Персональное небо

Свет уличных фонарей противно бьёт в глаза. Как же мерзко! Вся эта слякоть, чавкающая под промокшими ботинками, и грязь, мелкими кляксами ложащаяся на светлые брюки. Так поздно, а этот шумный народ и не собирается разбредаться по домам. Чтоб их всех! Тучи заслоняли небо, звёзд не было видно, лишь серые перья облаков виднелись на темно-синем фоне. Мелко моросил дождь и, подняв голову, я чуть приоткрыл рот. Холодные капли падали на лицо, медленно стекая по контуру губ, попадая внутрь и обжигали холодом горло. Как же меня раздражает этот шум! Машины, люди, вопли, споры, дети, даже в такое время слышен этот не выносимый детский скулёж, это сводит меня с ума! Как я их всех ненавижу! Вот идут эти напыщенные твари, не знают проблем, идут себе и смеются и этот звон так отдаётся в голове, идут и не знают ничего о людях, что проходят мимо. И похуй мне на то, что это эгоистично, высокомерно, цинично, я так хочу, чтобы они все страдали, чтобы мучились! Чтобы их глаза наполнились ужасом, чтобы они кричали, захлёбываясь в собственной рвоте, чтобы они умоляли о спасении, размазывая свои слёзы и сопли по лицу, я так сильно хочу, чтобы им тоже было до безумия больно, чтобы они могли мечтать только о ёбанной смерти! Мечтаю, чтобы они сбросили все свои маски заботливых родителей, внимательных друзей, справедливых политиков, блядь, как же меня задолбала их извечная сопливая патетика во всём, в общении, в отношениях, но стоит отвернуться и вот голос звучит ровно, никакого пафоса, лишь понимание того, что, несмотря на все эти героические речи, стоит появиться пусть даже самой маленькой проблеме, и все красивые мифы рушатся! Ноги несут меня по замызганному тротуару, я плохо соображаю, куда вообще иду, хотя вполне легко и догадаться. Руки трясутся мелкой дрожью, а мышцы жутко болят, будто их раз за разом сводит в судорогах. Блядь, как же больно! Кровь словно закипала в венах и остывала в артериях, боль отдавалась всё сильнее и сильнее, вот сейчас я действительно отдал бы многое, чтобы иметь смелость перерезать себе горло или выстрелить в башку! Очередная вспышка заставила с криком упасть на колени, прямо в мерзкую жижу из растающего снега и почерневшей пыли. Сжав руки в кулаки так, что ногти до крови впились в ладони, я орал, не в силах вынести это. Костяшки скребли по асфальту, а тело билось в конвульсиях. Они здесь, они уже идут за мной, вот сейчас, я слышу шелест их шагов, они заберут меня и будут держать над огнём, пока кожа не начнёт покрываться волдырями и, скукоживаясь, лопаться, орошая багровыми каплями паленья. Они рядом, я слышу, я знаю! Люди пялятся на меня, идиоты, что вы стоите? Бегите, ведь они уже здесь, я чувствую, как они впиваются с мой мозг, как он готов вытечь через закрытые глаза! Бегите, разве вы не боитесь смерти? Хотя нет, лучше я вас убью, буду медленно разрезать вам живот, доставая желудок, смотря, как вы истекаете кровью не в силах остановить мучения! Да, я буду вытаскивать из вас жилы, медленно, мучительно медленно, сантиметр, за сантиметром, я выбью вам суставы, один за другим, пока вы не будете молить убить ваших детей, но пощадить вас! Да, вы, твари, покажите мне свои истинные лица, мерзкие, порочные, похабные, вызывающие отвращения и рвотные позывы, такие настоящие… - Артур! Артур! Какое муторное чувство. На плечо легла чья-то рука, голос такое паскудный и поэтому знакомый. Ну конечно, это ты! Избалованный дебил, ничего не понимающий, привыкший получать всё, что только пожелаешь! Ты, не побывал ни на одной из тех страшных войн, что я пережил, живешь, упиваясь своим высокомерием, воспитанный этим всемирным признанием …. Да за что?! Чем ты лучше других, что ты, в сущности, представляешь?! Ненавижу, всем сердцем, чтоб ты сдох, тварь! Почему ты вечно рядом, когда я этого не хочу больше всего на свете? Сбрасываю твою руку с плеча. - Артур! Что с тобой? Что происходит? – Альфред взволнованно тараторит, пытается поднять на ноги. Не могу терпеть прикосновения этих рук, мне мерзко, боль отступила, осталась только ярость! - Не смей трогать меня! - Да что произошло? Объясни мне! Ты, схватив меня за запястье, тянешь на себя, прижимая к своей груди, пытаешься погладить по спине, успокоить. Конечно, успокоить ты меня хочешь, сука! Лучше бы я тогда задушил тебя, ещё когда ты был ребёнком или ты убил бы меня в той ёбанной войне! Вырываюсь, боль вспыхивает снова, руки запутываются в волосах в попытки сжать виски. - Артур, я же тебя люблю, почему ты не скажешь! – В отчаянье ты кричишь, пытаясь убрать мои ладони от лица. Ах, любишь, значит. - Джонс, убери от меня свои чёртовы руки. Если ты ещё не понял, кретин, я тебя не люблю. Нет, Джонс, я тебя ненавижу, ненавижу всей душой, которая у меня ещё осталась. Я не хочу тебя видеть, ты мне настолько противен, что я готов утопиться только бы не видеть твоей уродливой рожи. А теперь будь добр, оставь меня в покое. – Мой голос звучал чуждо для слуха, слишком холодный, слишком надменный, слишком тихий. Но ты ведь слышал. Какое же наслаждение, на твоём лице эти прекрасные чувства: непонимание, боль, отчаянье и, о да, то, что я и ожидал – ответная ненависть! Да, ненавидь меня, мне никто не нужен, зато, когда я наконец сдохну, никто не будет жалеть, хотя, наверно, так было всегда. Правильно, беги, уходи с высоко поднятой головой, как это часто любят делать герои твоих пафосных фильмов. Уходи. А я знаю, куда сейчас меня несёт эта боль, я знаю, как её заглушить, я знаю, что всё чувства станут смутными, вся жизнь покажется размытой, я знаю, что унижение станет наслаждением, а разочарование покажется счастьем, я знаю. Я хочу, меня никто не заберёт, только смерть, я не боюсь, не боюсь, не боюсь…. Отблески ночных вывесок, пошлые хихиканья проституток, район, где элита страны ищет невзрачных утех, где дешевое - можно выдать за бесценное. Эти серые стены заляпанные кровью, дым от опиума, сознание, словно в тумане, ищет знакомый подвал. О чём я думаю? Что я вообще хотел? И эта фраза сметающая мысли. «Религия это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа. Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование отказа от такого положения, которое нуждается в иллюзиях». Кто это сказал? Маркс? Энгельс? А может просто человек, погрязший в не убиваемых иллюзиях мира? Подвал, эти стены из тусклого оранжевого кирпича, этот запах, но уже не опиум и не простой кокаин, о нет. Крэк. Да, именно это, верх желания, дно чувств и полная бездна ненависти. Это как личное небо собранное как мозаика из белых кусочков с неровными краями. Затяжка и язык немеет, белое небо заливает кровь, каплями дождя опускающаяся на мою кожу. Мира нет, есть только эйфория…. Погружаюсь в сладкую дремоту на пару минут, а сможет часов или дней, веков или тысячелетий, а может, меня вообще никогда и не было, я ничто, меня не стало…. Опять эта боль, опять я слышу крики, где-то там далеко, так далеко, что не дойти за множество жизней, но можно достать, если потянуться рукой. Слёзы заливают лицо, как же они кричат! Они зовут меня, их пожирают демоны, по стенам и потолкам пляшут силуэты, похожие на огромных насекомых. Они кричат, а я кричу вместе с ними. Сколько я уже не спал, три дня? Четыре? Может уже и неделю? Я не помню дату, не знаю время, а зачем? Я точно знаю, куда сейчас побегу от этого крика, я знаю к кому пойду. И мне похуй сколько это займёт, я дойду…. Такая знакомая, металлическая дверь со светло коричневой обивкой. Ударяю несколько раз по ней, к чёрту звонок. Как я добрался, мне всё равно. Минута, две, ты наконец открываешь дверь, сонные глаза, смотрят с лёгким удивлением. - Англия? - Привет Россия. – Мой рот расползаются в какую-то безумную усмешку, хотя мне кажется, я давно сошёл с ума, если я, конечно, вообще был когда-то. Лёгкие разъедает изнутри, по губам на подбородок стекают струйки крови. Какая же она вкусная… кровь. – Можно я войду, Ваня. Ты безмолвно пропускаешь в квартиру, всё-таки я часто здесь бывал. Смотришь мне в лицо, пристально, с печалью. Ну что, видишь каким я стал?! Ты, как и многие другие, тоже приложил к этому руку. - Где твои зелёные глаза, Артур? Что ты с собой сделал. Что, страшно теперь смотреть, когда от глаз остались только огромные чёрные зрачки?! Страшно? Нет, тебе ведь ничто не испугает. Тяну тебя за руку на себя. На тебе только брюки, неужели ты так и спал или одел для приличия. Тянусь к твоим губам, но никак не могу заставить взгляд сфокусироваться, мажу губами по щекам, не в силах успокоить дрожь по всему телу. Мне плевать на морали и нравственность…. По крайне мере сейчас, мне всё равно. Всегда всё равно. Так сложно дышать, словно грудь сдавили тисками. Ты пытаешься отстраниться, так смешно. - Да чего ты Россия? Я ведь часто оставался у тебя на ночь. Я ведь тебя даже любил когда-то. Что сейчас изменилось? - Ты не соображаешь, что делаешь. Поехали. Я отвезу тебя в больницу. - Нет! Я сам решу, что мне делать, и сейчас я хочу тебя. - Ты послушай себя со стороны, что ты несёшь. – Как же приятно слышать этот тихий, спокойный голос, а не вечные крики и смех. - Я поеду, но при условии, что сначала получу то, что хочу. - Ты обещаешь? - Обещаю… Это как ещё один наркотик, только после него не бывает криков и страшных демонов. У России такие мягкие губы, такой горячий язык. Поцелуи сметают воспоминания, приглушают голоса. Спиной чувствую холодные простыни и скомканные края одеяла, Иван аккуратно склонился надо мной, ставя колени по обе стороны от моих бёдер. Он неторопливо стянул с меня брюки, оставляя почти не ощутимые поцелуи на бёдрах, запястьях, ключицах. На шеи вспыхивает красный след от укуса, жар разливается с новой силой, спина непроизвольно выгибается. Это как персональное небо, только фиолетовое, как его невероятные глаза, с тоской смотрящие в мои. Запустив пальцы в его шелковистые волосы, тяну вниз, снова и снова целуя, неважно как, просто хочу чувствовать, что он здесь, что я жил, что я мог жить. Мои ноги обхватили его поясницу. Пружины тихо поскрипывают где-то подомной. И воздух теплее, и небо всё ближе, тихие стоны…. Мой наркотик…. И сейчас я не понимаю, что именно из всего этого имею в виду….