Осень
Минхо влюбляется в Хан Джисона так же, как меняются времена года – медленно, но неумолимо. Это начинается осенью, когда под ботинками хрустят листья, а холодный воздух режет легкие. Он ненавидит эту поездку, ненавидит, как на него смотрят придворные дамы, когда он проходит мимо, поэтому всю дорогу до тронного зала идёт, низко опустив голову. Здесь как всегда душно, тепло проникает сквозь половицы, и он оттягивает свой ворот. Из-под шляпы выступают капли пота. Он низко кланяется королю и ждёт, когда отец закончит говорить. Разговор прерывает Заместитель министра налогообложения, и Минхо с трудом сдерживает себя от того, чтобы разочарованно вздохнуть. Они занимаются одним и тем же вопросом вот уже несколько месяцев, и та преданность, которую он испытывал к позиции своего отца, ослабла ещё после первых трёх недель. Он больше не обращает внимания на дебаты и блуждает взглядом по помещению, пока Королевский секретарь не призывает к порядку. В дальнем конце зала, скрытый тенью Заместителя, крепко сцепив руки перед собой стоит парень не старше его самого. Он выглядит так же незаинтересованно, как и Минхо, и, когда они встречаются взглядами, он только выгибает бровь, а затем отворачивается. Сын Заместителя? Должно быть, случилось что-то серьёзное, раз он привёз его аж из Хамына. Он настолько погружён в свои мысли, что не слышит, как Секретарь зовёт его к выходу. Ладонь отца на плече резко возвращает его в реальность, он грубо толкает его к выходу из тронного зала – Минхо спотыкается. Двери, удерживаемые парой придворных дам, со скрипом распахиваются, и он с хмурым видом шаркает в коридор. Сын Заместителя тоже стоит там, прислонившись к стене и прижав ладонь ко лбу. – Там довольно жарко, не так ли? – бормочет он. Двери глухо закрываются. Шелковые рукава развеваются на сквозняке – бледно-желтые, как осенние листья. – Да, душно, – соглашается Минхо. Сын наместника – Джисон, как позже узнаёт Минхо, – остаётся в столице со своим отцом, и Минхо видит его на каждой королевской встрече. Он хорошо играет роль почтительного сына, кланяясь и кивая, когда необходимо, но его взгляд чаще всего почему-то оказывается направлен на Минхо. Однажды, во время одних особо тяжелых дебатов, пока никто не смотрит, он высовывает язык – Минхо приходится раскашляться, чтобы скрыть приступ смеха. Когда их выводят из зала в сопровождении нескольких историков, Минхо ждёт, пока закроются двери, а затем поворачивается к нему. – И что это было? Джисон пожимает плечами и делает несколько шагов вперед, следуя за вереницей государственных служащих по коридору к лестнице. – Ты выглядишь так, будто тебе не помешало бы посмеяться, – кричит он, уходя. Он ухмыляется, и Минхо чувствует, как грудь сжимает нечто странное. Он красивый.Зима
Стремительно наступает безжалостный холод, а дебаты всё ещё продолжаются. Минхо, стоя у двери, натягивает ботинки, съежившись от холода, когда слышит, как рядом останавливается отец. – Ты разговаривал с сыном Заместителя Хана, – говорит он категорично. Минхо замирает. – Всего несколько раз. – Не хочу даже слышать об этом. Я не допущу, чтобы политика Севера отравляла мозги моему сыну. Минхо открывает рот, чтобы защититься, – на самом деле, чтобы защитить Джисона, потому что они с ним никогда не говорили о политике, – но отец уже уходит. Поездка во дворец сегодня кажется дольше обычного, Минхо дрожит от ледяного ветра, обжигающего лицо и руки. Уже готовый войти в тронный зал, он чувствует, как кто-то тянет его за