Destroyed

      Молчание давило на виски, заставляло внутренности сжиматься, а сердцебиение учащаться, словно что-то огромное и несущее лишь смерть находилось совсем рядом и просто выжидало. Словно все то, что так или иначе могло хоть немного отвлечь воспаленный разум, рухнуло, поднимая огромные столпы дыма и грязи, разрушая все то, что было создано не тобой, и не Богами, но кем-то свыше, могущественнее и главнее всего, даже твоей жизни. Молчание причиняло боль, мучало и скручивало, ломая кости, рвя сухожилия, заставляя тебя срываться на крик, на истошный и животный вопль, разносящийся по округе эхом – больше нет звуков, лишь один он.       Ванда рассматривала красные бусины, перебирая их пальцами липкими от крови и грязи. Она старалась не сбиться со счета и понять, как долго это продлится для нее, как долго эти ночные кошмары будут казаться ей реальностью. Ванда надеялась, что это безобидное занятие поможет ей прийти в норму, вернет в то самое время, когда то, что казалось ей невероятно сложным, наконец-то становилось понятным. Но ничего не менялось, и шум не переставал пугать ее, и мысли не давили с новой силой, и все то, что она сдерживало внутри себя… Все это жаждало отмщения.       Она исчезла на несколько месяцев, хотя сделать это оказалось намного сложнее: всюду за ней велось наблюдение, ее уровень доверия был ниже, чем у тех, кого выводили из камеры на ошейнике, словно бешенную собаку. Кто-то считал ее ребенком, но многие видели лишь монстра, готового разрушить все, что подает признаки жизни, все то, что привносит хоть немного радости в посеревший с годами мир. Ванда ненавидела себя за то, что сделала, но она понимала, что не сможет просто сидеть и ждать, когда сможет быть удобной, когда сможет быть простой для всех них. Она смотрела в ее глаза, в глаза Романофф, и помимо боли и страха видела в них то, что боялась увидеть ранее – отвращение. Это было лишь мимолетным отблеском в столь родных глазах, но это то, что стало последней каплей, и что позволило Ванде принять окончательное решение. Любила ли она Наташу? Она не могла ответить на этот вопрос с момента их первой встречи, и даже спустя месяцы общения тоже. Ванда путалась, пропадала в веренице мыслей и в конечном счете упиралась в стену, она не понимала, что за чувства овладевают ей. Она не могла назвать любовью то, что открыто показывала. Она не могла назвать любовью то, что другие пытались озвучить.       - Был бы ты рядом, все было бы намного проще, - тихо шепчет она, всматриваясь в пустоту. – Но тебя нет, а вместе с тобой умерла и часть меня. Они думают, что я опасна для общества, что моя сила несет лишь гибель всему живому, а я лишь пытаюсь понять, кем я действительно являюсь. Разве это плохо? Разве плохо, что я пытаюсь понять, что могу сделать для этого мира? Или я все порчу?       Она понимала, что эти вопросы останутся без ответа, но продолжала задавать их вслух, словно надеялась на то, что вселенная сможет помочь ей. Словно он, ее брат, часть ее души, все же выжил в той битве и сейчас окажется рядом, чтобы помочь. Чтобы просто быть, вновь привносить немного ясности в серость дней, чтобы дополнять ее.

***

      Романофф во многом помогла ей в те самые минуты, когда она остро нуждалась в компании, но ввиду своего характера не старалась озвучить это. Она привыкла полагаться лишь на себя и Пьетро, впускать кого-то еще ей было довольно сложно. Все началось с простого взгляда глаза в глаза, когда невозможно солгать. Ванда думала над тем, как хочет оказаться в то самое время, когда все было просто и понятно, когда для улыбки было необходимо так мало.       - Пора поговорить об этом, - Романофф сидела на ее кровати, словно бы у себя в комнате, словно бы им не нужно было соблюдать все эти формальности. – Это не будет продолжаться вечно, Ванда.       - Ты так думаешь? Мне казалось, что все в этом мире можно решить простым умалчиванием, - Ванда стояла у окна и наблюдала за тем, как ветер пытался согнуть деревья. – Разве я не права?       - Я пытаюсь тебе помочь, - дополняет Романофф, выдыхая. – И я не понимаю, почему ты отталкиваешь меня, Ванда. Да, наша первая встреча прошла не совсем гладко, но это осталось в прошлом, пора про это забыть.       - Забыть? Сколько времени потребовалось тебе, чтобы забыть? Сколько ночей ты просыпалась в холодном поту, молясь о том, чтобы это был кошмар?       - Это причиняет мне боль до сих пор, но я научилась жить с этим, я научилась отпускать это. Ты должна попытаться, он бы этого хотел, - Наташа не уверена в том, что последние слова не вызовут бурной реакции, но она понимает, что они необходимы.       - Мне не нужна твоя жалость, Наташа, - Ванда поворачивается к ней лицом, быстрым движение тыльной стороны ладони вытирая слезу.       - Я и не предлагаю тебе быть жертвой, Ванда, - Наташа встает и подходит к ней, кладя руки на ее плечи. – Я предлагаю тебе помощь. Тебе не обязательно быть со мной максимально откровенной, не обязательно говорить о том, что ты чувствуешь, я не собираюсь давить на тебя и говорить о том, что все твои мысли – сплошная, зловонная масса. Я лишь хочу, чтобы ты не закрывалась от этого мира и людей, что продолжают в нем существовать.       - Зачем тебе это, Романофф? Хочешь быть лучше, чем есть? – Ванда смотрит ей в глаза и не видит в них страха.       - Хочу быть полезной, когда могу, - она наклоняется и целует ее в щеку. – Подумай над этим на досуге, когда не будешь швырять что-то в стену или лежать на кровати.

