Микейла Макула в мультивселенной безумия

I lost my soul, forgot my way, There's no mistakes that I've not made.

Пойти на очередной патруль в такую погоду определенно было ее главной ошибкой. Как будто она уже их не сделала примерно миллион. Колени упорно дрожат, так что приходится опереться на покатую стену этой странной пещеры. Устала. Как же она устала. Где-то снаружи шумит дождь, завывает ветер, сверкают молнии вперемешку с громовыми раскатами. Где-то снаружи бушует буря — и внутри у нее такая же, только в разы сильнее. Мокрые волосы путаются, липнут к лицу, словно паутина — паутина ее собственных чувств, в которой она застряла намертво. Ей не освободиться — можно даже и не надеяться. Нет больше смысла врать самой себе — и другим. Нет больше смысла прятаться за преувеличенно бодрыми улыбками, неприлично громким смехом, разговорами с собственным мачете и прочими попытками показать мне плохо хорошо, просто замечательно, я совсем не страдаю, что вы. Нет больше пути назад — не сейчас, когда она вновь смотрит в эти глаза — теплый шоколад с вкраплениями мягкой зелени (кажется, такой цвет называют ореховым; она бы назвала его цветом несбывшихся надежд). Не сейчас, когда он как живой перед ней в этом странном зеркале — так близко и так далеко, что от тоски выламывает, выкручивает, хочется кричать до хрипа, до сорванных связок и клетку каменных стен крошить в пыль. почему ты меня оставил? Слезы стекают по щекам, жгут неумолимо — теперь их ничто не сдерживает. Внутри сплошь объятая пламенем бездна, пустота такая, что хоть вой: царапающая безжалостно где-то под ребрами, грызущая хуже дикого зверя. И с каждым днем без него она растет, распирает, душит — не скрыть, не заглушить. Он улыбается так непринужденно, так по-мальчишески лучезарно, и у нее люблюлюблюлюблю на губах сохнет, в голове бьется без остановки. не могу больше — без тебя. И она идет к нему, все ближе и ближе, игнорируя кричащий где-то на задворках сознания здравый смысл. Ей чудится прикосновение теплых пальцев к щеке, к волосам — пьянящее, обжигающе нежное. Ей чудятся объятия, до замирания сердца крепкие, и губы горячие на ее губах. Ей чудятся смех — его, ее, их — и вздохи рваные, и жаркий, сбивчивый шепот, сливающиеся в идеальную симфонию их любви. Она тянется навстречу, окончательно уступая своему безумию. вернись ко мне… Яркий, выжигающе-белый свет ударяет в лицо… Микейла вскрикивает, подскочив на постели. Перед глазами все плывет, дыхание сбивается, сердце стучит в висках, о ребра колотится яростно, почти болезненно, не желая возвращаться к привычному ритму. Волосы липнут к влажному от пота лбу, и она небрежно их отбрасывает, моргает часто-часто, пока зрение вновь не обретает четкость. Никакой пещеры. Никакого странного зеркала. Никакого шума дождя и раскатов грома снаружи. Лишь ее комната, залитая мягкими лучами утреннего солнца. Микейла откидывается обратно на подушку и долго смотрит в потолок; дыхание постепенно выравнивается, сердцебиение замедляется, но пережитое все еще не отпускает, мелькая в голове отрывками, фрагментами ощущений. приснится же такое… И ведь это не первый раз. Подобных снов уже несколько было за последние месяцы. Все разные (в одном из них, например, мелькал какой-то совершенно незнакомый парень со светлыми волосами), но в каждом — эти всепоглощающие, на части рвущие тоска, отчаяние, чувство вины — столько эмоций сразу, и все такие живые, мощные, мучительные, будто и не сон это вовсе, будто она действительно когда-то их испытала. но этого быть не может, правда? Микейла глубоко вдыхает и выдыхает. Соберись. Сны все еще остаются снами. Пока там нет Тарантулов, двойных лун и проклятых медальонов, вряд ли на них стоит обращать внимание. И все же хорошо бы посоветоваться с шаманом — он уж точно скажет, имеют ли эти сны какое-то значение. Или просто пропишет успокаивающий отвар на ночь. Честно говоря, второе гораздо вероятнее. Микейла наконец-то позволяет себе едва заметную улыбку и решительно откидывает одеяло. Пора встречать новый день. Она встает с постели и вдруг пошатывается: по спине бежит ледяная, противная дрожь, ноги не слушаются, все тело не слушается, будто бы оно ей чужое. Микейла жмурится, снова дышит глубоко, медленно считая до десяти — и странное ощущение исчезает так же быстро, как появилось. последствие этого чертова сна, не иначе. Она размышляет об этом, пока одевается, умывается и вешает на пояс мачете. Она об этом забывает, как только достает из шкатулки браслет — тот самый, светящийся в темноте. Микейла облизывает враз пересохшие губы: привыкнуть бы, что при одной мысли о нем дыхание заходится, и сердце дрожит, как крылья бабочки, и жар изнутри распирает — будто она вот-вот от земли оторвется и к звездам взлетит, будто она уже сама звездой стала ярче солнца, горячее любой сверхновой. Привыкнуть бы, что нужен так отчаянно, так сильно-безумно-невозможно, что она им до краев переполнена и ей все равно всегда мало. Привыкнуть бы к этим жарким мурашкам, легкости сладкой-сладкой от каждого прикосновения, каждого поцелуя, каждого соединения взглядов — долгого, жадного, волнующего. Это сильнее любого наркотика: стоит лишь оказаться рядом, в глаза посмотреть, дотронуться — и они не могут остановиться, оторваться друг от друга не могут. Бумер ворчит что-то о третьем лишнем, ее отец косится неодобрительно, старейшины тоже не особо в восторге — по их мнению, королю гораздо больше подошел бы кто-то вроде принцессы Айрис — а жители острова распускают невероятные слухи, о которых постоянно болтает Кендис — но им все равно. Ей все равно. Все, что имеет значение — его волосы мягкие, идеально сквозь пальцы скользящие, и нежность обжигающая в глазах. Все, что имеет значение — его улыбка солнечная, по-мальчишески очаровательная, и голос глубокий, мелодичный — заслушаешься. Все, что имеет значение — его руки надежные вокруг талии и губы горячие, пьянящие на ее губах. Все, что имеет значение — как он меняется, как становится серьезнее, ответственнее, и уже не пренебрегает больше своими королевскими обязанностями. Он теперь каждый день хотя бы час уделяет работе с бумагами, а среди разрозненных листков, на которых он обычно записывает новые песни (почти все они сейчас посвящены ей), она все чаще находит планы каких-то построек и предложения по ходу очередных переговоров. Он старается, он действительно старается — ради нее. И под его влиянием начинает стараться и Бумер. Конечно, они до сих пор иногда влипают в неприятности, а ей приходится их выручать — но она теперь относится к этому гораздо проще. Да и поцелуи, которые он дарит ей после каждого такого спасения, определенно того стоят. Она меняется и сама: ее металлический стержень словно бы обрастает цветами, их хрупкие лепестки распускаются и трепещут внутри, когда он берет ее за руку, когда целует в щеку, когда гладит по волосам, стискивает в объятиях и шепчет «я так тебя люблю, Кей». И точно так же расцветает мир вокруг, приобретая более яркие, причудливые краски. С этим миром хочется делиться, хочется дарить каждому хотя бы частичку тех света и нежности, что переполняют ее. Если бы кто-то спросил у нее прямо сейчас «Ты счастлива?», Микейла бы однозначно ответила «Да». Она улыбается всю дорогу до тронного зала. Предвкушение бурлит в груди — жаркое, как южный ветер, и бархатистое, как пионы — через край выплескивается, покалывая кончики пальцев. Сегодня Бумер в сопровождении ее отца должен отправиться с дипломатическим визитом на один из соседних островов. Было решено, что Брэди присоединится к брату немного позже — а это значит, в их распоряжении практически целый день. Конечно, без парочки привычных патрулей обойтись не получится, но все остальное время они проведут вместе. Только вдвоем. Принадлежащие друг другу и никому больше. День обещает быть потрясающим. Уже подойдя к дверям, Микейла слышит голос Бумера. Странно, что он еще не уехал, но возможно, сборы потребовали больше времени, чем планировалось. Сейчас они с Брэди его проводят, и тогда… Все с такой же широкой, счастливой улыбкой она заходит в зал. Брэди пока отсутствует — а вот Бумер действительно там, увлеченно разговаривает с каким-то парнем. Микейла не видит его лица — видит только, что волосы у него светлые с рыжиной, а еще — что он очень высокий, гораздо выше самого короля. Но отчего-то один взгляд на незнакомца заставляет эйфорию предвкушения рассеяться, и на смену ей приходит странная напряженность. Эти светлые волосы рождают смутное ощущение узнавания, отдающееся внутри слабой тревогой. По спине опять бежит противный холодок. — Я тебя