рукав, и, оглянувшись через плечо, видит, как Джисон жестом зовёт его за собой. Он качает головой, пытаясь одними губами произнести: «Я не могу», но Джисон настойчиво зовёт его к себе, подмигивая и ныряя за угол. Минхо, с трудом придумав убедительную причину отойти и получив в ответ от отца лишь строгий взгляд, полный непонимания, спешит через коридор вниз по ступенькам. – Какой непослушный сын, – кричит Джисон, и Минхо, обернувшись, видит его, прислонившегося к воротам внутреннего двора. Минхо, сложив руки на груди, шаркает к нему. – Мой отец категорически против всего этого, ты ведь знаешь. Джисон вскидывает бровь. – И всё же ты здесь. – Это лучше, чем быть там, – говорит Минхо, кивая в сторону тронного зала. Это не единственная причина, но он не собирается признавать вслух, как сильно трепещет собственное сердце, когда он видит его милую улыбку. – Знаешь, – беззаботно говорит Джисон, толкая калитку и проходя мимо неё, – Моему отцу это тоже не нравится. Он сказал, что, если снова увидит нас вместе, отправит меня обратно в Хамын без припасов, – он кривится, нахмурив брови, – На мой взгляд, это уже чересчур. Минхо вбегает во двор быстрее, чем ворота успевают закрыться. Земля покрыта снежными сугробами. – Не стоит рисковать только ради того, чтобы встретиться со мной. Джисон пожимает одним плечом, но смотрит искренне, когда говорит: – Мне нравится здесь, с тобой. Это ужасное ощущение в груди, Минхо снова его чувствует. Он отводит взгляд и прячет ладони в рукава. – Почему? – Мы хорошо подходим друг другу, тебе не кажется? – Я… – слова застревают в горле. Он прокашливается и чувствует, как начинают гореть щёки. – Если ты так не думаешь, – говорит Джисон, и Минхо интересно, не мерещится ли ему неуверенность в его голосе, – я больше не побеспокою тебя. Минхо поднимает глаза, и зрительный контакт, кажется, становится тяжелее, чем раньше. – Мне нравится, – кивает он и борется с желанием вновь отвести взгляд, – Быть с тобой. Мне нравится. Уголки губ Джисона приподнимаются в легкой улыбке. – Это я и надеялся услышать. Наступает самая длинная ночь в году – глубокое, темное сердце зимы; бушующая снаружи метель заставила жителей всего города наглухо закрыть все двери и окна. В такие дни, как этот, Минхо хуже всего – он заперт в комнате, от половиц которой исходит этот неприятный жар, а в голове неустанно кружат мысли. Иногда он думает о своей матери – о её мягкой улыбке, нежных руках, тихом голосе. Он думает о каше, которую она готовила ему в эти горькие ночи солнцестояния, о праздниках, на которых они бывали перед заходом солнца. Он выдыхает и трёт ладонями глаза. Его внимание отвлекает легкий стук, и он опускает руки. Снова, едва слышно из-за ветра. Он оглядывает свою комнату. Глухой удар. Снова. Удар. Он хмурится и встает на ноги. Ещё удар. Может быть, что-то в окне? Он смотрит на ручку и молится, чтобы ничего снаружи не обвалилось. Он едва дотягивается до неё и отшатывается при мысли, что, если откроет окно, внутрь могут попасть снег или лед. Он качает головой. Подождёт до утра. Глухой стук. Подождёт до утра. Глухой стук. Он прикрывает глаза. До утра. Глухой стук. И на этот раз ему кажется, что он слышит, как кто-то шипит: «Эй!». Он прижимает пальцы к вискам. Он устал, и это, возможно, просто ветер наводит его на странные мысли. Он вздыхает и двигается к фонарю, чтобы задуть пламя. Ему нужно поспать. Глухой стук. – Ты хочешь, чтобы я тут замерз? Минхо замирает. Рука останавливается над фонарём. Хан Джисон? Глухой