Я увидел сон, ты улыбался мне

— Наверное, ты бы разозлился, если бы узнал, что я снова здесь, — тихо сказал Жан, садясь на траву около вечно безмолвного надгробия. Если задуматься, то на самом деле он никогда не видел Марко даже раздражённым, поэтому не мог предполагать насколько тот страшен в гневе, но с того рокового дня он мечтал увидеть Марко. Неважно каким, даже разозлённым. Но сколько бы Жан не пытался включить фантазию, уже давно не белая, потрескавшаяся надгробная плита, на которой даже имени не было выгравировано — ведь он собственноручно похоронил тут прах — ничуть не была похожа на веснушчатое лицо. У куска камня не могло быть ничего общего с добрыми карими глазами, которые глядели прямо в душу. Этот кусок камня, напротив, нещадно мучал эту самую душу воспоминаниями. — Знаю, знаю. Мне вообще не стоило сюда возвращаться. Этот остров больше не мой дом, — Жан продолжил разговор со своим немым собеседником, откидываясь на изъеденный жуками ствол когда-то прекрасного раскидистого дуба. Больше не его дом. Он врёт, обманывает самого себя и Марко тоже. В глубине души Жан считал, что его жизнь закончилась в день битвы за Трост. Лучше бы так и случилось, потом было слишком больно и тяжело. Слишком страшно, холодно и громко от криков умирающих, этот жуткий сон длился слишком долго. И даже после его окончания израненная душа с выколотыми глазами наощупь добралась до места, где остались ещё не забытые тёплые воспоминания, страстно желая утопиться в них. — Мне просто хочется так много всего тебе рассказать, ты же послушаешь, да? — с надеждой в голосе спросил Жан, провожая взглядом плывущие по небу облака. Он собирался рассказывать то, во что сам не до конца верил. Не мог поверить. Ему говорили, что Эрен мёртв, что всё кончено, что можно вздохнуть полной грудью. Но Жан не дышал так долго, что забыл каково это, в ушах намертво застыли звуки взрывов и пронзительные крики, а перед глазами толстой пеленой висел дым от снарядов. — Представляешь, мы с тобой победили. Всё позади. Я сам не до конца ещё верю. Ты должен был это видеть, — он резко осекся, — нет, нет, забудь. Я счастлив, что ты не видел этого, Марко. Я отдал бы всё на свете, чтобы забыть этот ужас. Он отдал бы всё на свете, чтобы вновь вернуться в те счастливые и беззаботные дни и остаться там навсегда. Временная петля — это, оказывается, не так страшно, оказывается, это то, о чём можно мечтать.

***

849 год, 104 Кадетский корпус. Откровенно говоря, в изматывающих тренировках мало приятного. С утра до ночи Марко, Жан и их товарищи трудились не покладая рук, чтобы стать достойными войнами и служить своему королю. Кирштайн падает в грязь, но не плачет, потому что ему протягивают руку, потому что огонь в глазах ещё не потух, а он высушит все слёзы. Тем более долго лежать на земле нельзя, а то есть вероятность получить от Шадиса. А потом, даже не поев и не отдохнув, Жан зачем-то тащит Марко невесть куда. — Уже можно открывать глаза? — сквозь смех спрашивает брюнет. — Да, — не скрывая своей гордости отвечает Жан. Марко не смог сдержать удивлённый возглас. Перед его глазами простиралось огромное поле подсолнечников, посреди которого раскинул могучие ветви огромный дуб. — Знаешь, ты мне всегда напоминал подсолнечник, — сказал Кирштайн, — он же вроде бы счастье приносит и всегда поворачивается к солнцу. — Да, ведь раз он поворачивается к солнцу, то это значит, что он всегда мыслит оптимистично, — подхватил его мысль Марко. — А, ну да. Я просто думал, что ты тоже к солнцу поворачивался, и поэтому у тебя так много веснушек, — смутился Жан, — но твоя идея тоже неплохая. Марко залился искренним смехом, и Кирштайн сразу понял, что его смех нравится ему гораздо больше, чем трели птиц по утрам, гораздо больше, чем пение, раздававшееся из каждого бара под аккомпанемент расстроенной гитары, гораздо больше, чем любой звук в мире. — Вот это я конечно хорош, — после приступа смеха Марко тяжело дышал, положа руку на живот, а его каштановые глаза блестели от слёз, — влюбился в такого дурака. — Я специально для тебя искал такое красивое место, а ты вместо благодарности обзываешься, — сказал Жан с наигранной обидой, устраиваясь на траве в корнях дерева. — Тебе когда-нибудь говорили, что ты самый лучший? — тихо сказал Марко, садясь рядом и кладя голову ему на плечо. — А ты когда-нибудь считал свои веснушки? — Отвечать вопросом на вопрос груб… — брюнет не успел договорить, потому что Жан решил, что это значит «нет» и быстро поцеловал веснушчатый нос.  — Один, — весело объявил он. — Беру свои слова назад, никакой ты не лучший дурак, а просто дурак, — лучезарно улыбнулся Марко. — Два, — Жан также аккуратно коснулся губами чужой скулы, будто бы она была сделана из фарфора. — Ладно, сдаюсь. Будем считать, что это своеобразный урок арифметики. — Не ври, что тебе не нравится. Я же вижу, что ты похож на довольного кота, — передразнил Кирштайн. — Считай давай, не отвлекайся, — сказал Марко.

***

— Это был лучший день в моей жизни, — Жан посмотрел вокруг, — правда, дуб этот уже дряхлый, а подсолнечники истоптали, как-никак восемь лет прошло. Но наши воспоминания никто не уничтожит, я тебе обещаю. Даже через сотни лет. Кирштайн никогда не забудет Марко, никогда не забудет, сколько у него на лице веснушек, никогда не забудет, что он, как подсолнечник, всегда смотрит в сторону солнца и мыслит оптимистично. Наверное, Марко хотел бы, чтобы Жан тоже стал похож на подсолнечник. — Если бы ты был тут сейчас, то ты бы наверное дал мне хороший совет, — продолжил он, — ты всегда давал самые лучшие советы и всегда оказывался прав, я ведь действительно дурак. Жан смотрел пустыми, практически стеклянными глазами куда-то вдаль. Раньше, когда он приходил на это место, то каждый раз плакал. Неужели сейчас не осталось сил даже на слёзы? — Дурак, потому что не защитил тебя, — в его груди что-то сжалось, — идиот, потому что не был рядом. Ты всегда говорил, что мы все совершаем ошибки и это нормально. Я не согласен с тобой, ошибку, которую я совершил в тот самый день в 850 году, простить нельзя. Жан уронил голову, уткнувшись лицом в колени, из-под закрытых век тихо скользнули две прозрачные змейки, оставляя мокрые и солёные следы на щеках. — Мой дорогой Марко, мы ещё обязательно встретимся, а то вдруг, пока ты был ближе к солнцу, у тебя появились новые веснушки. Кто-то же должен пересчитать их заново.