знаю? — спрашивает она, приближаясь. Светловолосый парень оборачивается; во взгляде его сквозит легкая неприязнь. — Конечно, знаешь. Что за глупый вопрос? Но откуда? Она где-то встречала его раньше? В деревне? Тревога становится сильнее, пока она всматривается в его лицо — самое обычное, непримечательное, даже блеклое какое-то. Красавцем его точно не назвать, думает Микейла отвлеченно — и тут до нее вдруг доходит. — Мне кажется, — начинает она, понимая, насколько нелепо это сейчас прозвучит, — я видела тебя во сне. Светловолосый парень недоуменно хмурится. — Ты что, подкатить ко мне пытаешься? — он скрещивает руки на груди. — По-моему, я уже говорил, что ты не в моем вкусе. Микейла от возмущения вспыхивает почти мгновенно: да как он вообще мог такое предположить? Он сам, между прочим, тоже совсем не в ее вкусе — заметно проигрывает внешне Брэди с его волосами цвета воронова крыла и насыщенно-шоколадным оттенком зрачков. — Бумер, что происходит? — пальцы инстинктивно ложатся на рукоять мачете. — Кто это? Бумер тоже хмурится: такое лицо у него всегда бывает, когда кто-нибудь говорит или делает совсем уж несусветную глупость. — Микейла, с тобой все в порядке? Ты задаешь какие-то странные вопросы. Да что с ним? Почему они оба реагируют так, будто она должна знать этого парня? Хотя она совершенно точно уверена, что видит его впервые. Во всяком случае, живьем. И где же наконец Брэди? Если он задерживается, то что-то уж слишком надолго. Не случилось ли с ним чего? Микейла нервно косится в сторону лестницы: тревога продолжает усиливаться, поднимаясь в груди холодной волной — Кто это? — повторяет она. Бумер вздыхает. — Боз. Мой второй брат. Ну что, вспомнила? — Второй брат? — теперь Микейла окончательно сбита с толку. Она помнит слова отца и старейшин. Она помнит, что написано в Книге Кинкоу. Везде говорилось только о близнецах. Ни о каком третьем брате и речи не шло. — Да, — взгляд Бумера тяжелеет, — с тех пор как первый решил, что повзрослеть — значит бросить семью. В спину будто разом впиваются тысячи ледяных игл. — Что ты имеешь в виду? — Ты знаешь, что, — его неожиданная усмешка плещет такой жгучей горечью, что он сразу кажется старше лет на десять. — Поверить не могу, что уже почти год прошел. — С чего? — С того момента, как Брэди покинул остров, — Бумер почти раздражен. — У тебя что, правда память отшибло? Всего три простых слова — а у нее ощущение, что вселенная содрогается, идет трещинами, рассыпаясь в окровавленные осколки. — Все, хватит! — кричит она так, что они оба вздрагивают, вытаращившись на нее. — Это что, очередной ваш дурацкий розыгрыш? да где же он? Серьезно, это совсем не смешно. Даже сетка с водорослями, которую сбросили ей на голову, и то казалась забавнее. Ненамного, конечно. А теперь они так заморочились, позвали какого-то своего приятеля на роль «третьего брата», а Брэди наверняка спрятался, чтобы Бумер смог соврать про его отъезд. Сейчас он выйдет из укрытия, и тогда уж она точно выскажет ему все, что думает об этих глупых шутках, а он, разумеется, будет извиняться и так нежно сжимать ее руки в своих, и опять смотреть этими щенячье-влюбленными глазами, и она не сможет устоять — никогда не может… Но Брэди все не появляется и не появляется, а Бумер и этот Боз продолжают таращиться так, будто у нее внезапно выросло еще две головы, и Микейла пытается, правда пытается понять, в чем тут подвох, черт возьми — а потом осознание обрушивается каменной глыбой, давит так, что весь воздух из легких вон. Нет. Нет. Не может быть. — Микейла, с тобой точно все в порядке? — с явным беспокойством спрашивает Бумер. — Может, тебе взять отпуск на недельку? — подхватывает Боз. Их голоса звучат глухо, болезненным эхо в сознании отдаются — этого не происходит, этого просто не может происходить, ведь правда же? Сейчас, вот сейчас она поднимется наверх и найдет его там, как ни в чем не бывало, и он непременно скажет, что все это и правда очередная глупая шутка, и обнимет ее крепко-крепко, как только он один и умеет… Но и эти крохи надежды рассыпаются в прах — королевская спальня встречает ее ошеломляющей, безжалостной пустотой. Его гитара исчезла, исчезли и листки с песнями, беспорядочно разбросанные на столе. Ни одной рубашки или футболки, которые он вечно кидает в самых неподходящих местах, а она никогда не может удержаться, чтобы не подобрать и не натянуть на себя, утопая в его запахе. Нет больше даже его кровати: вместо нее какая-то странная конструкция, отдаленно напоминающая ветку дерева. Никаких следов — словно бы его никогда и не существовало… Легкие вновь сдавливает, и Микейла безуспешно хватает ртом воздух, сгибаясь, будто ее в живот ударили. Делает пару шагов на негнущихся ногах и обрушивается на пол — это сон, это просто сон, пожалуйста, пусть окажется, что это все еще сон. …пальцы запускает в ее волосы, слегка тянет, заставляя запрокинуть голову. Прикусывает нижнюю губу, проходится языком по деснам, затем осыпает поцелуями подбородок, шею, зарывается носом в ключицу. — Боже, — бормочет он, — каким идиотом надо быть, чтобы тебя бросить?... Это было вчера. Вчера они лежали в этой самой спальне на его кровати, пользуясь тем, что Бумер допоздна задержался с Угги, а ее отец — на очередном патруле. Вчера он жадно целовал ее, куда придется, и шептал, что Лукас был просто болваном, не ценившим сокровище, которое ему досталось. Вчера они взахлеб мечтали, как проведут сегодняшний день, как будут неразлучны с утра до вечера, и наконец-то никто не сможет им помешать. Вчера она задремала прямо здесь, и он отнес ее на руках в ее комнату — она помнит легкий поцелуй в лоб и шепот «Спокойной ночи, Кей». Из горла сам собой вырывается беспомощный всхлип. Как, как все могло так измениться за одну ночь? Что произошло? Что он скрывал от нее? Или не скрывал? Что если все это на самом деле было сном? Таким правдоподобным, таким живым видением, созданным ее мозгом, чтобы убежать от этой беспощадной реальности? что если он и в самом деле никогда не существовал? Микейла встряхивает головой — что за глупости, возьми себя в руки, черт возьми — и ладонь ее вдруг нащупывает что-то, похожее на сложенный лист бумаги, в кармане ее шорт. Она совершенно не помнит, как он там оказался — выглядит ведь обычным мусором — но какая-то непреодолимая сила заставляет вытащить и развернуть его. Микейла разглаживает смятую бумагу и застывает, в который раз уже не в силах вздохнуть. Вверху до замирания сердца знакомым почерком написано название «Надежда». А дальше следует текст — судя по всему, его новой песни. Некоторые слова разобрать трудно: почерк его никогда аккуратностью не отличался, да и записывал он явно второпях — но это все равно не мешает понять смысл. Эта песня — о жизни, о свободе, о будущем и действительно о надежде. когда все потеряно, будущее все еще остается в наших руках. Микейла вцепляется в чудесный листок так, что пальцы сводит судорогой. Перечитывает строчки раз за разом, и каждая из них закручивается внутри сладкой болью. Она буквально видит перед собой его лицо, непривычно задумчивое, отрешенное — и такое одухотворенное, что глаз не отвести; оно будто светится от этого только ему понятного озарения. Видит сосредоточенно прикушенную губу, видит пальцы, медленно перебирающие гитарные струны. В такие моменты она особенно любит на него смотреть. В такие моменты ей кажется, ничего прекраснее она в жизни не видела. Микейлу жаром окатывает, когда она вспоминает, как он учил играть ее — сама его попросила, уж больно интересно было попробовать — вспоминает его горячие ладони поверх своих, его дыхание, мягко щекочущее кожу возле уха, нежное сплетение их пальцев. Она успела тогда разучить от силы пару аккордов, прежде чем они в очередной раз начали целоваться, как сумасшедшие, забыв про всякие там гитары. Микейла прикрывает глаза, глубоко выдыхая. Не может такая любовь быть выдумкой. Не может. Он был с ней, он целовал ее, шептал ей влюбленные глупости, посвящал песни и носил на руках. Они доверяли друг другу безгранично, они открывались друг другу так, как никому и никогда раньше не открывались. Это — ее реальность. Это — все, что имеет значение. И что бы ни происходило сейчас, чем бы все это ни было — сном, очень реалистичной галлюцинацией, дурманом, навеянным Темной стороной — она найдет способ вырваться отсюда. Она найдет Брэди. И для начала сделает то, что должна была сделать уже давно. Микейла решительно поднимается с пола. Складывает драгоценный листок с песней и прячет обратно в карман. А затем молча покидает спальню, чтобы отправиться в знакомый дом на колесах.