***

      Ванда не уверена, что это правильно, что это имеет место быть в ее жизни, но она впервые за долгое время волнуется. Ее страх не вызван паникой на уровне инстинктов, он более тонкий, сложный и многогранный. Она боится разочаровать, сказать или сделать лишнее, но еще сильнее она боится того, что покажется слабой. Снова разочарует ее, снова заставит ее чувствовать себя не нужной.       Наташа приносит в ее комнату миску с попкорном, сэндвичи и парочку упаковок снэков, после чего уходит наверх за напитками. Наташа помнит, что Ванда любит молочные коктейли, ей нравится кола с лимоном, она готова прыгать от счастья при виде фруктового льда. Старк не обрадуется тому хаосу, что творится сейчас на кухне, но кому какое дело, когда Ванда впервые за долгое время улыбается. Романофф не настаивала на определенной картине, она помнила лишь то, что Ванда была экспертом в кинематографе от 50-ых до 90-ых. И что в этот диапазон попадает так много хороших фильмов, что можно убить целый вечер просто решая, что именно можно посмотреть.       - Пора включать, Ванда, иначе мы закончим просмотр только к утру, а меня ждет малоприятная поездка с Клинтом, - Нат протягивает ей стакан с колой и садится рядом на пол, облокотившись об кровать спиной. – Определилась?       - Хочу посмотреть «Шоу ужасов Рокки Хоррора», - Ванда делает несколько глотков и улыбается. – Ты не против?       - Твой день – твои правила, все максимально просто. Если тебя привлекают мужчины в чулках, я только за, Ванда, - Наташа открывает пачку чипсов и подмигивает Максимофф. – Где твоя коллекция DVD-кассет?       - Это, конечно, придает аутентичности всему процессу, но проще найти его в сети, - Ванда тычет Наташу в бок. – Я не настолько обезумила, хорошо?       - Рада это слышать, - Романофф готова поклясться перед кем угодно, что впервые с того дня Ванда кажется ей по-настоящему живой, словно бы сбросившей все оковы.       Примерно через час, когда Тим Карри в очередной раз вызывает трепет даже у тех, кто максимально скептически относится к подобного рода кино, Ванда берет Наташу за руку. Она не испытывает страха или дискомфорта, ей просто хочется касаться ее кожи и знать, что она находится рядом. Ей просто хочется касаться, потому что она не знает, как еще можно выразить ее чувства в эту самую секунду. Наташа не возражает и только улыбается, сильнее сжимая чужую руку. Наташа не торопит и не давит, она лишь позволяет ей экспериментировать, искать и узнавать что-то новое, как когда-то узнавала она, разочаровываясь в людях. Максимофф кажется, что она давно перестала чувствовать хоть что-то кроме боли и страха, кроме сомнений, давящих и душащих ее. Сомнений, которые всю жизнь не покидали ее, но сейчас только усиливались, они диктовали ей правила, указывали на ее ошибки, называли ее монстром, не достойным ласки и любви, не достойным того, чтобы его помнили, чтобы по нему скорбели в случае смерти.       - Ты смотрела фильмы так со своей семьей? – Наташа вырывает ее из водоворота мыслей. – Ну, до всего того, что с тобой и Пьетро случилось, - его имя режет слух, рвет душу и вызывает приступ, схожий с приступом астмы: воздуха в легких недостаточно, их сжимает невидимая сила, сделать нормальный вдох затруднительно, и ты хватаешь ртом воздух, словно аквариумная рыбка.       - Папа возвращался с работы, и мы смотрели то, что я выбирала, - тихо протягивает Ванда, стараясь не заплакать.       - Если он принимал участие в формировании твоего вкуса, черт, он отлично справился, - Романофф поглаживает ее по руке подушечкой большого пальца. – Ты в порядке?       - Я просто все порчу, - нервно улыбнувшись, Ванда поднимается на ноги. – Ты заметила?       - Я не совсем тебя понимаю, Ванда, - Наташа отставляет в сторону миску с попкорном и тоже встает. – Объясни мне, пожалуйста.       - Это будет лишним, - Ванда подходит к ней и просто прижимает к себе, она растворяется в этих объятьях без остатка, но прекрасно понимает, что они не смогут продлиться вечность, как бы сильно ей этого не хотелось.       Наташа, слегка растерявшись в первые секунды, обвивает свои руки вокруг ее талии и касается лбом ее лба. Они молчат, просто стоят так, обнявшись, наслаждаясь тем немногим, что имеют сейчас. Они просто пытаются понять, что действительно притягивает их друг к другу. Что делает их такими странными, но такими одинокими. Что делает их теми, кто они есть.       - Ты ничего не портишь, Ванда, - тихо шепчет Наташа, а после, коснувшись пальцами ее подбородка, целует. – Останови меня, если что-то не так…       Ванда прижимается еще ближе, ее лицо горит, пальцы дрожат, и она понимает, что в эти самые секунды уязвима настолько, что едва в состоянии контролировать свои силы. Но она хочет, чтобы губы продолжали касаться ее, хочется слышать, как сбивается дыхание Романофф, и осознавать, что она – всему причина. Она целует Наташу так, словно больше никогда ее не увидит, она целует ее так, как никого до этого не целовала.

