Слезами за кровь

      Барон перелистывает лист газеты и довольно отпивает вино из бокала, читая особо интересную ему статью о богатейшем мальчике на земле. Он улыбается, не видя ни слова правды и ни слова лжи в ней. Он прекрасно понимает, что в газете не напечатают ничего из того, что он не желает выпускать в свет. Но перечитывать собственное творение всегда интересно, особенно, если в нём говорится о том, каким способом Тим Талер из большого переулка способен был очаровать железное сердце барона…       Тим обхватывает нежными, выбеленными в лёгком воздухе богатства и неожиданно мягкими руками ногу своего опекуна и прижимается к ней всем телом. Он упивается каждым флюидом этого тепла, каждым неподвижным мигом, млея, как разнеженный домашний кот, который трётся об ноги хозяина и негромко мурлычет. Барон будто не замечает его, погрузившись в чтение и пронзая буквы точным и острым взглядом, желая выцепить самую суть между строк.       Стук вырывает его из своих мыслей. — Кто там? — голос Трёча звучит несколько недовольно. Тим вздрагивает, как и в множество других секунд, когда он слышит такие интонации и оттенки в любимом голосе. — Письмо для господина Талера, — отзывается слуга.       Барон встаёт и одним движением выпутывает ногу из рук мальчика, который уже в недоумении и не особо-то приятном предчувствии. Письма… С тех пор, как он пропал из поля зрения большей части своего окружения, он получал их в лучшем случае от деловых партнёров, а в худшем…       Барон садится в кресло вновь, распечатав конверт сразу же. — Но это… — начинает Тим, начиная выстужаться где-то внутри. — Чш-ш, — ласково шипит барон и отвечает, — всё, что приходит к моему мальчику, сначала должен прочитать опекун.       Тим поджимается, но вытягивает голову вслед движениям глаз барона. Рука хозяина с бокалом в ней замирает в воздухе ровно и неподвижно, как рука статуи. Сердце Тима часто бьётся в грудной позолоченной клетке. Лицо барона не выражает ничего. Следить за ним — лишний раз испытывать неприятность неизвестности.       Вдруг барон сжимает бокал так сильно, что тот со звоном лопается и рассыпается бесчисленным множеством хрустальных осколков на волосы Тима, блестя в них, как бриллианты или капли прозрачных слёз. Вино течёт по его лбу подобно струе крови, опоясавшей белую кожу. Письмо тут же оказывается в руках мальчика, уже несколько смятое стальной рукой. — Читай, что пишут твои дружки, — цедит барон и опирается длинным подбородком на подушечку ладони.       Тим бегает растерянным взглядом по строчкам.       Дорогой Тим, Мы прекрасно понимаем, что барон запудрил тебе мозги, и ты полностью под его контролем. Не переживай и не унывай! Мы с Джонни нашли твой адрес отеля, и теперь готовы помочь тебе. Р.С. Разумеется, ни слова барону!

Крешимир.