Changes hurt, and I'm alone.

— Что ты знаешь о мультивселенной? Вопрос шамана застает ее врасплох. Честно говоря, Микейла ожидала, — и боялась — что он назовет ее сумасшедшей. Любой бы назвал. Именно так для нее и ощущается все происходящее — просто безумие, морок какой-то. Жизнь на магическом острове ее приучила к самым абсурдным ситуациям, но это, черт возьми, из ряда вон даже для Кинкоу. Однако на шамана ее рассказ явно производит впечатление: он заметно меняется в лице, и Микейле даже чудится, что в глазах его мелькает страх. Как бы то ни было, это слово она точно слышит впервые, поэтому переспрашивает: — О чем? Шаман смотрит на нее пристально и серьезно. — Я не виню тебя, дитя. Даже нам, хранителям магических секретов, известно о ней не так много. Микейла продолжает недоуменно хлопать ресницами — это что, опять какой-то подвох? — и он берет со стола гроздь бананов, которую ему, очевидно, поднесли в знак уважения. — Представь, что этот банан, — показывает на один из них, — наша реальность. А вот этот, — его узловатые пальцы перемещаются к соседнему, — другая, параллельная ей. В чем-то они похожи, а в чем-то совершенно различны. И таких реальностей бесконечно много. В других обстоятельствах Микейла бы непременно рассмеялась, — громко так, демонстративно, неверяще — но сейчас где-то внутри липким холодом зарождается смутное осознание — такое же, как было и с Бозом. — Хотите сказать, — начинает она осторожно, — что это… не моя реальность? Что я как-то попала сюда из параллельной вселенной? Ну бред же, привычно нашептывает здравый смысл. Какие еще параллельные вселенные? Даже в Книге Кинкоу о них нет ни слова. Такое ощущение, что она оказалась в одном из тех фантастических фильмов, которые любили смотреть близнецы еще в Чикаго. Брэди как-то о них рассказывал. Но как иначе объяснить все это? Как иначе объяснить его исчезновение и появление Боза? Как иначе объяснить, что они виделись только вчера, а сегодня Бумер сказал, что его нет на острове уже почти год? — И твои сны — тому подтверждение, — кивает шаман и, выдержав небольшую паузу, будто для интриги, прибавляет: — Потому что это вовсе не сны. Микейла вновь озадаченно моргает. — Что вы имеете в виду? — Сны — это окна в жизни наших версий из других вселенных, — поясняет он. — Ты видела фрагменты того, что случилось здесь. Она встряхивает головой. Все еще звучит, как бред, но ведь сходится же! Вот почему эмоции в ее снах ощущались такими живыми, вот почему она узнала Боза — потому что и правда пережила все это, но в другой реальности. и тогда получается, что она действительно… — Скажи, не было ли у тебя ощущения, что твое тело тебе чужое? Очередной неожиданный вопрос шамана сбивает с мысли, заставляя поднять на него взгляд. — Было, — удивленно отвечает Микейла. Он резко хмурится. — Тогда все еще хуже, чем я думал. — Может, вы уже объясните наконец, что происходит? — черт, да сколько можно тянуть? В каком смысле хуже? Чего еще она не знает? У нее миллион вопросов, и пояснения о мультивселенной не отвечают толком ни на один из них. Шаман начинает рыться в свалке своих вещей и в конце концов вынимает оттуда книгу, огромную и толстую. Она похожа на Книгу Кинкоу, но обложка у нее совсем другого, темно-синего цвета. — Похоже, твоя версия из нашей реальности воспользовалась Зеркалом желаний, — он долго листает ветхие страницы и, наконец найдя нужную, протягивает книгу ей. Микейла смотрит, и внутри опять все холодеет, когда она видит нарисованное темными чернилами зеркало, очень похожее на то, что было в ее сне. — Это древний темный артефакт, который показывает любому, кто в него заглянет, его самое заветное желание. И может исполнить его — но всегда берет за это что-то взамен. Он настолько могуществен, что способен даже рвать ткань между реальностями. Считалось, что он давно утерян. Судя по всему, другая ты его обнаружила, загадала свое желание… и он каким-то образом перенес твое сознание в ее тело. Нет, это уже слишком. Если всему, что он говорил до этого, еще можно было верить, то эти слова точно звучат как самая настоящая чушь. Ее тело… не ее тело? Да как такое вообще может быть? Микейла машинально опускает взгляд на свои руки — это ведь ее руки, никаких сомнений: ее запястья, ее ладони, ее ногти, выкрашенные по очереди красным и желтым лаком. Правда, она совсем не помнит, как их красила. И еще вчера, когда Брэди так же по очереди их целовал, лака на них не было вовсе. И от этого осознания вдруг накрывает ужас — дикий, непередаваемый, захлестывающий, он сдавливает горло, рассыпает по коже — не ее коже — ледяные мурашки. Микейла судорожно вдыхает, затем выдыхает, сжав кулаки: не паниковать, только не паниковать, сейчас не время, ну же. — Но что тогда с ее сознанием? — спрашивает она; голос слегка дрожит, выдавая ее состояние. — И с моим телом? — Полагаю, они находятся в подобии комы, — отвечает шаман. — Сна, от которого невозможно пробудиться. И останутся так, пока все не вернется на свои места. Микейла представляет, как отец обнаруживает ее бесчувственное тело, как пытается разбудить и не может. Представляет суматоху во дворце, представляет лицо Брэди, бледное и перепуганное. Он, наверное, не отходит от ее постели, проносится в голове, и ей до сладких судорог, до ноющей боли хочется снова его увидеть. — Вопрос в том, — продолжает шаман тем временем, — что могло заставить ее обратиться к этому артефакту. Чего она так отчаянно пожелала? Микейла прикрывает глаза. Под веками вспышкой — такое знакомое, самое любимое на свете лицо, расплывающееся от жгучих слез, тоска, что наизнанку выворачивает, беззвучный крик изнемогающей души, разом перерождающийся в глубинное, неистовое желание. того же, чего так хочет сейчас она сама. — Вернуть Брэди… — шепчет она. Шаман поджимает губы. — Я знал, что тут не обошлось без этого мальчишки. Микейла резко поднимает голову: страх и растерянность сменяются острым раздражением. Да, особо дружелюбных чувств к королям он никогда не питал, но это уже перебор. — Этот мальчишка спасал остров множество раз, — холодно говорит она. — От бед, в которых сам же и был виноват, — парирует шаман. — И самая большая из них — эта, с позволения сказать, любовь, — он практически выплевывает эти слова, и ярость внутри закипает только сильнее: как он смеет так говорить об их чувствах? — Столько дел наворотил — и ради чего? Ради того, чтобы впечатлить какую-то девчонку! Микейла вновь сжимает кулаки, пытаясь справиться с этой обжигающей волной гнева. Каким бы уважением и авторитетом шаман ни пользовался, это не дает ему право так отзываться о человеке, которого она любит. Черт, даже в… ее реальности он хоть и не был в восторге от их отношений, но в конце концов признал, что они изменили Брэди в лучшую сторону. А здесь? Что случилось здесь? — Если бы он действительно был королем из легенд, — припечатывает шаман, — то не оставил бы свой трон и свой народ из-за каких-то слухов. Микейле хочется за плечи его схватить, встряхнуть хорошенько, потребовать объяснить, что за слухи такие. Что могло заставить Брэди бросить свой народ, бросить брата, бросить ее? Этим вопросом она не перестает задаваться: он метрономом в голове стучит, пульсирует в сердце режущей болью, словно свежая рана. Нет, вновь приходится напомнить себе, нет, сейчас не время. Сейчас у нее заботы поважнее. — Я здесь не для того, чтобы слушать, как вы не любите Брэди, — все таким же ледяным тоном произносит она. — Вы можете помочь мне вернуться в мою реальность? Шаман качает головой. — Боюсь, что нет. Было применено древнее темное заклятие, и не в моих силах его отменить. Микейла сцепляет зубы, с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать. — Но должен же быть какой-то способ! — она буквально впивается в шамана горящим взглядом. — Я не могу остаться здесь! Я не хочу! Он скрещивает руки на груди. — Ты начала все это. И только ты можешь все исправить. — Как? — Сделай то, для чего