Над златом чахнет

— Я куплю тебе все, что пожелаешь, — вместо «здравствуй» слышит Чжун Ли всякий раз, как Аякс, наплевав на наличие двери, лезет в окно, цепляясь перепачканными в крови пальцами за резные наличники. — И тебе добрый вечер, — со вздохом отвечает Чжун Ли, одним слитным движением поднимаясь навстречу этому мелкому паршивцу, чтобы подхватить его на руки. Аякс, упав на него, как-то сразу обмякает: становится податливым и тягучим, расплывается буквально по всей груди Чжун Ли, захватывает того в объятия, утыкается холодным носом в шею и что-то бормочет, прикрыв довольно глаза. Невообразимо глупый мальчишка. Чжун Ли очень хочется иногда поднять и встряхнуть его за шкирку хорошенько, как нашкодившего щенка, и щелкнуть по носу — но он знает, что Аякс палец этот отгрызет по плечо, не подавится и скажет, что было мало. Еще и облизнется при этом, слизывая с губ чужую кровь, глядя нахально в глаза. — Опять? — Чжун Ли зарывается пальцами в мягкие волосы, тяжело вздыхая. Всегда с ним так. Приходит глубоко за полночь, вваливается в окно мешком, а потом мурчит и ластится, как большой кот. Глупый мальчишка. Упертый мальчишка. — Ага, — довольно отвечает Аякс. — Их было десять. — Когда-нибудь ты… — Стану еще сильнее, — Аякс оставляет мокрый поцелуй на шее Чжун Ли — и ему кажется, что теперь от него тоже будет нестерпимо нести кровью. — И куплю тебя. Чжун Ли прикрывает устало глаза: у этого ребенка все так просто, что хочется разрыдаться в бессилии. Он вбил себе в голову, что Чжун Ли оставляет между ними дистанцию — допустимое расстояние, когда еще можно отказаться и повернуть все вспять, снова стать просто хорошими знакомыми без права на что-то более глубокое и личное, — только потому, что у Аякса нет достаточного состояния. Аякс почему-то решил, что Чжун Ли так легко купить. Что Чжун Ли его просто проверяет. — Перестань, — Чжун Ли невесомо целует его макушку — чтобы он не заметил. И не начал рассчитывать на что-то большее, как бы самому Чжун Ли не хотелось. От волос Аякса пахнет не только кровью — удушливо-прогоркло, тяжело, — но еще чем-то сладким. Почти сахарным. Наверное, именно так пахнет молодость, краем сознания думает Чжун Ли, прихватывая губами непослушную прядь волос. Только Аякс ее забивает дурью, которую сам же и вбил себе в голову. — Иди в ванну, — Чжун Ли с трудом — для себя с трудом, потому что не может не признать, что ему нравится тяжесть тела Аякса на себе. — Я приказал нагреть тебе воду. Пока Аякс плещется — Чжун Ли сжимает кулаки, заставляя себя сидеть на месте, и про себя повторяет, что этот мальчишка по сравнению с ним — настоящий ребенок. Не лезь к нему, старик. Не тронь. Не обжигайся снова. Не заставляй его сгорать вместе с собой. Не обрекай. Чжун Ли помнит много деталей о своих любовниках и любовницах; еще больше деталей он помнит об Аяксе — тот любит горячую воду, чтобы она пахла чем-то тягуче-карамельным, любит морскую соль, любит крепкий сладкий чай («Какой ужас», — всякий раз думает про себя Чжун Ли, наблюдая, как Аякс из непростительно огромной кружки, которую притащил с собой и оставил Чжун Ли «на хранение», пьет бурду под громким названием «чай»), любит массаж рук (особенно когда Чжун Ли аккуратно, чтобы ненароком не сломать, сдавливает костяшки пальцев), любит приторные сладости, любит спросонья мурчать, как сытый кот. Ребенок. Аякс похож на золото, которое трогать нельзя. Проклятое сокровище, которое Чжун Ли хочет утащить к себе в логово, обнять шипастым хвостом, прижать поближе к уязвимому месту, и никуда от себя не отпускать. Чжун Ли чувствует, как чешутся клыки от желания пометить его: оставить среди шрамов один, который будет показывать всем, кому на самом деле принадлежит Аякс. Сожрать его душу. Утянуть с собой в тот ад, в котором он сам каждый день оказывается постоянно. Чжун Ли с силой кусает губы, чтобы хоть немного отвлечься. Аякс в его ванной — а потом нагло упадет в его