***
Он идёт за мной по коридору, как тень. Я ищу в кармане ключ от номера. Пока я копаюсь, он промахивается и наваливается на меня сзади. Извиняется, что-то неразборчиво бормочет и тихо смеётся. Совсем упоролся. Сейчас, детка, уже почти пришли. Мне сложно попасть ключом в скважину, если вы понимаете, о чем я. Мы не виделись так давно и у меня немного сносит крышу от его придурочного хихиканья у меня над ухом. Я так скучал. Черт, как же я скучал. Замок никак не поддаётся и мне вдруг вспоминается 2001-й. Он был такой отстраненный сначала. Все как-то с опаской на меня смотрел. Но я видел, что ему ужасно интересно, видел, что ему хочется. Он на самом деле такой — любитель засовывать пальцы в розетку. Метафорически выражаясь. Я чувствовал, что он готов сдаться. Он сдавался постепенно и мягко, с осторожностью. Все ходил вокруг да около, сыпал своими поэтическими образами и пошлыми шуточками. А я не мог глаз оторвать. Но, все же, старался ему подыгрывать. Старался быть легкомысленным и не давить, веселить его, заинтересовывать. Очень не хотел, чтобы ему стало скучно со мной. Впрочем, он так искренне интересовался людьми, что ему, кажется, и не бывало скучно. И я забалтывал его — только говорил об одном, а думал… совершенно о другом. Он быстро понял, что к чему. Никогда не забуду его эту хитрую ухмылку. «…И разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей». Да. Это было нечто незабываемое. Наконец, замок поддаётся. Он падает на кровать и дирижирует в воздухе руками: — Нам нужно вина. Ещё больше вина! Да — вина, дорогой мой. И жажда. Это то, что держит нас в живых. — Бэми… Это было так ужасно долго, так ужасно далеко. Что почти физически больно, — я слышу его надломленный голос словно сквозь толщу воды. Он закрывает лицо ладонями и смеётся. От этого смеха отдаёт такой горечью, что меня пробирает озноб. Но он тут же перестает смеяться и открывает глаза: — Иди сюда. Меня не нужно просить дважды. Я всегда был здесь. Я помню, кажется, каждую минуту, проведённую вместе. Особенно с того момента, как он поддался. Мы сошлись на каком-то не-совсем-человеческом уровне. Я бы сказал — на животном, но нет, с ним это так не работает. Тогда, вероятно, наоборот — на каком-то внеземном. Иначе я не могу это объяснить. И его я никогда не смогу обьяснить. Даже себе. Он снова смеётся и буквально облизывает меня глазами — бесстыдно, бессовестно — красиво. Как всегда. А мне становится жутко щекотно в животе от его этих мерцающих глаз с поволокой. Он умеет смотреть так пронзительно, будто… Будто проникает тебе в голову. Впрочем, без этого тоже не обошлось. Все всё время говорили: «Бэм, чувак, да ты что?», «Бэм, это слишком.», «Бэм-Бэм, почему у тебя в голове только это?» Почему? С ним я почувствовал себя целым — вот почему. До него я был будто собран из неподходящих друг другу фрагментов. А с ним я стал целым. И сильным. В этом нет никакого противоречия — да, мне нравилось поклоняться ему. Это был только мой выбор. Обусловленный отсутствием каких-либо альтернативных вариантов. Если вы оказывались с ним в одной комнате хоть раз — вы поймете, о чем я говорю. С ним я постоянно испытывал что-то сродни уколам адреналина в сердце. Боюсь, у меня такого ни с кем больше не было. Я подсел на него, вот и все. На его легкость и глубину — одновременно. На его мрак и сияние. Он — штормовое море. Уничтожающий. Воскрешающий. И он же сам — маяк в этом море. Спасающий. Вытаскивающий тебя со дна тебя самого. И сейчас он снова здесь, со мной. Только что-то