стук. Он бы не пришёл сюда в такую погоду, да? Стуки прекращаются, и Минхо чувствует, как в животе поселяется что-то похожее на беспокойство. Не раздумывая, он хватает фонарь и проскальзывает мимо двери своей спальни. Ближе к внешней части дома пол становится холоднее. Он останавливается у входа, прижимает ладонь к дереву и ждёт. Такими темпами отец вот-вот проснётся, и, если он увидит его, то точно рассердится, а Минхо к этому не готов. Он хмурится. Стоит ли это того? Он прижимается ухом к двери. Ничего, кроме непрекращающегося воя ветра, но он мог поклясться… Глухой стук. – Я надеюсь, ты не игнорируешь меня. Дыхание стремительно покидает тело, и Минхо не уверен, что это: облегчение или тревога. Он толкает дверь, морщась от громкого скрипа, и подпирает её плечом, когда освещает фонарём дорожку. Кругом одни тени и пронизывающий холод, но он поворачивает фонарь влево и… Джисон оглядывается, и Минхо видит в его руке, одетой в перчатку, комок снега. Он замирает, уже готовый запустить его в окно его спальни, но, когда видит Минхо, тут же опускает руку. Он мгновенно улыбается, сияя в тусклом свете фонаря, и Минхо чувствует, как сердце переходит на бег. – Что ты, черт возьми, здесь делаешь? – шипит он. Джисон кивает в сторону его окна. – Привлекаю твоё внимание. – Что ж, у тебя получилось, – хмурится он, поднимая фонарь повыше. Его плохо слышно с такого расстояния, но он не уверен, что делать дальше. Снег лежит поперек дорожки мелкими сугробами. Он содрогается, когда думает о том, чтобы наступить туда в одной пижаме, но мысль о том, что Джисон наутро сляжет с простудой, не лучше, – Подойди ближе, что происходит? Джисон, прыгая, поднимается по лестнице. Снег прилипает к его шляпе, к перчаткам, к ботинкам. – Я просто хотел увидеть тебя. Неужели в это так трудно поверить? Минхо прищуривается. – Немного. Джисон уже открывает рот, чтобы ответить, но в последний момент передумывает. Минхо почти видит, как он проглатывает несказанные слова. Его взгляд опускается на землю. – Это было опрометчиво, знаю, – мягко говорит он, – Но я подумал, что, возможно… – он затихает – слышно лишь резкий свист ветра, проносящегося мимо дома. – Возможно, что? Джисон переминается с ноги на ногу. – Возможно, ты тоже хотел меня увидеть. Минхо чувствует, как собственное сердце останавливается и застревает где-то в горле. – Я… – он сглатывает, – Д-да. Я… я хотел. Джисон поднимает глаза, но выражение его лица непроницаемо. Он смотрит так долго, что у Минхо начинают гореть щеки. Он собирается отвести взгляд, как Джисон говорит: – Я надеялся, что ты это скажешь. Танцующее пламя фонаря грозит вот-вот погаснуть. Призрачные тени растягиваются и скользят по входу. У Минхо начинают болеть пальцы. Он делает вдох. – Ты ведь знаешь, что тебе опасно находиться здесь? Смерти хочешь? Джисон пожимает плечами. – Так ты пригласишь меня внутрь? – Если отец проснётся, голову мне отсечёт. И тебе тоже. – Я не против умереть. Минхо хмурится. – Это не то, что я имел в виду. Ты просто… должен вести себя тихо. Как только возможно. Понял? Джисон вскидывает бровь. – Понял. Минхо толкает дверь, открывая проход шире, и Джисон проскальзывает внутрь. Дверь закрывается со скрипом и грохотом, и они оба замирают. Он слышит прерывистое дыхание младшего. Воздух заряжен, взгляд мечется из стороны в сторону, пока Минхо ведет его в свою комнату. Он ставит фонарь на место и видит, как Джисон неловко стоит в центре, сжимая в кулак и разжимая руки в перчатках. – Отец спит в