Король Оригами

Каждый вечер в уютном старом парке, красующемся пышными каштанами и кричащими магнолиями, зажигаются в разноцветных круглых лампочках сотни свечей. Уютный свет озаряет кривые дорожки, выложенные потрескавшейся мышиного цвета брусчаткой, и деревянные скрипучие лавочки привечают как усталых путников, так и молодые, красивые парочки, очарованные красотой и таинственностью вечера. Парк дышит горячим воздухом, в котором витает густой запах земли и распаренных трав, неуловимо смешанный с ароматом раскрывшихся летних цветков, и дает все свое богатство тем, кто в него приходит. Отдохнуть ли, порадоваться или поплакать, исповедоваться перед собой или крикнуть о чем-то всему миру — и плевать, что эхо затеряется в деревьях. Мирт приходил в старый парк каждый вечер, нарочно нагоняя на себя застарелую тоску. Солнце сияло золотым шаром где-то вдалеке, на горизонте, освещая голубое небо сотнями оттенков, но ему было не до этой красоты. Каждый раз он надевал на глаза темные очки, распахивал рубашку, чтобы духота его не морила, и распрыскивал вокруг себя дрянной дешевый освежитель, дабы настойчивый цветочный запах не лез в нос. Мирт и сам порой не понимал, что каждый раз несет его на ту же старую лавку, у которой подпилена одна ножка, а спинка разрисована паршивым ядовито-зеленым граффити. Время ведь уже вышло. Каждый раз он, приходя на старое место, расстилал на лавке помятую кожаную куртку, чей воротник до сих пор пах приторными женскими духами. Эгоистично занимал всю лавку, вытягиваясь по всей длине, клал голову на неудобный поручень сбоку и устремлял взгляд на кусочки неба, видные сквозь сетку пышных ветвей. Магнолия, особенно красивая, росла прямо над скамейкой, закрывая голубизну зеленью своей свежей листвы, но Мирт никогда не хотел её убрать. Так было лучше. Слишком многое было связано у него с этим дурацким парком, с ветвистой магнолией, со старой лавкой, даже с душным воздухом. Никогда Мирт не любил это место, но она любила, и потому старые деревья тогда казались красивыми и стройными, лавка — добротной и отполированной, а жара — легкой свежестью. Сидя на скамейке, она срывала цветы и украшала его голову, что он клал ей на колени. Ему больше нравилось небо — синее, спокойное, ласковое, - но он никогда этого не говорил. Поругались они из-за простых вещей, к которым в силу возраста были просто не готовы. Быт разрушает все на свете, быстро или медленно, и их хлипкая хижина была разнесена ураганом претензий, унесшим чувства, страх и совесть, оставив лишь воспоминания, горечь и тихую боль. Он остался совершенно один, утомленный и разбитый тем, чья иллюзия реяла над ним, как отвратительное душное марево. Не осталось ничего. Кроме, пожалуй... На дереве зажглись огоньки: красный, желтый и синий цвет причудливо смешались на листьях, образовывая радугу легкомысленных цветов. В голове у Мирта будто что-то щелкнуло: он сел на лавке и внимательно взглянул на пестрые цветки. Помнится, она сразу же уходила, когда на деревьях зажигались фонари. Её преданность натурализму восхищала и одновременно пугала его, так она злилась, когда что-то выдуманное человеком вторгалось в хрупкую гармонию природы. Мирт услышал, как звонко стучат каблуки по брусчатке: это она уходила в гневе, увлекая его за собой. Вскоре он и сам начал их бояться, так крепко они ассоциировались с расставанием, с жизнью без нее. Сейчас эта ассоциация прочно поселилась в голове, заставляя вспоминать, что же было. Не отрывая взгляда от каскада красок, Мирт вспоминал. Строчка за строчкой, фаза за фазой, движение за движением. Да, он жил. И у него было увлечение. Ничего не кончилось. Мирт тяжело вздохнул, осознавая происходящее. Силой заставив себя подняться на ноги, он отряхнул пропитавшуюся пылью и пыльцой куртку, надел её и двинулся прочь из парка. Тысяча глаз-фонарей провожали его, светом своим шепча данное ему напутствие. *** В старом парке что-то неуловимо изменилось. Каждый день гуляющие видели молодого человека, невзрачно-миловидного, в неброской одежде, и тут же отводили взгляд, не замечая большой пакет в его руках. Мирт мог даже не прятаться: таким уж он родился, малозаметным, невыделяющимся. Острые бумажные края царапнули грубую кожу, и влага с листьев омыла неглубокие ранки, будто сама природа лечила свое заблудшее дитя. Мирт улыбнулся и повесил на краешек ветки старого журавлика, склонившего голову, сломавшегося, но все ещё живого. Ярко-красный цвет его бросался в глаза, привлекал внимание не хуже вспышки перед глазами. При взгляде на него Мирту всегда становилось отчего-то горько, потому он, наверное, и отнес его первым в старый парк. Здесь все будет другим, и он будет приходить, зная, что здесь есть место не его воспоминаниям — ему. Приходя домой после привычной прогулки, он сразу же садился за стол, покрытый царапинами от когтей любимого кота, и включал лампу. Резкий свет не мешал ему сосредоточиться на деле. Опытные руки быстро и ловко сминали бумагу, орудовали ножницами, превращая старый, никому не нужный кусок целлюлозы в забавную игрушку. Мирту нужно было чем-то жить, а приевшаяся работа офисного планктона не давала ему