое с кем и решить этот вопрос мирно, но не думаю, что господин президент одобрит твою связь с мужчиной. — Какое кольцо ты хочешь? — будто и не слышит совсем. — Я завтра... Сейчас! Я сейчас же позвоню ювелиру, он привезёт все свои работы, выберешь лучшее. Дай телефон. — Ночь уже, спи. Ювелир тоже спит. — Что это значит?! Моя любовь захотела замуж, я должен сделать всё сейчас! Немедленно! — Мишка, дурак, — смеётся Саша, обнимая свое чудо неугомонное, устраивая его выше, у себя на плече. — Перегаром от тебя конечно несёт, ух. Но до ванны я тебя не дотащу, извини. Постарайся заснуть. — Ты же не уйдёшь? Не бросишь меня? Саша... Я очень без тебя скучаю. Это невозможно как. Мне плохо даже. Давай объединимся? Общий город сделаем, один на двоих, чтобы без катаний этих. То ты ко мне, то я к тебе. А так будем жить вместе, город огромный, представляешь? — Чушь. — Конечно уж. Ты разве сможешь так. Ценитель своей этой вот... Вот этой! Красоты нереальной. Колонны ваши, львы. Ты и сам такой красивый, Саша! Я так всегда хочу тебя. Ты просто знаешь, мне стоит подумать о тебе, я уже всё, поплыл. А тебя касаться - сдохнуть можно. Я кончать готов лишь только от касаний. Ты просто нечто. — Фу, Миша. Спи. — Мой маленький ангел. Мой сладкий. — Миша! — Я так обожаю тебя, Господи. Обожаю... Когда через минуту молчания послышалось громкое сопение, Романов спокойно выдохнул, натянул одеяло повыше, поцеловал в открытый лоб и, откинув голову на подушку, заснул следом.

***

Питер просыпается рывком, потому что, во-первых, Миши рядом нет, а во-вторых, этот самый Миша с кем-то разговаривает в гостиной. Прислушаться не получается, поэтому, накинув на себя одеяло, Романов выходит и замирает в восторге: на столе лежит пара коробочек, в которых на бархатных подушках сияют кольца. Саша поднимает голову и сталкивается взглядом с глазами Москвы. Старенький ювелир чинно попивает чай, наблюдая. — Выбирай, моя Белая Ночь, — шепчет Миша, улыбаясь. — Любой твой каприз. И Сашенька улыбается в ответ.