Отравленное золото

– Не помешаю? Взгляд Ондолемара остаётся холодным, когда скользит по растянувшемуся на шёлковых простынях Анкано, который ленивым шлепком по заднице выпроваживает из постели какого-то мальчишку. Юнец, пусть и неказистый, всё же альтмер – при всей своей извращённости, Анкано не подпустил бы к себе никого другого. Ондолемар с мрачной усмешкой подмечает, что мальчик, хоть и нескладно-угловатый, но на мордашку весьма неплох – огромные глаза цветом в летнюю зелень Саммерсета, припухшие (отчего – знать не особенно хочется) губы, развратный и сытый взгляд. – Не помешаешь, мы уже закончили. У Анкано совершенно невинный голос, а вот на кровати вытягивается он гибче любой шлюхи, совершенно не стесняясь наготы. Он всегда знал, что красив, знал – и пользовался этим, и это работало безотказно. Раньше. Сейчас Ондолемару плевать, Ондолемар привык, и даже в груди ничего не ёкает. А ведь ещё год назад он бы на него набросился, вжал в постель, ещё год назад сошёл бы с ума от тяжести в паху и участившегося дыхания. Губы сами собой поджимаются от брезгливости, когда очередная Анканова игрушка для утех дефилирует мимо перепачканными (в чём – знать не особо хочется) бёдрами, наклоняется за разбросанным по всему полу тряпьём. – Анкано, могу я попросить о маленькой услуге? – М? – блядские губы делают сладкую улыбочку, взлетают насмешливые брови, – Конечно, д о р о г о й. – Прикажи слугам сменить постельное бельё. Лишь калёная годами выдержка не позволяет рявкнуть на мальчишку, швырнуть в него поднос, приколотить к стене, а потом оторвать голову улыбающемуся любовнику, но получается стоять прямо, смотреть в наглые глаза равнодушно и даже не выдавать облегчения, когда позади, после долгой возни, тихо хлопает дверь. – Только давай без нотаций, ладно? Я хорошо отдохнул. – Анкано переворачивается на живот, выглядывает из-за плеча ядовитым золотом, – Не порть момент, как ты это умеешь. – Зачем? Мы всё выяснили ещё год назад. – у Ондолемара глаза закатываются непроизвольно, – Меня раздражает лишь то, что всякую дрянь ты тащишь в н а ш у постель. – Попрошу! – этот смех действует так, словно в грудь залили яд, – Этот юноша – племянник самого... – Да плевал я! – терпение подводит, кончается, как песок в перевёрнутых часах, – Я попросил. Ты услышал. Если примешь к сведению – буду благодарен. – А если нет? Этот тон раньше выбешивал до пелены перед глазами, а сейчас не вызывает ничего, кроме усталости. – Спокойной ночи, Анкано. Хлопок чуть громче, чем отзвучавший пару минут назад. И только укрывшись за дубовой дверью, Ондолемар позволил дрожи ударить в спину – как ударил туда издевательский хохот из комнаты. Раньше всё было иначе. Прошло десять лет с их первой ночи, которая перевернула жизнь с ног на голову. И сломала её. Зачем так безумно, безрассудно, пьяно, зачем он пошёл за лукавым прищуром, зачем позволил себе, позволил ему... Почему наутро разрешил остаться в своей постели? И почему не ушёл сам, хотя чётко понимал, что должен? Десять лет всё было сложно, но терпимо. Анкано провоцировал, доводил до срывов. До того, что приученный сохранять спокойствие Ондолемар впивался пальцами в волосы и дышал часто-часто, пытаясь не сорваться. Не навредить ему. Не навредить себе. Анкано вился над ним коршуном, глумился, смеялся в лицо и плевал ядом. В нём яда больше, чем в любой змее. “– Ты ведь простишь мне это. – елейным шёпотом на ухо, пока ногти больно царапают шею. Дышать невозможно, – Ты привыкнешь. Ты не можешь без меня, верно? Не можешь сейчас, не сможешь после. Только я полюблю тебя т а к, дорогой. Только я”. Спустя время Ондолемар понял, что рядом удерживало его лишь то, что в моменты падения и бессилия, когда не остаётся ничего, кроме сомнений и годами подавляемой неуверенности, Анкано был рядом. Обнимал за плечи, шептал сладкую ерунду, отгонял кошмары. Те самые кошмары, которые и навёл сам, но это почему-то каждый раз забывалось. Только удавка на горле с каждым днëм затягивалась всë крепче, и ни сила воли, ни врождëнная альтмерская гордость не помогли еë разорвать. От Анкано невозможно уйти — а он, на первый взгляд, и не держал, самолично заводил интрижки на стороне и не скрывался, разбрасывался насмешками и вплавлял под сердце страшное равнодушие. Но разорвать эту связь? Ондолемар, конечно, часто об этом думал, часто, полный решимости, врывался в покои любовника, но замирал каждый день, стоило Анкано опустить ресницы и вызывающе улыбнуться. Ондолемар оказывался прикован к месту, когда обнажëнный Анкано змеем скользил к нему и, не сводя опасных золотых глаз, опускался на колени. За полминуты желание забыть этого мерзавца сменялось жгучим рефлексом схватить за волосы, сдаться под напором ловких пальцев на ремне, захрипеть и откинуться назад в болезненно диком возбуждении. Анкано дарил возможность оторваться на нëм за все потрëпанные нервы и снесëнные обиды, но был настолько прекрасен, что ему хотелось дарить лишь наслаждение, чтобы колени тряслись, а из змеиного злобного рта не слова вылетали, а стоны.