дыхания жизни, не заполняла пустоту в уставшей, отупевшей душе. Только цветастые бумажки его и спасали. Сложить, ещё сложить. Обрезать, но совсем чуть-чуть. Окропить края собственной кровью, перевязать палец. Дать творению крылья. Крылья были у всего: у журавля, у цветка, у собаки. Нереализованная мечта взлететь, больно бившаяся о стенки ограниченного и потому безжалостного разума, наконец нашла себе выход. Для нее нужна была любовь — настоящая, не захватывающая тело, а успокаивающая душу. И Мирт только сейчас понял, что давным-давно её нашел - и что не стоило искать того, чего не было, в красивой девушке с острым языком и непонятной душой. Кровь была жизнью. Крылья были душой. В каждое творение он вкладывал самого себя. *** Вечер вновь опустился на душный и усталый город, пахнущий затхлостью и бесконечной усталостью. Парк отличался не свежестью, но тишиной и спокойствием, и потому по вечерам его наполняли люди всех возрастов, кроме самых молодых — те давно затерялись в иллюзорных сетях электронных игрушек, жили не своей жизнью. Мирт шел по дорожке, и каждый шаг отдавался жутким скрипом. Но ему было все равно — он собирался придать этому парку немного новизны. Завершая свой долгий обход, он встретил юную парочку. Молодая девушка с волосами цвета темного дерева прогуливалась под руку с невысоким, ухоженным парнем, уверенным и представительным. Что-то в его внешности выделялось — может, излишне крупный нос, может, гордый взгляд, но точно выделялось. Губы Мирта тронула ироничная улыбка — в девушке он узнал её. Он знал, что она не вспомнит его — никто его никогда толком не запоминал, даже бейджик на работе носить приходилось постоянно, а не только на мероприятия. Пошел, закутываясь в кожаную куртку, вдыхая в последний раз аромат её духов. В руках его — голубь, чьи белые крылья по бокам обведены красными потресканными разводами. Не поднимая головы, он улыбнулся и протянул фигурку ей. - О, как красиво! - воскликнула она, на секунду беря хрупкую вещицу в руки. - Это... погодите, куда Вы? На её лице мелькнуло неподдельное удивление, когда он, развернувшись, ушел в наступающие сумерки, но уже в следующую секунду она крепко сжала оригами в скрюченных пальцах. Внутри нее — лишь жадность: она желала впитать все, что могла, а природа все дает бесплатно. В ней никогда не было преклонения перед природой, добрых намерений, и сейчас Мирт ясно понял это. Сумерки окончательно легли полупрозрачной пеленой на город, затихший в ожидании ночи. На деревьях зажглись мириады огоньков, освещая причудливые угловатые формы всевозможных фигурок, колышащихся на слабом ветру. Она потянула своего нового парня вон из парка, смеясь и отшучиваясь, но в её глазах мелькал страх, а пальцы ещё сильнее сжали бумажную фигурку. Когда она увидела в свете каждого фонарика такую же птицу, стремящуюся к небу, но привязанную к земле, ей стало ещё хуже. Подарок порвался в небрежных руках и тут же оказался в канаве, уничтоженный, потерявший свою красоту и потому ненужный. - Чего и следовало ожидать. Мирт говорил медленно, будто пробуя слова на вкус, отдавая каждое из них воздуху с ленивой неохотой. Проводив парочку взглядом, он вошёл в свет фонарей, где гордо сияли его детища, радуя мимолетных прохожих. Теперь он свободен, как всякий, кому даны крылья, ведь у него есть цель, а груз старых воспоминаний исчез в складках летнего платья и был растоптан, как несчастный голубь, валяющийся теперь около дороги. - Погоди! Мама, постой! Мирт вздрогнул, услышав чистый детский голосок, и обернулся, не смея и надеяться на то, что почувствовал. Увидев мальчика, поднявшего с земли разорванную фигурку, он замер. Неужели... - Малыш, этот голубь порван, - мама, взрослая женщина с морщинками в уголках глаз, неодобрительно покачала головой и мягко взяла малыша за руку. - Пойдем. В парке ещё много таких, и ты... - Но я хочу взять его! - воскликнул он. На лице его застыла детская упрямость. - И почему же? Он ведь не так красив, как целые. - Его бросили, - храбро произнес малыш, глядя матери прямо в глаза. - Разве не ты говорила, что брошенным всегда нужно помогать? Не сказав более ни слова, мать раскрыла сумку и осторожно поместила туда порванную фигурку. Малыш, улыбнувшись, побежал дальше, не заметив, что в глазах у нее стоят слезы. Мирт печально улыбнулся и исчез в огнях фонарей. *** Парк уже никогда не был прежним. Каждый день в него приходил человек, развешивавший фигурки, которые отчего-то вселяли надежду. Мирт вкладывал в каждую из них частичку своей души, каждый день предаваясь любимому делу все сильнее, и работы его выходили все более красивыми. Его проклятьем было только то, что его никто не замечал, и потому неведомого человека с огромным талантом, делающим жизнь каждого человека чуть лучше, прозвали Королем Оригами. Каждый считал своим долгом, приходя в парк, попробовать найти неуловимого человека, но все терпели поражение. Кое-кто даже считал, что он слился с этим местом... И никому в голову не приходило, что он все время стоит за их спиной и, чуть улыбаясь, разделяет с ними невинную радость от лицезрения красоты и надежды, что вечно стремится вверх.