Жанна

се, Я с вами во все дни до скончания века (Матф. 28:20)

— Вы такой странный, — ясные слова смело слетают с девичьих уст, горя затем в воздухе огнём прошлого. Странно было вновь бестрепетно внимать сладкому голосу да лёгкому, тёплому смеху той, что не была похоронена под травянистым покровом. Телами павших воинов некогда было выложен их путь, в то же время в низведанной любви узрела истину его бытия, ах, как смертельно жаль, что Отец небесный не благословил их любовь. Но всё-таки, какая же другая Лиза… Помнил, как держал свою любовь — нет, не младую деву, а щемящие в грудной клети чувства — в златой клетке, предавшись горестным стенаниям. Беспомощно рыдал, накрывая клетку сей жемчужной вуалью, сотканную из нитей его студёных да жалостливых слёз. Безвестно бродил по комнате, раз за разом помертвелым взором возращаясь к сладкоголосой голубице, чей глас отобрала смерть. Франция глядел и думал: «Уйди, ничтожное и бередящее старые раны чувство, от коего, право, схожу медленно с ума…» Некогда одной голубке стало жаль милую Францию, и это глубокое патриотическое чувство приняло у неё естественную религиозную форму. Когда она говорила, то невольно всем, в особенности самому Франции, передавалась глубочайшая убежденность Жанны в собственном призвании. «Сам бог избрал Деву для спасения гибнущей Франции», — молвил в одночасье глас народа, и Бонфуа замер. Он в трепете и ужасе воскликнул: «Господи! Неужто повелишь следовать за крестьянкой, не знающей битв жестоких? За той, что бледна от моей горечи, за той, что чувствует так глубоко сие страдания ничтожной страны, недостойной даже Твоего взора?!» Ответом была мучительная тишина, объятая хладом мартовской ночи. Всегда одевался по-королевски — в алый сюрко, отороченный горностаем, — но в те дни бродил, заботясь лишь о своей скорейшей гибели. Знал: падёт Орлеан, падёт и он; да шептал Жаннете в минуты её бессилия, вытирая с ланит ручейки: «Что же ты плачешь, моё умиление? Твои страдания как мякоть ягод, столь нежны, хладны да отвратны, что нет долее услады в их терпком вкусе, потому не лей сие пустынные слёзы, коль не предназначены для Господа». Да, Жанна Дева была знаменосцем Господа, избранной Провидением, что во все века вершит судьбы людей. Её белый штандарт был по краям обшит шёлком, в центре поля, усеянного лилиями, располагалась фигура Господа в окружении двух ангелов, а сбоку была надпись «Иисус Мария». И эта девушка готова была умертвить во имя него свою бренную плоть… Какая глупость, именно так считал Бонфуа, усмехаясь и тут же думая: «На искуснейшей иконе изображён твой цветущий лик, Жанна». В тот миг зрел, как его наречённая Провидением облачена в истую скорбь по нём, целуя сие мраморные руки страны да окропляя их слезами… Это была любовь до изморози души. Сейчас её ланиты напоминают алострастные лилии, когда же светлый лик девушки исполнен незыблемым счастьем и покоем. Лизе никогда не приходилось бороться за собственную жизнь, оплакивать его раны да облачаться в тяжёлые доспехи, которые, как в ту пору думалось стране, могли легко сломить её, совсем как стебель! — Странный? Что ж, тогда ты прекраснейшая из всех дам, с которыми я когда-либо виделся! — мягкая, загадочная улыбка играла на его устах. «Жанна повторила путь Христа, вобрав в себя мои грехи и страдания, Лиза же радует мою душу одним своим существованием. Это точно она, в том нет сомнений, и потому я безгранично счастлив. Да, моя лилия сильно изменилась, но невозможно остаться копией себя в прошлом, прожив жизнь совсем по-иному». Лиза не имеет ничего общего с вопящими нищими Средневековья на папертях, что обнажали своё убожество и уродство души; с грубой необузданностью и зверской жестокостью; с темнотой ночи; со звоном колокола; с ним самим. Лиза родная, но и в то же время чужая. Он помнит — её слово было божественным посылом, а сама Жаннета светилой Франции, Лиза же стала его исполнившейся мечтой. — Не пытайтесь со мной флиртовать! Я на такое не ведусь, — отвечает она, грозно хмурясь, совсем как в былые времена, и это заставляет Бонфуа по-доброму рассмеяться. — О, Лиза, я думаю, ты достойна большего, ежели какого-то простого флирта. Богохульник всегда стремится запятнать своё божество, но Франциск не таков, потому и уйдёт покорно. Или же ему стоит остаться?..