тебя призвали. Исполни желание своей альтернативной версии. Верни на остров этого мальчишку. Микейла ушам своим не верит. Серьезно? То есть мало того, что по милости этой самой альтернативной версии ее выдернуло из своей реальности, из собственного тела — резко, неожиданно, без ее ведома — так теперь, чтобы вернуться домой, ей придется еще и устраивать другой себе личную жизнь? Какого черта? Почему другая она вообще все это допустила? Почему позволила Брэди просто покинуть остров? Почему не отправилась за ним в Чикаго, чтобы поговорить? Именно так поступила бы она сама — впрочем, невозможно даже представить, чтобы ее Брэди был способен на нечто подобное. Если эта другая Микейла действительно любит своего Брэди так же сильно, почему не стала бороться за него? — Но поторопись, — предупреждает шаман. — Чем дольше твое сознание задержится здесь, тем тоньше будет становиться граница между реальностями. Если она исчезнет совсем, это может привести к их столкновению. И уничтожению одной из них. Или даже обеих. Микейла зажмуривается, резко выдыхая. Ну спасибо. Будто до этого забот было мало. Она почти физически чувствует груз ответственности за целых две вселенных, мгновенно рухнувший на плечи. Если она сделает что-то не так — хоть что-нибудь — ей некуда будет возвращаться. Отлично. Просто замечательно. Обычный полдень вторника. Колени, естественно, сразу же начинают дрожать, но она вновь неимоверным усилием берет себя в руки. Надо бы сказать что-то хорошее — шаман ведь все-таки ей помог, хоть как-то разъяснил, что происходит, еще и способ вернуться посоветовал. Но в ушах до сих пор звенят его грубые, бесцеремонные слова о Брэди и его чувствах к ней, оседая под сердцем неприязненным холодом. И она покидает его дом, ограничившись лишь сухой благодарностью.

Where are you now, when I miss you? You're sailing around in my peripheral

— Так ты из другой реальности? Серьезно? — Похоже на то. На Кинкоу медленно опускается вечер. Боз ушел куда-то по своим делам, и они с Бумером удобно расположились на диване в королевской спальне. Микейла чувствует странную скованность, хотя была в этой комнате, наверное, миллион раз. Она мнется, сцепляет руки и очень старается не смотреть в сторону бывшей кровати Брэди. Бумеру пришлось рассказать правду. Ей нужно спешить, а без его помощи в Чикаго не обойтись. Вряд ли она сможет сама отыскать дом Билла и Нэнси. К тому же, речь идет о возвращении его брата. Будет несправедливо, если он лишится шанса в этом поучаствовать. Он выслушивает ее на удивление серьезно — так же, как и шаман. Микейла не может сказать с определенностью, верит он ей или нет, но, во всяком случае, чокнутой не зовет и не прогоняет. И чем больше она рассказывает, тем шире становятся его глаза. — Параллельные вселенные существуют, — выдыхает он, ошалело глядя куда-то перед собой. — Очуметь можно. А есть среди них та, где я встречаюсь с Бейонсе? Микейла закатывает глаза, но не удерживается от улыбки; внутри сразу теплеет. Видимо, кое-что все же остается неизменным во всех реальностях. — Я не знаю. Я не была ни в одной из них. Я спокойно жила в своей вселенной, пока не случилось… все это. — И твое сознание оказалось в теле нашей Микейлы, правильно? А она меня слышит? — Бумер машет перед ее лицом. — Эй, Микейла! Она резко перехватывает его руку. — Нет. Думаю… она вернется, когда я уйду. Микейла сглатывает. Честно говоря, она совсем не знает, что чувствовать по отношению к своей альтернативной версии. Злость остыла, хотя и не выветрилась еще полностью: ей-то хорошо, она будто спит и проснется только, когда все это закончится. Ей не придется адаптироваться к новой реальности, не придется лихорадочно придумывать, как выполнить свое неожиданное задание так, чтобы не уничтожить обе вселенные, не придется переживать тяжелый разговор с человеком, которого она любит (а в том, что этот разговор будет тяжелым, Микейла отчего-то не сомневается). Она просто получит то, что пожелала, не зная, какой ценой оно ей досталось. Но Микейла никак не может забыть тот сон, не может забыть эти слезы, эту выжигающую пустоту внутри, это разбитое, отчаянное не могу больше без тебя, идущее из самой глубины сердца. Она и сама сейчас ощущает нечто похожее: ей его не хватает до ломоты в костях, до потери дыхания, так хочется прижаться, уткнуться в теплую шею, и целовать-целовать-целовать куда придется, и кожей чувствовать мягкое «Я с тобой, Кей». Она и сама готова на все, чтобы вернуть его. — Она сделала это не специально, — говорит с тихим вздохом. — Она не знала, что это за артефакт и какой силой он обладает. Она просто… чувствовала себя очень одиноко. Она была в отчаянии. Бумер кивает, отводя взгляд: на лице его вместо привычной беспечности медленно проступает что-то сумрачное, безысходное, почти мучительное. — Да, — он снова кривит губы в жгуче-горькой усмешке. — Мне это знакомо. Микейла осторожно кладет руку ему на плечо. Слова сейчас кажутся лишними, но она все же спрашивает негромко: — Как это случилось? — Я так и не понял. Просто однажды проснулся — а его нет. Только записка на столе. Вместе с кольцом. Дорогой Бумер, мне нужно повзрослеть, я не смогу этого сделать здесь и так далее, — он говорит почти монотонно, и лишь отрешенный взгляд и хрипотца в голосе выдают застарелую боль. — А потом ты — другая ты — сказала, что он подслушал ваш с Кендис разговор. — Какой разговор? — Микейла напрягается: эти слова оплетают нутро знакомым липким холодом. Уж она-то знает, сколько проблем может быть от Кендис и ее болтливого рта. Ради сенсации та готова на все — одно из тех ее качеств, которые Микейле особенно не нравятся. Бумер пожимает плечами. — Ты не сообщила подробностей. Сказала только, что он все не так понял. И что ты хотела бы поговорить с ним и все объяснить. Что не так понял? Что объяснить? Чем больше она узнает об отъезде Брэди, тем больше вопросов у нее возникает. — Но почему я… другая я этого не сделала? — задает она самый важный, самый волнующий из них. — Почему вы все так легко его отпустили? Почему никто из вас даже не попытался его остановить? Бумер молчит какое-то время, все еще глядя в пустоту, затем говорит еле слышно: — Когда я прочитал его записку, сразу же решил лететь за ним. Вернуть, чего бы это ни стоило. Уже подготовил воздушный шар… и тут начался шторм. Я все равно хотел отправляться, — это ведь мой брат, черт возьми — но старейшины меня не пустили. Сказали, что остров не может потерять еще одного короля и бла-бла-бла. А потом появился Боз, и… стало не до того. Что-то он недоговаривает, но Микейла не решается расспрашивать дальше — настолько погруженным он выглядит в болезненные воспоминания, в захлестнувшие вновь чувства. — Они сказали, что Брэди никогда и не был королем из легенд, — продолжает он, — и поэтому остров позволил ему улететь. Невольно вспоминается разговор с шаманом. Да уж, не без очередного укола раздражения отмечает она, это вполне в их духе. — Я им не поверил, — тон Бумера становится более жестким. — И до сих пор не верю, — он поднимает голову и наконец-то смотрит на нее в упор, и где-то под сердцем щемит от этой горячей, непоколебимой убежденности в его глазах, так похожих на глаза его брата. — Брэди — король из легенд. Я это знаю. Микейла кивает. Она привыкла верить толкованиям старейшин — но только не в этом случае. Они бы наверняка заявили, что любовь не дает ей судить трезво и беспристрастно — но Микейле, наоборот, кажется, что еще никогда она не видела истину так ясно, как сейчас. — Да, — говорит она твердо. — Это точно. Взгляд Бумера проясняется, губы трогает подобие прежней беззаботной улыбки. — Слушай, ты уверена, что не хочешь остаться? У нас тут не так плохо, как кажется, — он похлопывает ее по плечу. — Я мог бы показать тебе свой новый клуб. Микейла лишь головой мотает. — Я не могу, Бумер. Здесь все такое знакомое… и в то же время такое чужое. Даже мое тело, — она бросает быстрый, нервный