другой части дома, – говорит он, – Надеюсь, он нас не услышит, но всё же, – он прикладывает палец к губам, – как можно тише. Джисон отражает его действие. – Конечно, – его перчатки и шляпа потемнели от растаявшего снега. Минхо протягивает ему руку, – Что? – шепчет он. Минхо кивает на его руки. – Твои перчатки. И шляпа. Снимай, пока не заболел, пусть высохнут, – он делает шаг вперед и тянется к его руке, дергая намокшую ткань на себя. У Джисона длинные, тонкие пальцы – он никогда этого не замечал, – и они покоятся на ладони Минхо на пол такта дальше, чем следовало бы. Минхо думает, каково было бы сплести их пальцы вместе. – Зачем ты пришёл, Джисон? – тихо спрашивает он. Джисон прочищает горло, и он отпускает его руку. – Отец напился, будет спать до самого полудня, – он корчится, – И не то чтобы я вообще хотел проводить солнцестояние с ним. Я хотел быть здесь, с тобой. В груди болит. – А ещё, – он тянется к внутреннему карману и достаёт маленький шелковый мешочек, – я хотел подарить тебе это. Минхо кладёт перчатки рядом с гаснущим фонарём. Он осторожно берет мешочек, открывает его и высыпает содержимое себе на ладонь. Красные бобы стучат друг о друга, как крошечные камешки. – Красная фасоль? – Знаю, это не каша, – говорит он, печально глядя ему в ладонь, – Но я – ужасный повар; я пытался приготовить её, но всё испортил. – Ты… – боль в груди перерастает в то, о чём он даже не смеет думать. Он высыпает бобы обратно в мешочек, – Ты проделал весь этот путь сюда в такую погоду, чтобы принести мне фасоль? Джисон поднимает глаза. – Я не должен был этого делать? – Я не знаю… я настолько важен тебе? – выходит, как шёпот – он не хотел этого. Джисон не отводит взгляда. – Да, настолько, – бормочет он, – И в этом нет ничего неправильного, так ведь? Минхо хочет взять его за руку и одновременно убежать. Он стоит, приросший к полу, чувствует, как собственное сердце бьется где-то в горле, пока фонарь мерцает и тускнеет. Джисон такой красивый: губы его приоткрыты, глаза горят и пытаются разглядеть что-то, о чём знает только он, по лицу его бегают тени. – Я не знаю, – шепчет Минхо, – Да? Джисон делает шаг ближе. Он тянет за ленту у себя под подбородком, пока узел не развязывается, затем снимает шляпу с головы, позволяя ей упасть на пол. Нитка бус стучит о твердую древесину. – Мне это не кажется неправильным, – он придвигается ещё ближе. Так близко, что Минхо видит умирающий свет фонаря, отражающийся в его глазах, – Но, если ты не согласен, я могу уйти. Минхо качает головой. Воздух тяжело оседает в легких. Пламя мерцает, дрожит, мерцает, дрожит и гаснет. Наступает темнота. Полная, всеобъемлющая, удушающая. Ему кажется, что он чувствует дыхание Джисона на своих губах. Ему интересно, какие его губы на вкус. Ему интересно, каково это – прикоснуться к нему… – Я много думал, – шепчет Джисон. И да, его дыхание, несомненно, касается его приоткрытых губ. У Минхо начинает кружиться голова. Ему жарко. Так жарко, что вдоль линии роста волос выступают капельки пота. Он тяжело сглатывает. – О чем? – его глаза привыкают к темноте, и он видит, как взгляд Джисона скользит по всему его телу. Медленно, тяжело. – О тебе, – между ними больше нет пространства – Минхо чувствует каждую частичку тела, прижатого к его собственному, – О том, что ты любишь. О том, что нет, – он проводит кончиками пальцев по линии его подбородка, – О том, как бы ты отреагировал, скажи я, что хочу целовать тебя, пока в твоих легких не останется ни крупицы воздуха. Тело