***

– Ты глупец, Ондолемар. – Я знаю. Они с Эленвен – старые друзья. Разумеется, не афишируют это, нося на публике маски: Эленвен – требовательной госпожи, Ондолемар – идеального подчинённого. Но когда она застала его шляющимся среди ночи по посольству с дёргающимся глазом и подрагивающими плечами, без вопросов утащила в свои покои. Груз Первого эмиссара слишком велик, оттого у неё всегда в запасе бутылочка-другая вина – не того кислого скайримского пойла, а настоящего, из Алинора. Золотой напиток, бьющийся о стенки дорогого кубка, словно впитал в себя всё саммерсетское, почти забытое за северными морозами, солнце. И оттого золото вина дороже всех альтмерских сокровищ. Ондолемар не сразу заметил протянутый ему кубок, только спустя несколько секунд пристального взгляда Эленвен очнулся и безжизненно кивнул, механически, как двемерская машина. – Спасибо. Ты не обязана, но что бы я без тебя делал? – они вдвоём, можно скинуть маску, можно бросить взгляд почти тёплый, – Выгляжу слишком жалко? – Пожалуй. – Эленвен редко лжёт в личных беседах с ним, честна и сейчас, – Утром Анкано возвращается в Коллегию, а ты... – А я – в Маркарт. – торопливо заканчивает её фразу Ондолемар, и саммерсетское вино кажется ему горьким, – Я не отказываюсь от своей работы, как и не собираюсь саботировать Анкано. – О, с последним он справляется и сам. – Второй эмиссар узнаёт эту интонацию, понимает, что Эленвен если не злится, то явно раздражена, – Его исследования... Я никогда не пресекала жажду знаний своих эльфов, особенно, если это касается магии. – Дай угадаю, – Ондолемар вкуса не чувствует, пьянящий напиток ничем не отличается от его голоса, монотонного и сухого, – Анкано ведёт игру, не отвечающую интересам Талмора? – Я бы сказала, угрожающую им. – таким тоном, фальшиво-спокойным, Эленвен говорила только на допросах преступников, – Мы не понимаем, что именно он задумал, и меня это очень тревожит. Советовать тебе его образумить, я полагаю, бесполезно? – Образумить Анкано не сможет даже смерть. – удивительно, как легко это произнести, – Даже ей в лицо он плюнет ядом и сделает по-своему. Назло всем. – Ты даже не пытаешься прикрыть его. Поумнел, Ондолемар? – Выгорел. Получается даже выдавить хрипловатый смешок, который переходит в кашель. Проклятые скайримские холода. Он пьёт, не наслаждаясь и не смакуя, смотрит в глаза Эленвен и не чувствует н и ч е г о. Ни злости, ни боли, даже мёртвая хватка раздражения отпустила свербящее горло. Холодно, внутри так холодно, как не бывало никогда, вот только если раньше, много раньше, это вселило бы ужас, то сейчас совсем не задевает ни одной эмоции. Уже через часов десять они разъедутся, чтобы встретиться через месяц – если повезёт, и на то будет милость светлейшего Ауриэля. Мыслей слишком много. Они скачут, подобно лягушкам, за которыми Ондолемар любил наблюдать в детстве у пруда сада в своём поместье, и не все крутятся вокруг Анкано. Недавний переполох в посольстве наделал столько шума, что поднял на уши весь Талмор, о нём говорили даже в столице Саммерсета. – Эленвен, как раненые юстициары? – тема разговора меняется сама собой неуклюже и глупо, – Я так и не успел навестить их. – Лекарства позволили им умереть во сне. – она тоже пьёт так, словно глотает простую воду, без всякого удовольствия, – Рулиндил ещё жив, но надолго ли? Наш враг был силён. Силён, да. И жесток – даже по талморским меркам. Вино не помогает убрать болезненную сухость в горле, а полупьяное состояние не приносит облегчения. Кубок снова наполняется, золотой ручей стекает по серебряным стенкам, а Ондолемар вспоминает, как тогда из глоток его эльфов текла кровь. “Пожалуйста, отвлеките ненадолго стражу? Я хочу немного пошутить. Прошу, Ондолемар, одна маленькая шалость! Это будет забавно, правда”. Пальцы готовы сломать кубок. Будь это хрусталь –давно бы треснул в побелевшей от напряжения ладони. Второй эмиссар правда думал, что пришедший на приём данмер, что так охотно помог ему в Маркарте разоблачить грязного нордского еретика – друг. Он действительно поверил, что чужак, представитель другой расы, безымянный данмер, в своих намерениях чист. Он так легко и смело говорил, так внимательно слушал, что эмиссар позволил себе растаять и поверить. Устраивая небольшой спектакль и зовя стражу, Ондолемар готовился увидеть своеобразный данмерский юмор. А не трупы. Не развороченные покои Эленвен. Не огонь на заднем дворе посольства. И не искалеченного Рулиндила с зияющими ранами от смертоносных заклинаний в спине. Он столько лет берёг веру в превосходство альтмеров и свой высокий интеллект, чтобы так смешно, глупо и нелепо довериться кому-то не из их круга. – Ондолемар, мы все потеряли осторожность. Я расслабилась. Не ты один несёшь эту вину. – Эленвен могла бы убить его, а вместо этого касается плеча почти мягко, – Я виновата не меньше. – Я совершил преступление. Это я обрёк их на смерть. Ты должна была отдать меня на казнь. – И себя заодно? Вместо того, чтобы гнать себя в могилу, исправляй сделанное, Ондолемар. Ты можешь искупить вину. – Как?! – Если Анкано – предатель, ты позволишь ему умереть.