взгляд на свои ногти. — Я хочу назад в свою вселенную. Там мой дом. Там все, кого я люблю. Мой отец, мой… парень. Во рту пересыхает, а сердце заходится в жарком, бешеном стуке. Нет, невозможно этим простым словом описать, что он значит для нее. Оно слишком заурядное, приземленное, оно будто сразу низводит их чувства до уровня мимолетного, несерьезного увлечения. Он часть ее души и половина сердца. Он пламя неугасающее в ее венах, воздух, которым она надышаться не может. Он — ее, а она — его, во всех смыслах, какие только возможны. И даже граница между реальностями, что сейчас разделяет их, не способна этого изменить. Бумер замирает. Кажется, дышать перестает. Смотрит так, словно у них под носом только что взорвалась бомба. — Парень? — переспрашивает он хрипло. — Неужели… — и запинается, сглатывает тяжело, будто боится продолжить, боится снова назвать имя, что не дает покоя им обоим. — Да, — просто отвечает Микейла. Бумер слегка поводит головой, словно пытаясь уложить это в сознании. — Но как? — только и произносит он. — Помнишь сражение с Калакаем? Вскоре после того поцелуя я… поняла, что больше нет смысла отрицать свои чувства. И он, видимо, тоже это понял, — Микейла впервые за все время позволяет себе мягкий смешок. — Он иногда бывает таким проницательным. Она вспоминает — словно наяву видит — как он догнал ее тогда во время очередного патруля (и ведь не поленился пройти все это расстояние, чтобы ее отыскать), как их взгляды встретились, и мир вокруг внезапно стал совершенно неважен. Как он протянул вдруг руку и коснулся ее щеки — так осторожно, так ласково, что все тело будто током прошило; и она не отшатнулась, не оттолкнула — потянулась в ответ. А потом оказалось, что у него губы мягкие, с привкусом фруктового коктейля, и кожа до мурашек теплая. Целовался он неумело, немного сумбурно, но настолько упоительно, что отрываться от него не хотелось даже, чтобы вздохнуть. «Ты будешь моей девушкой?»— выдохнул он сразу после, а она прошептала с лукавой улыбкой «Думаю, ты уже знаешь ответ на этот вопрос», и он просиял мгновенно — солнце бы позавидовало — и сердце сжалось от невыразимой, какой-то болезненной нежности. — Вау, — изумленно тянет Бумер, и Микейла едва не вздрагивает: сладкий туман воспоминаний тут же рассеивается. — Я был уверен, что у него нет шансов. Хотя скажу честно, иногда ты все-таки перегибала палку. Но погоди, — взгляд его становится более напряженным, — получается, в твоей реальности… Брэди не покидал острова? — Нет, — отвечает она. — Но он очень изменился. Начал относиться ко всему гораздо серьезнее. Перестал отлынивать от своих обязанностей. С бумагами стал разбираться, следить за стройками, выслушивать жалобы народа и помогать им. Провел несколько переговоров — и даже успешно, — Микейла ловит себя на том, что говорит об этом с нескрываемой гордостью — ну а как же иначе? — Он действительно повзрослел, Бумер. А вслед за ним повзрослел и ты. Вы, конечно, все еще влипаете иногда в неприятности, — снова теплая усмешка, — но в целом справляетесь отлично. У вас и правда есть все шансы стать королями из легенд. Но Бумер в ответ не улыбается. Бумер смотрит с непередаваемой смесью эмоций, а затем просто обхватывает голову руками, сгорбившись и как-то сжавшись — будто его сдавливает что-то со всех сторон. — Знаешь, — говорит он почти неслышно. — Боз — хороший брат, правда, но… Брэди был рядом всю мою жизнь. Мы через столько всего вместе прошли. Что бы ни случилось, я знал, что могу на него рассчитывать… и мне казалось, что так будет всегда. А потом все это просто прекратилось. Оборвалось, — он беспомощно вскидывает руки. — Я даже не выяснил, как он добрался до Чикаго. Я вообще никак не попытался с ним связаться. Убедил себя, что мне и без него неплохо. Что у меня теперь новая семья, а он пусть там взрослеет, сколько хочет, если ему так надо, — голос его надламывается. — Но похоже, есть вещи, которые заменить невозможно. Микейла прикрывает глаза, крепче сцепляя пальцы. Она едва ли не физически ощущает окутывающие его печаль и чувство вины — те же, что так долго мучали ее альтернативную версию. На мгновение ей кажется, что Брэди совсем рядом, где-то на периферии, невидимой тенью парит над ними обоими. Он — их константа. Единственная непоколебимая истина. Он — тот, кто связывает крепче любых канатов. Брат. Возлюбленный. Король. Мальчишка, что освещает жизни одной улыбкой, не подозревая об этом. Он с ними всегда — даже когда их сотни миль разделяют. И если понадобится через все круги ада пройти, чтобы отыскать его — что ж, они это сделают. Есть вещи, которые заменить невозможно. — Мы вернем его, — говорит Микейла твердо, вновь опуская руку на плечо Бумера. — Обещаю. Он понемногу выпрямляется и кивает, устремив на нее такой же твердый, решительный взгляд. — Когда выдвигаемся?

Once again I'm left without control, I'm far away but can you hear me call?

До Чикаго удается добраться без особых проблем. Вопреки словам старейшин остров на этот раз отпускает их довольно спокойно: никакого шторма и прочих капризов погоды. Боза приходится взять с собой: он прямо-таки горит желанием познакомиться с другим своим братом. По дороге они с Бумером все время оживленно переговариваются, видимо, предвкушая грандиозную встречу. Микейла в этих разговорах не участвует, просто стоит, вцепившись в край корзины, и вслушивается в гулкий, оглушительный стук собственного сердца. Эта почти болезненная пульсация все перекрывает: и шум ветра, и смех братьев, и прочие звуки, сопровождающие в путешествии. И чем ближе они к городу, тем труднее становится дышать. На что она надеется? Почти год прошел. Что если он ее давно забыл? Что если встретил другую и теперь счастлив с ней? Одна мысль об этом режет, словно тысяча кинжалов, и Микейла жмурится, глотает жгучий комок, пытаясь выровнять дыхание. Пальцы стискивают плетеный край практически до боли. Нет. Нет. Этого точно быть не может. Если Брэди из этой реальности хотя бы немного похож на ее Брэди, он не мог забыть ее. Ни за что. В это она верит всей душой и это повторяет себе не переставая, пока впереди постепенно возникают очертания города. Наконец они приземляются на крыше нужного здания. Там же оставляют воздушный шар, и Бумер ведет их вниз. Рассказывает о том, как они с Брэди однажды пробрались на эту самую крышу, чтобы поиграть, и получили потом за это нагоняй от тети, но Микейла едва ли его слушает: сердце вновь колотится оглушительно, беснуется в клетке из ребер. Каждый ее атом напряжен до предела, каждый шаг словно свинцом налит и отдается в ушах глухим грохотом. сейчас она его увидит. сейчас все решится. пути назад уже нет. Бумер звонит в одну из дверей, и ему почти сразу открывают. Тетя тут же принимается ахать и обнимать его — какими судьбами, почему не предупредил, так рада тебя видеть, мой мальчик. Естественно, их впускают. Микейла все на таких же одеревеневших ногах входит вслед за Бумером и Бозом, выдавливает нервное «Здравствуйте». Рассматривает небольшую аккуратную прихожую — просто чтобы отвлечься хоть на что-то. А потом слышит до оцепенения, до горячих мурашек знакомый голос. — Тетя Нэнси, кто там? Поворачивается — и мир ее застывает, размываясь, расплываясь, идет помехами, как сломанный телевизор. Так всегда бывает, когда они смотрят друг другу в глаза: ощущение, словно все вокруг исчезает, словно в целой вселенной не существует никого, кроме них двоих. Дыхание разом сбивается, сердце со страшной силой рвется навстречу тому, в ком так нуждалось все эти дни, часы, мгновения. это не он. это всего лишь альтернативная версия. Но голос разума начисто сносит, кружит, разрывает ураганом эмоций, потому что от ее Брэди он практически не отличается. Те же встрепанные темные волосы, те же живые, ясные глаза насыщенного шоколадного оттенка, те же ошеломленно приоткрытые тонкие губы. На нем черная футболка и коричневые домашние штаны — он носит такие и в ее