Будет ли завтра? — Вопрос.
Есть ли сегодня? — Да.
Будет ли завтра?
10 мая 2022 г. в 06:33
Чуть слышимый стук в дверь. Тяжёлое дыхание. Паша открывает сразу же, не раздумывая, прекрасно зная, кто там.
Стоит лишь двери открыться, и на врача в тот же миг падает обессиленное тело его визитера, которое тот не без труда успевает поймать. Старая дверь с гулом ударяется о стену лестничной клетки.
Аккуратно, насколько то вообще было возможно, Паша кладёт Эрика на потрёпанный временем диван. Серьёзным, хмурым взглядом пробегается по его телу сверху-вниз. Обеспокоенность в его глазах заметить очень трудно, но она определенно есть. А ещё там есть злость. На Эрика, очередного его «ухажёра», на то, что Эрик в который раз не слушает Пашу. На самого себя. Больше всего на самого себя. За бессилие, невозможность достучаться, оградить, обезопасить. Сознательно, логически, Паша понимает, что и Эрик здесь по-своему хорош, но подсознание просто не позволяет его в чем-то винить.
Укрыв ночного гостя, аккуратно поправляя одеяло, Паша ложится в той же комнате, на полу, словно верный пёс. Он боится уснуть слишком крепко и не услышать, как Эрик уйдет. Боится, что ему будет ещё хуже. И что однажды он не вернётся к своему врачу вообще.
Его квартира обычно пустая. Всех, кого он уже мог проводить на другую сторону, он проводил. Остался лишь ненормированный рабочий график, мысли об одиночестве и беспокойство за такого глупого, ужасно глупого Эрика.
Певец действительно просыпается ещё засветло, но он не спешит уходить. Пустым взглядом смотрит то в потолок, то иногда, когда в его глазах что-то словно проясняется, бросает короткий взгляд на друга.
За окном уже почти лето, светает рано. А Паша не может спать, когда в глаза ярко бьёт солнце. Просыпаясь, он сразу же встречается взглядом с Эриком. Обеспокоенно вглядывается, но не спешит что-либо говорить или подходить к нему, а просто смотрит, словно бы боясь упустить какую-то мелкую деталь его внешности. Так, словно бы не видел его долгие годы.
Эрик чуть заметно, вымученно улыбается. Подперев одной рукой голову, вторую он тянет к Паше. Тот, лишь на миг задумавшись, аккуратно сжимает руку. Взгляды встречаются в полной тишине и неизвестно сколько времени проходит, пока Паша наконец не убирает ладонь.
— Есть будешь? — коротко бросает он.
— Мутит, — также коротко, очень тихо отвечает Эрик.
— Сейчас принесу суспензию. Не уходи, — поднимаясь с пола, врач останавливается у прохода в коридор.
— Сил нет идти, — все также слабо улыбается Эрик. — Не уйду.
Паше верится слабо. Уже не раз Эрик мог среди ночи вот так завалиться к нему, после чего по утру, даже в крайне разбитом состоянии, спешил уйти, пока врач ещё не проснулся. Эрик словно бы опасался, что придется слушать очередные нотации от друга.
Паша быстро разводит лекарство в воде, после чего возвращается. Он незаметно выдыхает, когда понимает, что Эрик и не собирался бежать. По крайней мере, в этот раз, пока что.
Протянув страдальцу стакан с суспензией, Паша чуть придерживает его, не позволяя пить лёжа.
Расспрашивать он не спешит. Все и так довольно очевидно. Истории, несмотря на мелкие различия, из раза в раз были довольно схожи: очередной ухажёр, который сначала мед в уши льет, а уже через какое-то время делает вещи, от которых даже Паше становится мерзко, несмотря на его умение абстрагироваться, выработанное за годы работы в скорой помощи.
Эрик без обычно присущего ему ворчания быстро выпивает лекарство и смотрит на задумчивое выражение своего доктора. Паша, поймав на себе его взгляд, смотрит в ответ. Не выдержав, он порывисто, но всё же аккуратно обнимает певца. В это объятие ему хочется вложить всю свою заботу, все желание защитить. Вот только разве может один простой жест выразить так много?
Эрик замирает, почти не дышит. Он понимает. На уровне инстинктов чувствует, насколько дорог Паше. Но боится этих чувств. По какой-то причине боится больше, чем всех тех тварей, которые до этого были в его жизни и, возможно, появятся ещё не раз.
Только по какой-то причине, несмотря на свой страх, каждый раз, когда ему нужна помощь, Эрик приходит именно к нему, к своему врачу. Он боится его чувств, но в то же время он для него — тихая гавань. Могут ли сосуществовать настолько противоречивые чувства? Правильно ли это? И вообще, так уж ли соотносима категория правильности с жизнью человека?
В головах обоих много вопросов, мало ответов. Каждый из них, не сговариваясь друг с другом, для себя решает жить сегодняшним днём, не загадывая на завтра.
Сегодня Паша будет защищать Эрика, лечить. И физически, и душевно, насколько то возможно.
А Эрик лишь своим присутствием помогает Паше чувствовать себя чуть менее одиноким, чуть более нужным.