Я помолюсь за тебя

Френсис еле переставлял неслушавшиеся ноги, плелся к небольшому домику с немного облупившейся бежевой краской. На подоконниках расположились светло-розовые и красные цветы, обвивающие водосточную трубу зелёными колючими ростками. Наконец-то, родной город, родной дом, где можно отдохнуть после семи лет на фронте, казавшихся вечностью. Но, несмотря на такое радостное событие, француз ощущал в груди липкое и мерзкое чувство тревоги. Взгляд голубых глаз остановился на, вроде бы, незначительной детали. Входная дверь приоткрыта. Франция, сообразив ЧТО случилось, рванул к дому. Сердце бешено колотилось. Нет, нет, нет. Невозможно. Он не мог прибыть так быстро. Так нельзя. Только не Мэттью. Из глубины дома слышались знакомые голоса. Один из них – голос малыша Канады. Как же так? Почему так скоро? Блондин кое-как добрался до комнаты ребенка и увидел то, а точнее кого, кого так сильно не желал видеть. Англия. Сейчас Френсис больше всего хотел ударить, пнуть, сделать больно этому зеленоглазому англичанину, чем когда-либо. Русоволосый мальчик дёргался и пытался выбраться из мертвой хватки Артура, но безуспешно. – Отпустите м-меня, мне больно! – дрожащим голосом требовал Мэттью, – s'il vous plaît... ¹ Сердце француза бешено колотилось, обливалось кровью из-за того, что он сейчас видел. Он бросился к сыну, вырывая его из рук соперника, и погладил по волосам в попытке хоть немного успокоить. Канада крепко-крепко обнял отца, прижимаясь к нему всем своим небольшим тельцем. – Papa, que s'est-il passé? J'ai peur, je ne veux pas partir...² – тихонько, чуть ли не плача, прошептал Мэттью. Артур закатил глаза и хмыкнул. Развели здесь сопли. Но в белобрысый макушке все же закралось сомнение в правильности подхода к мальчику. – Chut, mon ange, – Френсис усыпал русую макушку ребенка мягкими поцелуями, – pardonne-moi, je t'ai laissé tomber, Matthieu³. Мальчик всхлипнул и поднял на француза большие тёмно-синие глаза. От взгляда этих глаз хотелось спрятаться, убежать, смотреть куда-угодно, но не в них. Эти глаза смотрели насквозь, прямо в душу, на самом деле уже давно сгнившую, прямо в сердце. В них были лишь печаль и отчаяние. Неужели нужно уходить? Неужели папа не сдержал свое обещание защищать юную страну? – Я не... Хочу быть английской колонией, мне хорошо с тобой, – Канада на секунду оглянулся на Артура, – не оставляй меня, прошу тебя... – Ты должен, счастье, – бархатистый голос Франции тоже задрожал, – я не смог защитить тебя, поэтому я... Д-должен отдать тебя Англии. У него тоже есть сынок, замечательный мальчик, я думаю вы смогли бы подружиться. Блондин выдавил мягкую улыбку, стараясь заглушить всхлипы и вот-вот вырвущиеся рыдания. – Кстати, а где Кумаджиро? – он наклонился и заглянул под кровать. Там, закрыв лапками черный нос, лежал мелко трясущийся белый медвежонок, – иди успокой его, он тоже испугался. Мэттью робко и неуверенно, вжав в плечи голову, прошел к кровати мимо англичанина и вытащил из своеобразного убежища своего лучшего друга. Белый комочек шерсти ткнулся влажным носом в волосы мальчика. Артур изогнул бровь в изумлении. Медведь – домашний питомец, где это видано? – Тебе пора идти, mon ange, – голубые глаза заблестели от маленьких стеклянных капелек в уголках глаз. Канада нехотя пошел к входной двери, оглядываясь на родителя. Русоволосый не плакал, но в его глазах можно было увидеть всю боль и глубокую печаль, которые он испытывал сейчас. – Я помолюсь за тебя, радость моя, – по щекам катились слезы, – береги себя и главное ничего не бойся... Англия позаботится о тебе вместо меня. Англичанин медленно пошел за ребенком, придерживая его за плечо. Если присмотреться, то в зелёных глазах можно увидеть сожаление и какую-то долю неуверенности. Казалось бы, нужно радоваться, новая колония, новые земли... но Артура за душу, такую же прогнившую, как и у француза, тронули слова и отношение ненавистного лягушатника к сыну. Может виносос не настолько уж и ужасен, насколько привык думать сам Англия. Френсис оглянулся и помахал рукой сыну на прощание, а когда они скрылись за домами, сложил руки на груди, у самого сердца, совсем не сдерживая жалких и уродливых рыданий отчаяния и потери последнего маленького лучика солнца. Совсем неслышно, лишь двигая губами, блондин молился богу за сохранность Мэттью. Собственное состояние его не волновало. Француз будет думать о этом маленьком мальчике, поселившимся в сердце, очень долго. Так же долго он будет молиться за него, за его здоровье, за его счастье. Счастье, которое сам Франция долгое время не сможет испытывать как раньше.