реальности. — Микейла… — говорит он очень тихо, добивая окончательно, потому что только Брэди-чертов-Паркер может так произносить ее имя. А у нее и слов-то внятных нет — одно желание броситься на шею, всем телом прижаться и не отпускать больше никуда, никогда. — Так, — неожиданно вклинивается Нэнси. — Похоже, вам двоим нужно поговорить наедине. Брэди молча разворачивается и идет куда-то по коридору. Микейла — все еще на ватных, плохо слушающихся ногах — направляется следом. Они заходят, по-видимому, в старую спальню близнецов, потому что там стоят две кровати, а стены увешаны какими-то постерами — и дверь за ними закрывается с тихим щелчком. Их взгляды снова встречаются, и она шумно сглатывает. Сдерживаться больше нет сил. — Микейла… — повторяет он уже более растерянно, когда ее руки обвивают его шею. — Пожалуйста, — шепчет она, — пожалуйста, просто дай мне минуту… Зарывается носом в плечо, стискивает так крепко, как только может. Он даже пахнет точь-в-точь, как ее Брэди — кофе, корица и еще что-то древесное, напоминающее запах свежескошенной травы — и она совершенно забывается в этом запахе, в обволакивающем тепле его тела, в ощущении горячих ладоней на спине. и думать ни о чем больше не хочется, он вытесняет собой все, он заполняет ее, как свежий воздух заполняет душное помещение, и ей так легко, так жарко, так головокружительно хорошо, будто все это безумие наконец-то позади, будто она уже дома… — Микейла, зачем ты здесь? У него голос тихий и какой-то безучастный, царапает, холодом обдает, бесцеремонно вырывая из эйфории. — Что значит зачем? — она отстраняется. — Я здесь, чтобы вернуть тебя домой, на остров, — скользит ладонями по его плечам, затем ниже, нащупывает его руки, мягко сжимая. — Ты нужен нам, Брэди. Он резко высвобождается и отступает на шаг. — Разве? — спрашивает все так же тихо; глаза его леденеют, становясь еще темнее. Микейла откровенно теряется: она по дороге, кажется, все варианты их разговора в голове перебрала, но такой реакции не ждала совсем. — От вас почти год не было никаких новостей, — с каждым следующим словом его голос наливается гневом, звенит, будто нечаянно задетая гитарная струна. — Ни звонков, ни писем. Ничего. Словно вам всем было плевать, что я покинул остров. Словно вы этого и не заметили. Наверное, всем даже легче без меня стало, да? Последнюю фразу он практически выкрикивает — так, что Микейла вздрагивает, почти отшатываясь. Волны ярости и отчуждения, исходящие от него, отзываются тупой болью в груди. Это не он, вновь напоминает разум, но сердце все еще слушать не хочет. — Что с тобой случилось? — спрашивает она, даже не пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Брэди, которого я знаю, никогда так со мной не разговаривал. Брэди, которого я знаю, никогда бы не бросил своего брата. Не бросил бы свой народ! — Ты! — выпаливает он. — Ты — вот, что случилось! Я устал, Микейла, — усталость эта свинцовой печатью проступает в его взгляде, в каждой черточке бледного лица. — Я устал от твоих отказов. Я устал, что мне приходится наизнанку выворачиваться, чтобы привлечь твое внимание. Тебе нужен идеальный парень, храбрый, благородный, серьезный, у которого одно благо острова в голове. Я не такой. Я незрелый и глупый. Как ты и сказала. — Я такого не говорила, — мгновенно возражает она. — Брэди, я никогда… — и тут осознание в очередной раз бьет по затылку стальной кувалдой. Все разрозненные кусочки наконец-то складываются в единую картину. Слухи. Разговор с Кендис. Слова в записке для Бумера о том, что ему необходимо повзрослеть. То всепоглощающее чувство вины из ее сна. Сердце пропускает удар, обрушиваясь в ледяную пропасть. О нет. Что она наделала что она черт возьми наделала — Давай-ка посмотрим, — Брэди упирает руки в бока. — Ты говорила, что я идиот, что я вечно вас подвожу, что я ни на что не способен. Ты тайно делала за меня мою работу и чуть ли не хвасталась этим мне в лицо. Ты швыряла меня через плечо и угрожала мачете, даже когда я просто пытался до тебя дотронуться. Ты ударила меня костылем… мне продолжать? — и вновь он почти срывается в крик, сжимая кулаки. — Ты думала, я забыл все это? Думала, я просто дурачок, об которого можно ноги вытирать, а он и слова не скажет, потому что по уши в тебя влюблен? Я не железный, Микейла. У меня тоже есть чувства, представляешь? У него глаза — два бездонных провала в ад. У него губы — самое безжалостное орудие пытки: уничтожают, крошат в пыль каждым словом. Это ведь было, это все было и в ее реальности, и сейчас эти моменты проносятся перед глазами мучительным калейдоскопом. Тогда она думала, что в своем праве, что по-другому он не поймет — глупый ведь, ленивый и безалаберный. Тогда его настойчивые ухаживания казались просто нелепой шуткой, а иногда и особо изощренным издевательством. Тогда она была уверена, что четко выстроила в голове образ своего идеального парня и он этому образу точно не соответствует. Теперь он стоит перед ней — осунувшееся лицо, сероватые тени под глазами, горькие складки в уголках искусанных губ — он весь в отпечатках, ее отпечатках, неизгладимых следах той боли, которую она причиняла ему раз за разом. Единственный, кто готов был по битому стеклу босым ходить, чтобы добиться ее любви. Единственный, кто продолжал ее любить даже после всех обидных слов, всех тычков, всех отказов. Единственный, кого она смогла полюбить в ответ. Это душит. Это рвет на части. Это попросту убивает. «Самая большая беда — эта, с позволения сказать, любовь» «Скажу честно, иногда ты перегибала палку» «У меня тоже есть чувства, представляешь?» Ей так стыдно последний раз было лет в семь, когда она взяла поиграть одно из старинных украшений своей матери и потеряла его где-то на пляже. Отец тогда не стал ее наказывать, но выглядел таким расстроенным, что Микейла проплакала весь вечер, прося прощения. Но этот детский стыд не сравнится с тем чудовищем, что пожирает ее сейчас изнутри, раздирает, ломает до треска костей. Слезы текут по щекам сплошным потоком, грудь сдавливают беззвучные рыдания — больно даже просто вздохнуть. И то, что это на самом деле не ее Брэди, облегчения не приносит. — Я готов был умереть ради тебя, — говорит он глухо, горько. — Но тебе и этого было бы недостаточно, верно? И закричать бы в ответ — что всего ей достаточно, что не нужен ей больше никакой идеальный парень, что все, чего она хочет теперь — это быть с ним. Но она стоит, каменным столбом застыв, почти не видя его сквозь обжигающе-соленую пелену. — Может, ты была права, — у него голос подрагивает от боли. — Может, мы просто не подходим друг другу. — Брэди… — шепчет она, давясь всхлипами. Надо же что-то сказать, надо оправдаться, настоять, переубедить — от этого, в конце концов, практически зависят их жизни. И не только их. Нужных слов не находится. Нужные слова в глотке застревают раскаленным, распирающим комком. Ей в свое оправдание сказать нечего. — Я думаю, тебе лучше уйти, Микейла, — его слова пулями в сердце врезаются, добивают безжалостным приговором. Все внутренние заслоны и тормоза слетают окончательно. — Я не могу! — кричит она. — Я не могу уйти, понимаешь? Я хотела бы… боже, ты не представляешь, как бы я этого хотела, но я не могу, потому что застряла в этом чертовом теле, в этой чертовой реальности! — делает пару нетвердых шагов, обваливается на ближайшую из двух кроватей, захлебываясь слезами. что делать что теперь делать как все исправить боже, как Она так привыкла к его любви безграничной, безусловной. Привыкла, что он никогда ей не отказывал, что всегда шел за ней без вопросов. Что не мог на нее долго злиться и прощал ей все. Этот Брэди так легко ее простить не готов — и можно ли винить его за это? Она его постоянно отталкивала и унижала, а теперь ждет, что он примет ее с распростертыми объятиями? Глупо. Наивно и глупо. Нет, никто здесь не виноват, кроме нее. И за это она понесет заслуженное наказание. На плечо неожиданно мягко ложится