неуловимо изменилось. Он словно погрузился в себя глубже. Его стало что-то тревожить? Теперь он говорит о чем-то мне непонятном. Он стал по-настоящему мрачным. Потерянным. Он сказал что-то вроде… «Доверие для меня — не пустой звук. Мне нужно доверять тебе. Если ты и вправду чувствуешь то, о чем ты так много рассказываешь, что об этом не знает уже только ленивый…» Ты так это называешь? «То, о чем я так много рассказываю»? Неплохо. «Ты снова не услышал главного.» Да-да, что ты говорил? «Я просто прошу тебя — притормози. Я не играю с тобой. А ты со мной?» «Притормозить»?… Я готов показать тебе все, что у меня есть, отдать тебе все. Я не готов только «тормозить». У меня для этого нет соответствующего приспособления. Но я готов идти за тобой следом, выискивать тебя среди теней, в подвалах, чертовых чёрных дырах, где ты пропадаешь наедине с собой, где ты так старательно пытаешься потерять самого себя. «Это с тобой я теряю себя. Но я хочу надеяться, что мы могли бы удержать друг друга в некотором шатком равновесии, помочь справиться с этим. Знаешь… Я будто чувствую в воздухе какое-то расплескивающееся разрушение.» Расплескивающееся — что? О, нет. Мы же здесь не для этих разговоров собрались. У нас катастрофически мало времени. Когда я говорю «катастрофически» — я имею это в виду. Ощущение шторма. Его темнеющих глаз. Кажется, будто кто-то захлебывается в бушующей соленой воде. Эти разговоры никогда ни к чему не приводят. Они заканчиваются даже не тупиком, а взрывом. Это бесконечная чувственная война. Кто кого перелюбит. Кто кого уложит на лопатки — иногда в прямом смысле. … Теперь же я сижу в кресле напротив и смотрю, как он спит. Такой нежный и хрупкий во сне. Как будто совсем мальчик. О, я знаю цену этой нежности. Она вся у меня — на запястьях, на плечах, на рёбрах. Синяками, царапинами, татуировками. Горькими клятвами. Сладкими обещаниями. (Ни одно из которых мы оба не выполнили, впрочем.) Она вся — в его нотах. В стихах. Только я и он знаем, в каких. Это доставляет мне редкое и изысканное удовольствие — знать. Но это все подтексты, метафоры. Сегодня было не до метафор — он только повторял, как в бреду: «ещё». И он знал прекрасно, что я никогда не могу ему отказать. Но что, если я и правда никогда не мог ему отказать?! Ему всегда было мало. Он срывался с цепи со мной рядом и загорался поистине дьявольским огнём — так, что мне оставалось только смотреть на него восхищенно, разинув рот, и пожинать все плоды — е-ди-но-лич-но. А мне только это и нужно было. Чтобы он был счастлив, верно? Я все был готов ему дать — весь проклятый мир, жизнь, смерть! Подарить ему то, чего он так сильно хотел. Что это, если не любовь? Может быть, я немного перегнул палку? Или он перегнул? Да, тут точно должен был быть какой-то двусмысленный каламбур. Но вот он спит, а я здесь, смотрю на него из темноты. Вилле. Моя прекрасная бабочка. Я бы убил тебя, чтобы ты всегда жил только в моей голове. Впрочем, ты и так там живешь. Ты выселил оттуда всех, даже меня самого. Точнее, я сам вышвырнул оттуда себя, чтобы не мешал любоваться тобой. Я бы убил тебя, чтобы ты жил вечно и сиял над миром своей красотой, источая бесконечную любовь. Да, Вилле. Это все любовь. А ты что думал? Ты такой прекрасный. Особенно во сне. Ты же даже не дышишь… … Бл***, почему ты не дышишь?!..***
Он следует за мной тенью. Он готов сожрать меня заживо. Сквозь темноту я чувствую, как он закрывает мне глаза ладонями и шепчет насмешливо в самое ухо: « — Да, Бэми. Что это? Если не любовь…?»