Так пусть ничто не потревожит сны...

Маленькая липучка рядовой пехоты Клауд Страйф держался за него даже во сне. Зачалился ногой. Он бы, наверное, ещё собрал в кулак прядь серебряных волос, но знал, насколько Сефирот не любит лишнее внимание к своей гриве. Генерал полусидел, опираясь спиной о подушку и стену. Мысли текли без особого порядка. Слишком много произошло за последние... сколько там прошло дней? Приезд в затерянный у холодных гор крошечный городок — недоумение, всплывающие откуда-то из глубины души эмоции, которых он не ожидал и о которых давно забыл. Что это? Пришедшее и к нему в свой черёд разрушение? Надпись над закрытым отсеком реактора — имя мамы. Но написанное как-то странно — прописные буквы разделены точками. Сокращение? Обозначение проекта? Смутно знакомые существа в пронумерованных блоках. Тяжёлое давление чужой воли — болезненно. Фэйр, как всегда, ничего не чувствует. Ему можно только позавидовать. Воспоминания на заброшенной и явно быстро покинутой нибельхеймской базе — целый вихрь воспоминаний. Детство, ярость, кровь на руках. Стеллажи пронумерованных томов в типовым переплётах — знакомые отчёты Научного отдела. На некоторых стоит та же отметка, что и над дверью в реакторе: "Д.Ж.Е.Н.О.В.А." Что это? Он забыл про еду и потерял счёт времени. Всё, что он считал правдой, своей жизнью, своим настоящим — рассыпалось в прах. Смутное воспоминание — озадаченный Фэйр пытается отвлечь, требует приказов для дальнейших действий. Выставить его прочь. Фэйр так и не нарушил приказ командира, воспитанник Анджила Хьюли твёрдо знал, что такое субординация. Приказ нарушил маленький пехотинец. У него вообще была склонность нарушать приказы вышестоящих — Сефирот читал его личное дело. Страйф принёс еду и воду и не отстал, пока генерал не съел и не выпил всё, что ему принесли. Откуда он взял столько решительности, раздражённый Сефирот не задумался. Обычно Клауд Страйф молчал. Потом пехотинец опять пришёл с едой и водой. Он был до того настырен, что генерал взял его за шкирку и выставил за дверь. Страйфа это не остановило. Интересно, он вообще понимал, насколько рискует? Клауд вздохнул во сне, повозился, но ногу Сефирота не отпустил. Генерал еле заметно усмехнулся. После четырёх суток в архиве был провал. Сефирот не помнил, читал ли он дальше или что он делал. Следующее воспоминание — холод стекла под щекой. И упрямый голос над ухом: «Генерал, она не может быть вашей мамой. Посмотрите, у неё и живота-то нет. Генерал, это не ваша мама». Голос мальчишеский, охрипший. И голос внутри головы: «Ты мой, покорись мне. Убей. Убей всех. Ты мой, мальчик». Виски ломит, словно голову стянул металлический обруч. Взгляд вверх — за толстым голубоватым стеклом на стационарных креплениях висит... кто? На ней что-то вроде шлема той же надписью «Д.Ж.Е.Н.О.В.А.». Она живая и мёртвая одновременно. Сефирот не может оторвать взгляд от её волос — таких же длинных и серебряных, как у него самого. Мама? Но вместо тепла у него в груди — мертвящий холод: «Убей». Мальчишка не сдаётся. Он смертельно устал, он сам хочет упасть на пол и к чему-нибудь прислониться, но ему есть, за кого бороться с этим страшным существом в стеклянной витрине. «Генерал, это не ваша мама. У вас есть мама. Её зовут Лукреция. Давайте мы лучше найдём её. Генерал, это не ваша мама. Она вообще не живая». Сефирота поднял на ноги гнев. Не на Страйфа — на тех, кто всю его жизнь использовал Солджера Первого Класса, как марионетку. Этот гнев перекрыл мёртвый голос в голове. Генерал призвал Масамунэ и бросил себя сквозь много дней пути — в Мидгар. Город на Плите пал под его яростью. Сефирот осознал себя среди горящих развалин «Шинра-билдинг». Из руин выбирались чудом уцелевшие люди. Масамунэ была чёрной от крови, тяжёлой и сытой. Генерал еле стоял на ногах. Куда теперь ему было идти и что делать? Воспоминанием всплыл голос упрямого мальчишки: «Генерал, это не ваша мама». Последним усилием Сефирот шагнул обратно, к крохотному городку у подножия гор. Первый раз про Клауда Страйфа упомянул Фэйр после того злополучного задания с ТУРКами. Мол, мальчишка хорошо держался и отлично себя показал в критической ситуации. Сефирот опять еле заметно усмехнулся. Похоже, критические ситуации — конёк этого пехотинца. И генерала, который был весь в крови, гари и явно не в себе, Клауд Страйф не испугался. Просто спросил: «Вы не ранены?» Сефирот осторожно протянул руку и коснулся тёплых перепутанных волос. Во всей лжи, которой была его жизнь, этот мальчишка был настоящим. Настоящим якорем, за который можно было держаться.