рука: кожа привычно отзывается сладкими мурашками. — Что ты сейчас сказала? Микейла утирает слезы тыльной стороной ладони. — Я знаю, как безумно это звучит, — она едва узнает свой осипший от рыданий голос. — Я… я и сама сперва не поверила. Но это правда. Я не твоя Микейла. Я переместилась сюда случайно из другой вселенной и хочу только вернуться домой. Брэди выдыхает рвано, шумно, опускаясь на кровать рядом с ней. — Пару дней назад, — произносит он, — я видел очень странный сон. Там была какая-то пещера… и штука, похожая на зеркало. А еще там была ты. Стояла возле этого зеркала, потом дотронулась до него… и мне в глаза ударил яркий белый свет, а потом какой-то голос сказал что-то про другие реальности… и про то, что судьба мультивселенной в моих руках… У Микейлы сердце подпрыгивает: он видел тот же сон? Как? Как такое возможно? Разве шаман не говорил, что сны — это окна в параллельные реальности? Впрочем, сны королей Кинкоу этому закону могут и не подчиняться. Как и любым другим. — Это был не сон, — говорит она осторожно. — Это случилось на самом деле. Именно так я попала сюда. Древний темный артефакт перенес мое сознание в тело твоей Микейлы. Брэди слабо усмехается. — Звучит так, будто мы в каком-то фантастическом фильме, знаешь. — Да, — Микейла отвечает такой же слабой улыбкой. — Я тоже так подумала. Поднимает на него глаза и ловит себя на том, что опять, опять не может их отвести. Впрочем, он, кажется, тоже. Их взгляды соединяются, сплавляются намертво — не разделить. Этот момент совершенно особенный: один из тех, когда весь мир вокруг сводится к золотистым крапинкам в шоколадной глубине, к сбивающимся дыханиям и заполошному стуку сердец. Взгляд соскальзывает на его губы, и внутри все пылает, ноет, зудит — до того хочется прижаться к ним своими, коснуться теплой кожи, запустить пальцы в волосы. — Прости, что накричал, — бормочет он. — Я не хотел. Я просто… — запинается, вдруг находя свои руки ужасно интересными. — Этот год был тяжелым для меня. Слишком много всего накопилось… — Я понимаю, — говорит Микейла мягко. Все-таки не выдержав, тянется, дотрагивается до его щеки, заставляя снова взглянуть на нее. Прежде, чем осознает это, проводит кончиками пальцев по коже, нежно поглаживает подушечкой большого — они тотчас тонут в мурашках. От ее прикосновений Брэди замирает, даже слегка напрягается. — Микейла… — его голос разом срывается в хрип, и ее словно током бьет: что она делает? Это не он, как бы сильно ей ни хотелось в это верить. С этим Брэди они друг другу практически чужие. Она не может. Не должна. Микейла отдергивает руку. Пытаясь хоть как-то сгладить неловкий момент, вспоминает о заветном листке с песней, достает его из кармана, протягивая Брэди. Он разворачивает измятую бумагу, пробегается глазами по строчкам, и лицо его смягчается. — Я написал эту песню незадолго до того, как покинул остров. После победы над Калакаем потянуло поразмышлять на философские темы, — он усмехается тепло и немного иронично, видимо, прекрасно осознавая, насколько странно это звучит именно от него, — и вот к чему это привело. Его глаза сияют от нахлынувших воспоминаний, а лицо вновь светится этой необыкновенной, невозможной одухотворенностью, и Микейле на мгновение кажется, что она смотрит на солнце. Горло перехватывает от нежности. — Боже, — шепчет она, — я так тебя люблю… Да, до нее вполне доходит вся невероятность этой ситуации: она, Микейла Макула, бесстрашная, сильная, гордая, лицом к лицу встречавшаяся с Тарантулами, мумиями, гигантскими жуками, сидит рядом со своим королем здесь, в маленькой комнате в Чикаго, и умирает от любви, как восторженная школьница. Сказал бы кто еще пару-тройку лет назад, что все будет именно так — рассмеялась бы в лицо. — Что? — также почти шепотом спрашивает Брэди, и только тут Микейла осознает, что сказала. На несколько мгновений повисает абсолютно мертвая тишина. Все, что она слышит — лихорадочный стук своего сердца. Отшутиться бы, отмахнуться, свести все к пустяку — как наверняка сделала бы раньше. Но то время давно позади. Время, когда она стеснялась своих чувств к нему, когда совершенно не представляла, что с ними делать, когда ей казалось, что сразиться с гигантским огром проще, чем сказать о них хоть слово. Теперь эти чувства ее неотъемлемой частью ощущаются, они будто всегда в ней жили, погребенные под жесткими пластами внутренних заслонов. Теперь без этих чувств она себя представить не может — как и без него. Микейла делает глубокий вдох, как перед прыжком в воду. К черту. Будь что будет. Пути назад все равно уже нет. — В моей реальности, — произносит она все так же мягко, — мы вместе уже почти год. И мне ни разу не пришлось пожалеть об этом, потому что так счастлива я не была даже с Лукасом. Ни с кем другим. Я и не думала, что такое возможно. Не думала, что это будешь именно ты, — она с легким уколом горечи вспоминает собственные слова, которые он процитировал в пылу их ссоры всего несколько минут назад. — Но то, что есть теперь у нас с тобой, я не променяю ни на что другое. Каждый мой день становится светлее, когда ты рядом. Ты дополняешь меня, делаешь сильнее. Когда я думаю о тебе, мне кажется, что я вселенную перевернуть способна. Ты моя печаль и моя надежда, Брэди Паркер. Но главное — ты моя любовь. Он выглядит так, будто его только что по голове хорошенько приложили: глаза широко распахнуты, губы приоткрыты, на лице застыло изумленное и какое-то растерянное выражение — он словно бы вообще не понимает, как реагировать. — Вау, — бормочет вновь охрипшим голосом. — Даже не знаю, что сказать… — И твоя Микейла тоже тебя любит. Она хранила этот листок. Как и браслет, который ты ей подарил, — она поднимает руку, демонстрируя, что украшение и сейчас на ней. — Она никогда о тебе не забывала, Брэди. Он почти зачарованно тянется, касается браслета самыми кончиками пальцев. Микейла перехватывает его руку, осторожно берет в свои. — Что бы ты ни услышал во время того разговора с Кендис, это неправда, — продолжает она. — Она на самом деле так не считает. Она просто… немного запуталась. Я знаю, ты многое вытерпел из-за нее, — из-за нас, сжимается колючим комом где-то в груди, — и ты имеешь полное право злиться, но… Это не изменит того, что она любит тебя, — мы обе любим, — и ни о чем так не жалеет, как о том, что причинила тебе боль. Она не хотела этого. Она не хотела, чтобы ты покидал Кинкоу. Никогда. Брэди еле слышно выдыхает, отворачиваясь и устремляя взгляд куда-то за окно — руку, однако, не высвобождает. Какое-то время он молчит, потом говорит тихо: — Знаешь, я… пытался двигаться дальше. Пытался забыть тебя. Даже ходил пару раз на свидания с другими девчонками. Но ничего не получилось. В каждой из них я видел тебя, — его пальцы — видимо, автоматически — сильнее сжимают ее ладонь. — Твой взгляд, твою улыбку, твой поворот головы… И ни одна не могла сравниться с тобой даже близко. Ты перевернула мою жизнь, Микейла, ты изменила меня. Безвозвратно. Ты… у меня в крови. Я не могу любить никого другого. Я… словно обречен на тебя, — Брэди слегка пожимает плечами и даже почти улыбается, будто бы и не расстроен совершенно этим фактом. Он вновь поворачивается к ней и вдруг придвигается, немного неуклюже уткнувшись в ее лоб своим — Микейла едва не задыхается от его близости. — Ты вернешься на остров? — шепчет она, очень стараясь не смотреть на его губы: во второй раз это испытание она точно не выдержит. — А у меня есть выбор? — Брэди мягко усмехается — так, что она чувствует щекочущее тепло его дыхания. Черт, черт, черт… — Вряд ли я смогу прожить еще год в разлуке с тобой. И как только он произносит эти слова, по спине бежит уже знакомая дрожь, отдаваясь во всем теле свинцовой слабостью. Голова начинает сильно кружиться. — Микейла? — Брэди едва успевает подхватить ее, смотрит с тревогой. Его лицо расплывается, становится все более и более нечетким в этой серой дымке перед глазами, и она