вспыхивает от прикосновений, одно за другим, одно за другим. Минхо пытается заговорить, но всё, что выходит, – это хриплый звук, наполовину похожий на вдох, наполовину на всхлип. Он не знает, что сделать: притянуть Джисона ближе или оттолкнуть его, потому что, несомненно, – абсолютно точно, – это запрещено дюжиной разных правил, в бесконечном лабиринте последствий отражающихся друг в друге. Но Боги, он хочет этого. Хочет с силой тысячи бурь. – Я… я… – он задыхается. Ладонь Джисона скользит вниз по его шее. – Что? – Сделай это, – шепчет он, – Поцелуй меня. И Джисон не теряет ни секунды. Он обхватывает его лицо свободной рукой и льнёт к его губам, будто ждал этого момента всю свою жизнь. Целует мягко и нежно, будто прощупывает почву, боясь переступить черту. Тело гудит от молниеносно острого желания – он никогда раньше такого не испытывал. Шелковый мешочек выскальзывает из его руки, когда он пытается схватить Джисона за плечи. – Поцелуй меня, – выдыхает Минхо. Он хочет, чтобы глубоко, а выходит нежно и почти отчаянно. Джисон замирает, но не отстраняется. Минхо чувствует, как он улыбается, скользя руками к запа́ху его одеяния, и тянет ткань на себя – так сильно, что Минхо испуганно выдыхает. – Можно? Минхо не знает, должен ли отвечать, но Джисон снова целует его, не оставляя ни единого шанса. И вот она, молния, поднимающаяся вверх по коже и разрывающая его на части в его прикосновениях. Он тает, когда Джисон прикусывает его нижнюю губу, от того, как младший задыхается, когда он впивается ногтями в его плечи, от того, как его ловкие руки скользят ему под одежду, чтобы оставить чернильные отметины на коже. От желания кружит голову, колени подкашиваются, и когда Джисон толкает его назад, он едва ли удерживается на ногах, цепляясь за край своего письменного стола. Стол совсем низкий, и его рука прогибается под их весом. Он тяжело оседает на пол, упираясь руками себе за спину, и Джисон забирается к нему на колени, не давая ни секунды на передышку. Его раскаленные добела пальцы скользят по груди, и ночная рубашка Минхо уже беспомощно свисает с его плеч. Она соскальзывает вниз, к ладоням, упирающимся в дубовые доски, и он чувствует себя в ловушке, будто всё его тело сейчас во власти Джисона. И эта мысль настолько вскруживает голову, что он невольно хнычет ему в губы. – В чём дело? – шепчет Джисон. Он впивается пальцами в ткань вокруг его запястий, – В этом? – Минхо издаёт звук, должно быть, похожий на «да», потому что Джисон кивает и приближается к его уху, – Мне снять её? – Только… – Минхо откидывает голову назад и пытается втянуть в легкие побольше воздуха, – только если т-ты сам захочешь. Джисон замирает. Тишина длится секунды, которые накладываются одна на другую, всё выше и выше. Минхо начинает думать, не сказал ли он что-то не так, и чувствует, как в груди поднимается паника. Он открывает рот, чтобы извиниться, но Джисон тяжело выдыхает ему в ухо и обхватывает его запястье. – Значит, всё зависит от меня? Минхо сглатывает. Слова застревают где-то в горле, а затем так же быстро пропадают. Возможно, это слишком, возможно, он зашёл слишком далеко… – Я задал вопрос, – выдыхает младший, – Я жду ответа. И Минхо готов сквозь землю провалиться из-за звука, который срывается с его губ. – Д-да, да, прости, если это слишком, я… Джисон зажимает зубами мочку его уха, и Минхо давится словами. Тело горит под его прикосновениями, как бумага, объятая пламенем – медленно, целиком и полностью. – У меня было предчувствие, – бормочет