Перепутал

Паша заебался. Но это, в целом, довольно часто случается.  А потому. Выходя на сцену, он заведомо обещает себе не думать ни о чем, кроме музыки. А потом Юра притягивает его ближе – и всё. Пиздец, приехали, вызывайте санитаров. Следующие пол часа он не думает о музыке, он думает обо всём, кроме. О том, сколько минут осталось до конца концерта, о том, почему его пальцы дрожат, о том, почему Юра на него смотрит и почему не смотрит – а ещё о том, почему его это вообще волнует. Ведь в самом начале, ещё тогда, когда в планах не было ни гастролей, ни бесконечных пьянок, ни прокуренных балконов, ни пиздецки тяжелого молчания -  он согласился на то, что всё будет – так. Никто и никогда не проронит ни слова, которое могло бы, пусть даже частично, объяснить, почему Юре нравится держаться пальцами за Пашино горло и почему Паше – нравится, когда его так держат. Иногда он даже предполагает, что дело не в Юре, а в его собственной испорченности и неправильности. Когда он сам хватает себя за горло, стоя перед зеркалом в пустом гостиничном номере – ожидаемо, нихера не срабатывает, и так, очередное оправдание, исключающее факт нездоровой зависимости от касаний одного единственного человека, рушится в щепки. Однажды он даже позволяет себе подумать о том, что, если Юра над ним просто издевается? Играется, наблюдая за реакцией, пытаясь предугадать, когда Пашины нервы сдадут окончательно. Но он про себя замечает, что его нервы ни сдадут никогда. А ещё замечает, как Юра выкуривает залпом три сигареты после того, как за всеобщим попоечным столом к нему лезет целоваться его Анечка. И вот тут уже становится сложнее убеждать себя в том, что он один проебался, сделав ставку на традиционное семейное счастье. Стоя на улице и зажимая сигарету между зубами Паша не ожидает того, что дверь позади откроется и оттуда, пропуская ногой ступеньку, вывалится в усмерть пьяный Музыченко. И абсолютно точно не ожидает того, что Юра, буркнув себе что-то под нос, остановится ровно за его спиной и сомкнет руки в кольцо вокруг талии, утыкаясь лбом в его спину. Наутро никто ничего не скажет, и Паша не скажет ни слова о том, что вчера вечером вместо того, чтоб спросить - всё ли в порядке, позорно промолчал, положив свои руки поверх Юриных. А Юра промолчит о том, что всё помнит. И о том, что ему понравилось – промолчит тоже. Потому что: Чтоб два мужика, мало того, чтоб в десны на сцене – руки по головам, вдоль шеи, да еще и словесно это всё обозначать? Да кому это нахуй надо? И Паша промолчит, потому что никогда не найдёт в себе смелости сказать, что, мол, мне, например. А Юра примет молчание за знак немого согласия и только сильнее сожмет Пашино плечо, выкидывая сигарету в ближайшую лужу. То ли, так выражая дружеское одобрение. То ли понимая, какую хуйню творит сам. Друзья же, верно? И сам же в это поверит, до следующего раза, пока за очередной пьянкой не припрёт настолько, что захочется то ли сжать Личадеевское горло до синяка, то ли, наоборот, невесомо ладонью пройтись у шеи, перебрав пальцами отросшие волосы. Первое – от вымученности, второе – от того, чем нормальные мужики не болеют – от отвратительной, мерзкой самому же себе, нежности. Ты ему, блять, стих ещё напиши, первоклассник хуев – и тут Юра поймает себя на мысли, что на самом деле написал уже давно – и не один, а несколько десятков, сложенных в полноценные альбомы. И тогда рюмка станет казаться отвратительно маленькой – и Юра возьмёт стакан. В голове заиграет «Наружу изнутри» и от осознания, что такие песни пишутся далеко не о семейном счастье – голова начнёт гудеть. А четырехкамерное начнет трещать по швам, когда он вспомнит, что ни одну песню ни написал самостоятельно. Жена возьмет его под руку и сознание замечательно отработает план подмены, заменяя Анин голос на Личадеевский, делая поправку в пару тональностей, длинные крашеные ногти на короткостриженные – а как ещё играть так аккуратно, поддевая пальцами клавиши, укоротит волосы до плеч и поместит глаза за пластиковые жёлтые очки – как в «страхе и ненависти». Потому что Юра себе сам никогда не признается – но он ссыкло, и потому, наверное, целуя Анечку, старается не отводить взгляда в сторону, туда, где сидит настоящий Паша. А когда всё же смотрит – его место оказывается пустым. Он не помнит, когда тот ушёл. За женой ли следом? Наверное, так даже к лучшему, думает он, заворачивая на кухню. И замечает, как открывается балконная дверь. И наружу выходят две Анечки. С несмазанной на губах помадой. И Юру начинает трясти. Потому что он точно помнит, как проводил языком по чужим губам. Потому что, кажется, он допился. Потому что, кажется, он всё, нахуй, сломал. Отвечая «нормально» на вопрос обоих Анечек, он безбожно врёт самому себе. И прячет под стол трясущиеся руки. Выкуривая вторую, он думает о том, как всё объяснить. Притвориться. Будто ничего не было и он ничего не понял. Оказаться полнейшим ссыклом и отыграть роль полного идиота – тогда годы актёрского пригодятся хоть где-то. Он думает о том, почему не остановил себя ещё тогда, когда пальцы начали всё чаще находить своё место на чужой шее. Балконная дверь скрипит – и Юра думает о том, что надо смазать петли. А ещё Юра думает о том, что не хочет оборачиваться. Потому что экстренного плана действий – у него нет. И он знает, что Паша ему какую угодно херню простит и что угодно спустит с рук. А Паша молчит. И Юра замечает багровый подтёк у правого края его губы. И Юра думает, что, если сейчас он притворится, что ничего не помнит. Повернет голову и скажет, мол, ни-ху-я се-бе, вот твоя рыжая тебя… Юра думает, что его стошнит на месте. От самого же себя. Потому выпаливает: -Блять, прости…я…перепутал… И тянется объясниться. Паша думает, что, если он не скажет и сейчас – его разорвёт к чертям. Потому говорит: -Все равно спасибо. И как-то излишне пьяно и излишне грустно улыбается. И Юра не понимает за что ему сейчас можно сказать спасибо. А потом смотрит на Пашу и вспоминает, что, оборачиваясь на него, несуществующего, там, за столом, чувствовал, как Анины руки перебирают его собственные волосы, с какой-то несвойственной нежностью проходясь пальцами по загривку. И осознание того, что он «перепутал» ударяет в голову во второй раз. Но теперь уже не кажется таким страшным. А потому- -Наверное, оно даже к лучшему, что перепутал. И Юра улыбается. -Потому что иначе так бы и зассал. И Паша сначала ничего не понимает. Но Юра, швырнув сигарету в ближайшую лужу «путает» ещё раз, только теперь – правильно.