собирает последние силы, — скорее, пока это тело еще ее слушается — тянется к нему, легонько гладит по щеке. — Люблю тебя, — выговаривает едва шевелящимися губами, — в каждой из вселенных… после чего окончательно проваливается в темноту. Когда Микейла приходит в себя, вокруг все еще темно. Сначала она совсем не может различить, где находится, и горло сжимает мощный приступ паники: что случилось? Что это за помещение? Она вернулась? Она снова в своем теле? Или же ничего не вышло, и ее сознание зависло где-то между вселенными? Она не знает, возможно ли это, но определенно не удивилась бы. Однако постепенно глаза привыкают к темноте, и Микейла осознает, что это и не темнота вовсе: откуда-то исходит слабый свет, и в этом свете просматриваются до боли знакомые очертания. Она приподнимается, осматривается, боясь поверить — и да, действительно, она в своей постели, а вон там шкаф, в котором она хранит коллекцию оружия, и туалетный столик, и тумбочка с ночником — он и является источником света. неужели правда сработало? неужели она наконец-то дома? Микейла поворачивает голову вправо, и сердце едва не выпрыгивает из груди, когда она видит совсем рядом темноволосую макушку. Брэди спит, как ребенок, положив голову на край ее кровати, и она даже замирает на миг, вслушиваясь в его ровное дыхание. Микейла только теперь ощущает, что почти не может пошевелить правой рукой, потому что он вцепился в нее своими чуть ли не мертвой хваткой. Боги. Он и правда все это время не отходил от ее постели. Осознание застревает в горле щемящим комком. Микейла осторожно пытается высвободить уже занемевшую руку, но даже такого незначительного движения хватает, чтобы Брэди дернулся и поднял голову, медленно моргая и пытаясь сфокусировать заспанный взгляд. Когда ему это удается, он застывает, глядя на нее во все глаза: сон, кажется, слетает с него в момент. — Кей… — выдыхает он тихо. — Боже, Кей… — и от этого обращения, от его тона во рту пересыхает, а внутри все жаркой судорогой сводит: так нужен, прямо здесь, прямо сейчас. И без того незначительное расстояние между ними сокращается до абсолютного нуля в мгновение ока. Они вцепляются друг в друга так, будто мир вокруг взорвется ко всем чертям, если хоть кто-то из них разожмет пальцы. Брэди зарывается лицом в ее волосы, осыпает их поцелуями, переходит на шею, затем на подбородок и скулы. Микейла в ответ вжимается в него, подставляет кожу горячим губам даже слишком охотно, купается в его нежности, словно в теплом летнем дожде. А потом неожиданно приходит мысль: он так ее любит, боже, любит, несмотря на все, что ему пришлось пережить по ее вине. В памяти всплывает бледное, искаженное болью и гневом лицо его альтернативной версии, и грызущий, разрывающий изнутри стыд вновь дает о себе знать. Слезы льются из глаз сами собой. — Прости… — шепчет она, отстраняясь. — За что? — Брэди удивляется так искренне, что внутри все сжимается еще сильнее. — Я вела себя с тобой просто ужасно… Я столько боли тебе причинила, — Микейла делает судорожный вдох, осторожно касаясь его лица в тех местах, где видела горькие следы. — Кей… — начинает он мягко, перехватывая ее ладонь. — Ты был готов на все ради меня, ты так много для меня сделал, а я… — горло сдавливает очередной всхлип. -…ничего. — Кей, — повторяет Брэди уже более настойчиво. — Но я не хотела. Правда. Я просто… — она опускает взгляд, опять не зная, что сказать в свое оправдание. — Я не понимала… я… — Микейла, послушай, — теплые пальцы нежно касаются ее подбородка, заставляя вновь поднять голову. И смотрит он так же нежно — и неожиданно серьезно. — Ты ни в чем не виновата. Да, ты вела себя жестко, но… я вроде как это заслужил. Я тоже не был паинькой, знаешь ли. Меня иногда здорово заносило — взять хотя бы того осьминога под подушкой. Даже несмотря на слезы, Микейлу передергивает при воспоминании. — Да уж, — признает она, — это явно был перебор. — Я совру, если скажу, что все это совсем меня не задевало. Были моменты, когда я злился, когда проклинал себя за то, что меня угораздило полюбить именно тебя. Я не понимал, чего ты хочешь, не понимал, что еще должен сделать, чтобы ты… — голос его прерывается, и ее опять захлестывает чувство вины. Но Брэди быстро берет себя в руки, и в глазах его вспыхивает прежняя нежность. — У нас были непростые времена. Но они давно позади. Все это теперь неважно. Он вновь придвигается ближе, мягко убирает волосы с ее лица. — Ты перевернула мою жизнь с ног на голову. Ты помогла мне понять, что я что-то из себя представляю, что я не просто веселый придурок, каким меня считали все вокруг. Благодаря тебе я изменился так, как никогда и не надеялся измениться. Благодаря тебе я стал настоящим королем из легенд, — его пальцы скользят по щеке, и Микейла сразу же подается им навстречу. — Так что не смей говорить, что ты ничего для меня не сделала. И еще ближе — лоб ко лбу, дыхание к дыханию — пока расстояние между ними опять не сводится к абсолютному нулю. — Я люблю тебя, Микейла Макула, — шепчет он почти в ее губы. — Ничто не изменит этого. А потом прижимается к ним своими — и внутри будто что-то перемыкает. Она вцепляется в его рубашку, обхватывает за шею, целуя в ответ почти яростно, с ума сходя от вкуса его губ, от его запаха, от какой-то особенной мягкости волос под пальцами. Брэди скользит ладонями по ее спине, обнимая крепче. У Микейлы сил нет оторваться от него — и желания тоже. Она откидывается назад на кровать, тянет его за собой, и он поддается, и боже, эти параллельные реальности, альтернативные версии, древние темные артефакты, выяснения отношений — неужели все это действительно было важно? Как хоть что-то может быть важным, когда он вжимает ее в постель, заводя руки над головой, когда целует так, что не стонать в его губы просто невозможно, когда быстро стягивает с нее ночнушку вместе с собственной рубашкой и жарко жмется к обнаженной коже своей. Все внутри расцветает и трепещет от каждого его прикосновения, и Микейла выгибается навстречу этим ласкам отчаянно, жадно, она себя почти не узнает, не помнит — но это и не имеет значения. Все так идеально: жар их тесно сплетенных тел, симфония рваных выдохов и тихих стонов в исцелованные губы, ее ногти, впивающиеся в его спину, и его беспорядочные поцелуи на ее шее и плечах. Это действительно ее дом, и другого ей не надо — и когда нереальное удовольствие наконец-то затапливает, плавит изнутри, она убеждается в этом окончательно. — Надо сказать Мейсону, что ты очнулась, — бормочет Брэди уже позже, когда они лежат лицом к лицу на смятых простынях, понемногу приходя в себя. — Ты нас всех здорово напугала, знаешь. Он делает неопределенное движение, будто намереваясь подняться. — Нет, — все ее существо сопротивляется его словам. — Не уходи. — Но… — Останься со мной, — в ее голосе проскальзывают прежние металлические нотки. — Ладно, — легко соглашается Брэди, оставляя попытки встать. — Скажем ему утром. Микейла придвигается к нему, зарывается носом в шею, оставляя легкие поцелуи на горячей коже. Мягко скользит ладонями по обнаженной груди, и он сильнее прижимает ее к себе, укрыв их обоих одеялом. Их сердца давно бьются в унисон, а дыхания снова сливаются — и ничего правильнее она и представить себе не может. В какой-то момент они опять начинают целоваться, на этот раз более неторопливо и расслабленно. — Так что с тобой случилось? — спрашивает Брэди, прерывая поцелуй. — Почему ты так долго не просыпалась? Микейла с трудом открывает глаза: мыслить связно, когда его пальцы так скользят вдоль позвоночника, гораздо сложнее, чем ей казалось. — Если я расскажу, — говорит она с легким вздохом, — ты мне наверняка не поверишь. Брэди усмехается. — Знаешь, после нескольких лет на этом острове я уже готов поверить во что угодно. Микейла тихонько смеется, подаваясь вперед, чтобы потереться об его нос своим. — Я люблю тебя, — повторяет она, — в каждой из вселенных. И точно знает, что это правда.