Джисон. Он мажет губами по его шее, – Что тебе это понравится, – он прокладывает дорожку поцелуев вниз, и всё, что Минхо сейчас может, это дрожать и скулить в его объятиях, – Я знал, что ты будешь именно таким. – Я… – начинает Минхо, не имея понятия, что хочет сказать, – Я… пожалуйста, пожалуйста, я… Джисон тихо шикает в темноту. Он поднимает голову, они оказываются лицом к лицу, и чистое, неподдельное желание в его взгляде заставляет тело дрожать. Джисон ослабляет хватку на его запястье и подносит руку к его лицу, большим пальцем оттягивая его нижнюю губу. – Разве не ты говорил, что мы должны вести себя как можно тише? Минхо пытается сделать вдох, но он не уверен, что у него это получится. – Да, – Джисон подается вперед, – Так-то лучше, – он опускает руку ему на плечо и целует его – с языком и зубами, короткими ногтями царапая ему спину, оставляя синяки на запястьях и горячие слёзы в глазах… К тому моменту, как встаёт солнце и стихает ветер, имя Джисона – это единственное, что остаётся у него на губах, а воспоминания о его прикосновениях въедаются в кожу.❅
Минхо влюбляется в Хан Джисона так же, как меняются времена года – медленно, но неумолимо. Когда они порознь, каждым воспоминанием о его лице, его губах, руках и дыхании он латает собственное ноющее от боли сердце. Когда они вместе, он показывает Джисону, что ему нравится, а что – нет, показывает, как он реагирует на то, как Джисон целует его, пока в легких не останется ни крупицы воздуха. Ему нравится, как Джисон мажет губами по его уху, говоря ему, какой он прекрасный, совершенный, красивый. Ему нравится, как Джисон смотрит на него, когда он с приглушенными стонами умоляет его о большем, пока не начинает болеть горло. Ему нравится, как Джисон всегда сдаётся ему, рушится, как карточный домик, даже когда клянётся этого не делать. Как Джисон даёт ему то, о чём он так просит, тихо выдыхая «да, да, любовь моя» и «будь хорошим мальчиком, дорогой». Он ненавидит смотреть, как тот уходит, ненавидит гложущую внутренности пустоту, впивающуюся острыми когтями ему в грудь, когда Джисон проскальзывает мимо парадной двери до восхода солнца и пробуждения отца. Он ненавидит, когда не остаётся ничего, кроме затяжного жжения от кончиков его пальцев или зубов на коже. Он ненавидит то, как ему до мозга костей больно без него.Весна
Тает снег, реки поднимаются под натиском весеннего стока, и Минхо знает, что счастливого конца у них не будет. Он снова в тени своего отца, шаркает по застоявшимся лужам ко дворцу, низко опустив голову. Он поднимает взгляд только после того, как король обращается к залу, и чувствует, как желудок проваливается куда-то под пол, когда понимает, что Джисона там нет. На языке оседает горький привкус. Едва они покидают территорию дворца, как Минхо спрашивает: – А где Заместитель Хан? Отец кривит рот в хмурой гримасе. – Собирает вещи, они с сыном вернутся в Хамын, как только сойдёт снег, но не думаю, что тебя это как-то касается. До конца дня Минхо кажется, что его тошнит. Когда наступает ночь, и отец ложится спать, он зажигает фонарь и садится на пол, скрестив ноги. Секунды растягиваются в минуты, а те – в самые долгие часы, которые, кажется, идут целую вечность. Он впивается ногтями себе в бёдра. Он не будет плакать. Не будет. Глухой стук. Он с трудом поднимается на ноги. Глухой стук. Дрожащими пальцами хватает фонарь и спешит к входной двери. Джисон здесь, как и всегда до этого, но от выражения его лица в груди болит. Камешек в его руке