постель. Зароется в подушки, буркнет про то, что они слишком жесткие, укутается в одеяла, снова забурчит о том, что холодно — и глянет зазывно и призывно. Не поддаться бы однажды. Аякс выходит распаренный — порозовевший, счастливый и… — У тебя кровь, — мимолетно отмечает Чжун Ли, подходя опасно — для себя опасно, — близко и взглядом прослеживая бегущую по предплечью кровь. — А, да, — Аякс отмахивается, поводит плечом и улыбается. — Задели. А я распарил. Пройдет. На нем из одежды — только полотенце на бедрах, от него пахнет травами и совсем немного — кровью. Не так, как при встрече: а тонко, немного призывно. Чжун Ли сглатывает и облизывает удлинившиеся клыки. — Давай… Помогу, — он делает вид, что трясущиеся от перевозбуждения пальцы — это нормально, и не стоит так сверкать глазами. Кровь затекает в рытвины шрамов — где-то был выдран клок кожи вместе с мясом, где-то — сшили наспех внахлест, да так и оставили; Чжун Ли кажется, что в некоторых шрамах он видит гигантские пятерни монстров — как будто полоснули, вспарывая нежную кожу. Где-то — словно хлестали чем-то шипастым. Чжун Ли бездумно трогает пальцами шрамы, дышит тяжело: мальчишка. Сводит. С ума. Причем делает это так легко и играючи, словно бы сможет принять все, что хочет дать ему бог. У Чжун Ли чешется небо — так сильно ему хочется спросить: «Тебя когда-нибудь любил бог, Аякс?», — но он кусает язык и внутреннюю сторону щеки. А Аякс жалит взглядом: замирает, глядя на искусанные губы, потом внимательно изучает скулы, затем — почему-то смотрит на ресницы. И только потом заглядывает в глаза — и Чжун Ли кажется это настолько личным и близким, что ему хочется сдаться перед этим мальчишкой, опуститься перед ним на колени, — расцеловать его пальцы, сплошь покрытые мелкими выцветшими шрамами. Хочется признаться, что это не Аякс должен платить — а Чжун Ли должен бросать к его ногам все богатства, которые только сможет найти в этом мире, умолять всегда смотреть только на него, умолять всегда быть рядом. Маленький глупый смертный. — О, пройдет, — хохочет Аякс, встряхнув головой — Чжун Ли приходит в себя только после того, как на лицо попадают капли прохладной воды. — Это царапина. Ты того стоишь. Чжун Ли — или уже Моракс? Он потерялся в своих личностях, — хочет вопить, что это не так, и это Аякс, глупый ребенок, стоит всего — и шрамов на теле самого Чжун Ли, и бессонных ночей, и всех сокровищ этого мира, и безмолвных воплей в тишину безразличной ночи, потому что клыки болят нестерпимо, а Аякса укусить хочется просто до кровавых кругов под глазами. — Эй, — мальчишка бодает его в плечо, будто бы успокаивает. — Все хорошо. Заживет. Он смазывает кровь с предплечья, отирает испачканные пальцы о полотенце — и снова смотрит буквально в душу. Слишком откровенно и призывно. Он слишком… Предлагает себя, причем делает это так отчаянно и так искренне, что Чжун Ли очень хочет верить, что он это и вправду чувствует, а не просто на поиграть и забыть. Отметить, как очередную победу у себя в голове: мол, я был в постели с богом — и это не какой-то там эвфемизм. Аякс тянется — всем телом, красиво, слитно; свечи золотят его бледную кожу и Чжун Ли невольно ею любуется — тянется, касается пальцами лица, заставляя смотреть себе в глаза. — Пожалуйста, — просит он, улыбаясь обезоруживающе. — Если не понравится — тогда забудем. Чжун Ли не понимает — что именно ему должно не понравится? Как ему может не понравится тонкое, гибкое тело, которое идеально ощущается в его руках? Как ему могут не понравится требовательные сухие губы, когда Аякс, будто бы дорвавшись, прижимается к нему, тихо рыча в поцелуй? Как ему может не понравится сладкая дрожь, когда Чжун Ли, не сдержавшись, сжимает его так сильно, что кажется — еще немного и захрустят кости? Чжун Ли нравится — ему нравится кусать губы, потерявшие всякий приличный контур; ему нравится прикусывать шею — Аякс вздрагивает, тянется весь