***

      - Ты ведь знаешь, что я слишком увлеклась моментом, - Ванда не смотрит на нее, она просто гадает, как много времени Романофф потребовалось, чтобы найти ее.       - Чушь, Ванда, - Наташа стояла напротив нее, освещаемая лишь тусклой лампочкой над ее головой. – Я не знаю, от чего ты пытаешься убежать, но ты должна доверять другим, - сложно верить таким высказываниям, когда на тебя наставлен пистолет.       - Это лишнее, Нат, - Ванда улыбается, а после подходит к столу и берет в руки кружку. – Ты ведь сразу знала, где я, верно? – Ванда пьет чай, вслушиваясь в гул улицы, топот других жильцов и дыхание Романофф.       - Да, - Наташа убирает пистолет, поправляя кофту. – Но мне не составило труда солгать, я думала, что ты вернешься.       - Заблуждение – как сладостный обман, когда мы сами придумываем себе историю и начинаем в нее верить, - Ванда обжигается, громко выдыхая. – Хочешь чаю?       - Я хочу, чтобы ты вернулась на базу, Ванда. Хочу, чтобы ты была в безопасности, - Наташа подходит к ней, обнимая со спины и ожидая того, что может случиться – удара, крика или чего-то подобного, но Ванда лишь касается ее руки своей. – Я скучала, Ванда, - губы касаются нежной кожи за ухом.       - Ты ведь знаешь, что я не могу назвать это любовью, Наташа… Я не хочу, чтобы твое сердце было разбито, если я осознаю, что лишь порчу все…       - Его уже разбили, Ванда, осколки ничего не стоят, - Романофф смеется. – Забыла сказать о том, что нам нужно выйти из здания не позже десяти, иначе Клинт поднимет на уши всех.       - Я думаю, что нам хватит времени, - Ванда поворачивается к Наташе лицом, тонкие пальцы сжимают подбородок. – Ты заметила?       - Что? – Наташа смотрит ей в глаза, но уже через секунду смотрит на ее губы.       - Что сводишь меня с ума всякий раз, когда стоишь рядом, - Ванда касается губами ее щеки, скулы, подбородка, а после замирает в нескольких миллиметрах от ее губ. – Ты ведь знаешь, что я не вернусь назад, верно?       - Это не важно, Ванда, я просто буду рядом, - Ванда целует Наташу так, словно вся вселенная смогла уместиться в ней, внутри ее сердца, словно все то, что она пыталась подавить в себе, все еще жило в ней и только обретало новые силы, она целует ее так, словно любовь – это не то, что в состоянии уместиться в парочку строк в словаре, словно любовь – это все: запахи, звуки и формы, цвета и оттенки, мысли и желания, словно все – это она, Наташа Романофф.