звонко ударяется о землю. Уголок его губ поднимается в грустной полуулыбке. – Я буду скучать по этому. Минхо сглатывает. – Не говори так, – он протягивает ему руку, и Джисон без колебаний берёт её в свою. Минхо затаскивает его внутрь, слышит, как захлопываются двери, и не отпускает, даже когда они добираются до его комнаты. Тихо. Очень тихо. – Я так понимаю, ты уже слышал. Минхо качает головой. – Не надо. Выражение лица младшего мгновенно меняется, и он крепче сжимает его ладонь. – Я не могу остаться, – шепчет он сдавленным от слёз голосом. Минхо дышит прерывисто. Он не будет плакать. Не будет. Джисон подходит ближе и обнимает его за талию. Минхо цепляется за него, будто вот-вот утонет, пальцами с силой впиваясь в шёлк – лишь бы Джисон не забывал тепло его рук. – Я люблю тебя, – выдыхает Джисон, утыкаясь лицом ему в шею – тёплое дыхание, горячие слёзы, прерывистые вздохи, – Я так сильно люблю тебя. Я не знаю… я не смогу… Минхо чувствует, как к горлу подступают слёзы. Глаза горят, а пальцы начинают дрожать. – Пожалуйста, Джисон, не надо. – Он нашёл мне жену, – так тихо, что Минхо почти пропускает это мимо ушей, но, когда до него доходит, слова будто проникают глубоко под кожу, прямо по венам, из которых начинает сочиться кровь, – Как я могу полюбить её, Минхо, когда мои сердце и душа уже принадлежат тебе? И как бы сильно он ни надеялся на нечто прекрасное, он чувствует горящие дорожки на собственных щеках. Он надеялся на хладнокровие, изящество, на нежное, позолоченное прощание в угасающем свете фонаря. Но внутри только безобразная, клыкастая печаль, вцепившаяся в сердце и отказывающаяся отпускать его. Он пытается заговорить, но выходит только сдавленное: – Я люблю тебя, пожалуйста… я больше не могу… Они цепляются друг за друга, боясь отпустить, пока с восходом солнца клыки этой печали не обескровливают их обоих досуха.Лето
Проходят месяцы, прежде чем Минхо видит его снова. И всё не так, как раньше, совсем. Потому что Джисон приезжает в город вместе со своей женой, и она милая, скромная и такая, каким Минхо никогда не сможет стать. Она красивая, Джисон тоже, и вместе они вызывают зависть у каждого жителя этого города. Минхо отворачивается быстрее, чем успевает словить его взгляд. Он ковыляет домой и плачет так, как не плакал уже несколько недель. Тени танцуют в стенах его комнаты и тянутся к нему своими когтями. Они всё ближе и ближе, и вот он уже погружается во тьму. Солнце уже село, осознаёт он, потирая глаза тыльной стороной ладони. Ему нужно поспать, пусть он и знает, что наутро легче не станет. Глухой стук. Он замирает. Глухой стук. Руки начинают дрожать. Он выходит в коридор и толкает входную дверь. Он пожалеет об этом. Это сломает его. Джисон стоит у его окна с камешком в руке. Он видит Минхо и беспомощно роняет его на землю. – Я ведь говорил, что буду скучать по этому, – шепчет он. Минхо чувствует, как собственное тело раскалывается на тысячу осколков, когда протягивает ему руку, и Джисон берёт её в свою. Он затаскивает его внутрь и жмётся к нему в темноте, дыхание прерывается, а к горлу подступают слёзы. – Она красивая, – выдыхает он. Он не знает, зачем говорит это, не знает, зачем голыми руками ковыряет незатянувшуюся рану, но не может остановиться. Джисон качает головой. Минхо чувствует, как его горячие слёзы капают ему на воротник. – Она – не ты. И там, в чернильной, душной темноте середины лета, Хан Джисон разрывает Минхо на части так же, как меняются времена года – медленно, но неумолимо.