наверх, подставляясь еще больше и разрешая еще меньше, что Чжун Ли боится, что выпустит сейчас клыки. — Пожалеешь, — хрипло выдыхает Чжун Ли, с трудом отрываясь от Аякса. Он держит его за плечи — достаточно далеко, чтобы не дотянуться губами до чужих губ, но достаточно близко, чтобы чувствовать запах разгоряченной кожи и ощущать чужое тяжелое дыхание. — Не-а, — Аякс улыбается — тепло и радостно, облизывает губы — дурной мальчишка. Дурной, дрянной мальчишка, который не знает, в какую бездну толкает их обоих. — Дурень, — почти жалобно выдыхает Чжун Ли — и ловит задумчивый, тяжелый взгляд Аякса на своих губах. О, конечно: у него прорезались клыки — опять, и снова из-за этого мальчишки. — О… Ого, — Аякс глупо хмыкает и снова тянется. — Дай. — Что тебе… — Открой рот, закрой глаза. Аякс целует, лижет, кусается — сам напрашивается, чтобы Чжун Ли его пометил; трется всем телом — и Чжун Ли представляет, как тому больно — голой, разгоряченной кожей да по костюму из плотной ткани; он представляет, как это больно, — пальцами цепляться за плечи, пытаться огладить ласково ключицы — но натыкаться на всевозможные украшения. Чжун Ли так тщательно скрывается от всего мира; он сам раздевается — и Аякс благодарно стонет, тут же вцепляясь пальцами в плечи. — Да ты каменный, — восхищенно бормочет Аякс, выцеловывая шею Чжун Ли. Он на пробу прихватывает зубами кожу — и Чжун Ли стонет, тянет Аякса за волосы, чтобы изгрызть этот поганый рот этого поганого мальчишки, который сам во всем виноват. Он кусает его плечи — прямо поверх шрамов ложатся отпечатки его зубов, и это выглядит прекрасно; он сжимает до синяков бока Аякса — а тот только громко, постыдно и развратно стонет, жмется сильнее, тянется за прикосновениями, и только подставляет шею. «Пометь меня». «Сделай своим». Чжун Ли пока слушает остатки разума, но тянет Аякса на постель: там его можно разложить, раздвинуть стройные длинные ноги, коснуться губами нежной кожи бедер. Довести до исступления, чтобы Аякс разметался на кровати, потерянный и дрожащий, с затянутыми поволокой голубыми глазами; чтобы в этом мире для него остался только Чжун Ли. Чтобы не смотрел ни на кого больше; чтобы улыбался только ему, чтобы тянулся только к нему, чтобы был только его. Чжун Ли грубо раздвигает его ноги — Аякс только стонет, выгибается красиво в пояснице; неверный свет свечей красиво выделяет его шрамы — глубокие тени расчерчивают его тело, делают резким, угловатым, и Чжун Ли вытягивается вдоль него — прижимается, притирается всем телом, с довольным урчанием отмечая, как упирается крепкий член Аякса ему в бедро. — Прекрасный, — раскатисто рычит он в шею мальчишке, и тот, густо покраснев, вскидывает бедра с красивым, глубоким стоном. Аякс лихорадочно стаскивает с него остатки одежды — шепчет что-то про то, какой же он сильный, красивый, единственный; говорит что-то про то, как же он хочет — без остатка, стать единственным, как же он долго ждал. Обещает, что купит Чжун Ли все, что тот захочет, на что покажет — любую дорогую безделушку, любые редкие книги, любое… Да что угодно. Чжун Ли думает, что лучше быть не может; он со стоном лижет шею Аякса — и тот грубо прижимает к себе, вжимает, умоляет его укусить. Пометить. Чжун Ли лениво губами собирает свои укусы на спине Аякса — тот только тихо и сыто стонет, елозит от щекотки, довольно прикрыв глаза. — Невозможный, — шепчет Чжун Ли, целуя ямки на пояснице — и Аякс весело хохочет. Рассвет золотит его — и Чжун Ли на мгновение кажется, что он видит веснушки на его лице. Он вспоминает ночь: как красиво тот прогибался, насаживаясь сам до упора, как будто бы без этого — он не он. Вспоминает, как тот красиво стонал, запрокидывая голову. Он обнимает его до хруста костей — Аякс только фыркает, удобно устраивает лохматую голову на плече Чжун Ли; закидывает на него руки, ноги — и, довольно выдохнув, засыпает. Чжун Ли чувствует, как дракон в его груди тихо довольно урчит.