***

Утром, расходясь по повозкам, которые разведут их по разным краям Скайрима, ни Ондолемар, ни Анкано, даже не прикасаются друг к другу. Это уже не ранит.

***

Вести разлетаются быстро. Уже через несколько дней, сидя в своих маркартских покоях, Ондолемар сжимает смятый пергамент с лаконичным и таким понятным посланием. По крайней мере, Анкано никто не судил. По крайней мере, он умер в бою, а не на плахе. Убийца известен, сейчас он считается спасителем Коллегии и всего Винтерхолда, если не всего мира – неизвестно, что бы смог натворить обезумевший Анкано, раз посмел не просто позариться на неопознанную мощную силу, но и убить архимага. Это точно было совершено не во благо Талмора и Альдмерского Доминиона. Архимаг был занозой, но не той помехой, что требует немедленной ликвидации. Эленвен не позволила покинуть Маркарт и явиться на прощание. А будь разрешение дано, Ондолемар не приехал бы и сам, как не приехал и на прощание с Рулиндилом. Теперь у него остался только полувыцветший старый портретик, что хранится в одной из любимых книг. Художник на редкость талантлив, раз передал и хищный блеск глаз Анкано, и презрительную ухмылку, что не пропадала с его лица даже в их общей постели, и нервное напряжение стеклянных пальцев. Ондолемар на этот портрет смотрит теперь с такой же болью, с какой смотрел и на искалеченных после приёма юстициаров. Вся его любовь и память осталась в тускнеющих красках творения малоизвестного человека, который встретился им на главной площади Солитьюда. Тогда Ондолемар был готов дать художнику должность личного портретиста, чтобы раз за разом запечатлевать на холсте злые змеиные черты, но не успел – как выяснилось позже, бедняга скончался в хмельной горячке. Теперь мёртв и Анкано. Второй эмиссар бежит от воспоминаний и боли, как может – тонет в работе, с усердием служебного пса выслеживает нордских еретиков, заполняет отчёт за отчётом... И глушит вино, но каждый раз в его светлых переливах видит хищные золотые глаза. Разумеется, Ондолемару снятся сны, и всё реже в них красота и нежность почти забытого Саммерсета. Нет, едва ли не каждый раз, бессильно падая лицом в ворох документов, он встречается с мёртвым Рулиндилом, бежит по полуразрушенному посольству, спотыкается и падает в колючий снег. Оборачиваясь, видит, что запнулся о тело Анкано, хватается за отяжелевшие каменные плечи, трясёт в тщетной попытке вытащить из лап смерти, но в спину хохочет отец ужаса Ситис, алым мерцают алые данмерские глаза... “Вам понравилась моя шутка, господин эмиссар?”

***

Когда на Маркарт нападают Братья Бури, Ондолемар не боится. Он уже не может бояться, и терять ему нечего. Когда он понимает, что не спасёт никого из своих юстициаров, когда восторженный гул прихвостней Ульфрика становится настолько громким, что хочется зажать уши, он вытаскивает из ножен тонкий саммерсетский клинок. Всё же, в какой бы ситуации ни оказался гордый эмиссар Талмора, даже смерть подчиняется ему. А перерезать себе горло, когда нечего и н е к о г о терять – простейшая задача.