      Тим поднимает глаза на барона и машинально протягивает ему письмо, сам не зная зачем. — Кажется я говорил тебе, чтобы ты отвалил этих оборванцев писать тебе, — барон опускает ледяной взгляд на Тима. — Я написал им, но…       Трёч вцепляется ему в волосы паучьими пальцами. — Не смей мне врать, — он откидывает Тима от себя, как изломанную и пыльную игрушку, но тот не отрываясь глядит на него наполняющимися влагой зрачками. — Я правда им писал…       Барон молчит и вглядывается в него. Тим не врёт. Он разучился лгать рядом с бароном, обнажая день за днём свою изнанку, мерзкую и грязную для других, но единственно-милую для барона. — Я не знаю, почему они пишут, я уже сказал им, что мне не нужно, — говорит Тим и моргает. — Ничтожества заигрались в добродетелей. — Если есть способ их остановить?.. — Есть. Могила, — отрезает барон.       Тим молчит с минуту, словно раздумывая. — Даже если так, то… Барон? — Тим со странной надеждой смотрит ему в глаза.       Трёч улыбается особенно-хищной улыбкой. — Ты ведь понимаешь, что мои усилия должны быть отработаны?       Тим сглатывает. Его пережатый кольцом мужской орган дёргается. — Понимаю.       Барон оскаливает зубы и расстёгивает тяжёлый ремень. — Хороший мальчик должен знать, что нравится его хозяину, — говорит он и вынимает из брюк тяжёлый и крепкий член, — а мне очень нравится, когда его, — он кивает вниз, — берут в мягкие и сладкие губки, — большой палец пробегается по краю губы Тима.       Мальчик быстро дышит. Внутри всё переворачивается. — Я же не умею…       Его лицо на уровне огромного члена, который бы просто разорвал его рот. Оставив шрамы, похожее на то, чего он лишился… — Самое время научиться, — отрезает барон и за волосы, усыпанные стеклом, придвигает Тима к себе.       Тим едва видит соблазнительную картину перед собой. Он приближается ещё и мягко целует красную головку, по размеру напоминающую какой-то небольшой фрукт. Барон запрокидывает голову, выставляя кадык. Он не смотрит вниз, но буквально видит, как мальчик неумело обхватывает губами его член и пробует подразнивать его языком, повторяя те же движения, что и при поцелуе. Трёч не сдерживается. Он хочет овладеть им целиком в этот миг, услышать сдавленные писки и хрипы, заставить задыхаться он него, вырываться из-под цепких рук, он хочет достойной оплаты за свою слишком простую работу.       Он бы желал крови. Если бы не услышал страдальческие стоны и всхлипы.       Треч сам не понял, как стал вколачиваться в узкую глотку, брать Тима слишком жёстко и грубо, однако не осознавая этого, сам Тим истекает слезами через глаза и нос, слюна бежит по каменному члену, но он не пытается вырваться, не чувствует слишком сильной боли, где-то внутренне наслаждаясь тем, как барон имеет его в рот почти насильно, однако доставляя себе удовольствие на границе с физически-моральной болью.       Барон дёргает губой и прикрывает глаза. Он чувствует, как жар этого рта перетекает и в него, заполняет всё тело целиком, волной мощнейшего взрыва, похожего на смерть звёзд, как он буквально выплёскивается в узкое горло, чувствуя облегчение лишь на миг. Тим с покраснелыми и набухшими глазами замирает. Из его губы стекает тоненькая струйка семени, перемешиваясь со слюной. Глаза барона стервенеют вмиг. — Глотай.       Тим послушно опустошает щёки, задыхаясь от тошноты и саднящего ощущения в горле и губах. Трёч отталкивает его ногой, как ненужную куклу для завершённой потребности, оставляя лежать на полу, без капли нежности и тепла, он уходит и захлопывает дверь, покидая скрученную в три погибели фигурку на полу…       Тим сжимает кулаки, стараясь избавиться от тошноты и слёз, текущих на холодный пол. Он почти не шевелится, мысленно покачивая себя, как плачущего ребёнка. Ему и больно и тепло одновременно, он разрывается между двумя этими противоречивыми ощущениями. Во рту смешивается привкус спермы и вина, текущего из волос. Он не чувствует времени сейчас, он только беззвучно хнычет и хватает себя везде, где может дотянуться и вцепиться в части, особенно любимые его мучителем…       Он слышит хлопок тёмной двери, похожий на выстрел, но даже не привстаёт, боясь боли в желудке, который вывернет сам себя наизнанку от этой же самой боли. Он видит, как появляется в его поле зрения барон, с ало-бурым букетом розочек из крови, размазанных на его щеке и лбу. Как опекун садится в кресло и закуривает любимые им сигары. Как даже не смотрит на растерзанного им мальчика. Как не ощущает ничего от простой и банальной скуки смерти двух ненужных и мешающих людей.       Барон опускает глаза вниз и не чувствует жалости. Это нечто иное. Смесь удовлетворения и желания доставить удовольствие, но не физическое а внутреннее. Сигара оказывается в другой руке, холка Тима в другой, и мальчик оказывается в объятьях одной кровавой руки, прижимающей его к себе.       Тим жмурится и начинает согреваться. Он не думает о заводящем его факте крови множества людей на руках барона. Не думает ни о чём.       Ещё не высохшее пятно вина на его щеке соприкасается с кровью на щеке барона. Тим успокаивается совсем. Даже несмотря на то, что барон порой делает с ним, он будет готов и убить. Ради своего Тима.       Он несёт его на кровать, согревшееся и нежное тело, завернув в самого себя, причинившего ему боль, но вместе с тем готового приласкать своего мальчика. Его руки сцепляются на дрожащем тельце в замок и обнимают, упиваясь лёгким запахом, смешанным с болью и кровью. Запястья мальчика саднят и цветут обнажённой розово-красной плотью от оков, по воле барона притянувших его к кровати.       На постели руки мальчика окутывает аромат душистой и лёгкой мази, способной исцелить раны за очень короткие мгновения. Тим жмурится, а потом приоткрывает глаза, вновь закрывая их. Нестерпимо видеть нежность в глазах напротив, которые, подобно холодному мечу пронзали его раз за разом.       Голый пол в эту ночь окажется забыт для Тима. Он будет допущен до хозяйской постели и объятий, сильных и тёплых, согревающих даже в самую холодную ночь. Он знает.       Что ласку и тепло от своего повелителя нужно ещё заслужить…