Уставший букет из ликорисов уже порядком завял, когда Кэйа поднялся с колен. Испачканные грязью колени и затертые до ссадин ладони жутко щипали, но он нисколько не жалел о проведенном времени. Капитан кавалерии в который раз навещал могилу приемного отца, добродушного и открытого всем мастера Крепуса, приютившего в своем доме никому ненужного мальчика. Семья Рагнвиндр подарила Кэйе тысячу мозаек ныне ему неизвестных эмоций: счастье, удивление, страх, искренность и… любовь? Наверное, по-другому это описать было нельзя.
С сыном покойного Крепуса последнее время Кэйа не виделся совсем. Дилюк то ли избегал своего названного брата, то ли просто боялся сделать что-то не так, случайно надавить на больное, еще не зажившее место на израненной душе Кэйи. Правда, бить туда уже было незачем. Раны кровоточили постоянно, даже во сне напоминая о своем существовании, приходя в кошмарах в виде безликих аморфных призраков. Но страшно было совсем не это. Одним ужасом было только существование в этом мире, которое стояло на фундаменте людских страданий.
В далеком прошлом, когда Альберих только попал в Мондштадт, он и представить себе не мог, что виной всему этому кавардаку, творящемуся в его, казалось бы, «честной» душе, станет не кто иной, как сын приютившего его Крепуса. В детстве ему всегда хватало внимания от горничных в поместье: они часто играли с ним и Дилюком, выводили на прогулки, читали сказки и пели нежные колыбельные перед сном, застилали постель по утрам, пока мальчики выпивали по стакану теплого молока. Пожалуй, тогда счастью не было предела. У Кэйи было все: друг, семья, дом, который он смело называл родным… Но потом все резко изменилось. Наверное, когда им исполнилось по четырнадцать.
Дилюк тогда познакомил Кэйю с красавицей Джинн. Ее мягкая и утонченная фигура, приятный голос и милая внешность казались вполне привлекательными, но в душе зародилось новое сомнение. Ну, или очередной «чертенок», коих было уже бессчетное количество.
Потом Дилюк стал звать ее погостить, невзначай преподносить цветы и бросать неловкие комплименты. Вот это, наверное, стало самым страшным для Кэйи. Первая в жизни ревность. Жуть как глупо и неприятно тогда было на душе. Наверное, точно так же, когда тебе попадается червивое яблоко, вроде бы, только что смотревшее на тебя заливным красным бочком. А с другой стороны – полностью гнилое.
Осознание пришло быстро, как гром среди ясного неба. Впрочем, его это открытие никак не смутило. Подростковый мозг решил, что это вполне нормально, любить того, кто заботится о тебе больше остальных, мечтать об объятиях и поцелуях, прогулках по ночным паркам, держась за руки. А так ли это было «нормально» для других?
Кэйа часто подглядывал за Джинн и Дилюком, которые с каждым разом все больше времени проводили вместе. Счастливый мастер Крепус, еле сдерживая онемевшие от улыбки щеки, наблюдал за детьми из окна своего кабинета на втором этаже, а Альберих, сидевший на скамейке подле сплетниц-горничных, перебирал в руках лепестки привезенной ему Дилюком из Ли Юэ высушенной глазурной лилии. Как же это было давно.
Тогда Кэйа и решил, что не станет мешать счастью «брата». Он начал выдавливать из себя советы по ухаживаю за девочками, подсказывать, как правильно повести себя в той или иной ситуации, чем разбавить возникшую неловкость и, наконец, как же это на самом деле, «
любить»?
Хотя, пожалуй, он и сам не знал, как это.
Вытерев ладонью пыль с поверхности могильной плиты, Кэйа еще раз поклонился и, мягко улыбнувшись, бесцельно побрел вдоль собора. В Ордо Фавониус его сегодня не ждали. Гуннхильдр вытолкала его из кабинета, поясняя на ходу что-то про годовое отсутствие выходных и переутомленный взгляд Альбериха. Да, видимо, заботится.
Мысли метались пылевыми комочками, цепляясь за стенки головы, сплетая паутинку памяти, как кружевную салфетку. На пятнадцатилетие Джинн Дилюк по совету Кэйи подарил ей черепашку. Маленькую миленькую черепашку, похожую на серый речной камушек. Помнится, радости именинницы не было предела, что та аж звонко чмокнула удивленного Рагнвиндра в щеку. Как же горько.
Альберих пытался уладить душевную боль долгими разговорами с Крепусом о любви и девушках, но никто так и не смог вытеснить из его проклятой головы красноволосого мальчика с ямочкой на правой щеке. Только Кэйа знал о ней. Дилюк сам рассказал ему об этом открытии еще в тот год, когда им было по двенадцать. Уже находясь на границе между сном и реальностью, Альберих услышал, как дверь в его комнату распахнулась, и на кровать шумно приземлилось чье-то тело. Через несколько секунд горячим шепотом Дилюк позвал его по имени и только потом осторожно положил руку на плечо. Бабочки.
«Кай, смотри! У меня есть ямочка на правой щеке! Настоящая!»
Кэйа смахнул с щеки непослушные слезы и остановился. Он не заметил, как вышел за пределы города и теперь стоял спиной к мосту. Идти в лес не хотелось, но другая дорога вела прямиком к винокурне. С момента ссоры Дилюк не подпускал его к дому ближе, чем на километр, поэтому, все же решившись идти на пик Буревестника, капитан пошел прямо.
Кай. Дилюк сам придумал ему это прозвище, сравнив с мальчиком из книжки. Пожалуй, их единственным совпадением было сходство имен. Хотя, осколок льда в сердце Кая и точно такой же в глазе Кэйи были еще одной на то причиной. Все же, маленький Рагнвиндр никогда не врал и не ошибался. Просто не умел.
От недостатка внимания и боли, разрывающей изнутри, Кэйа тихо плакал по ночам в подушку, запирая дверь в комнату на ключ. Дилюк имел привычку приходить к Альбериху, когда ему снились ужасы, поэтому Кай научился быстро утирать грусть с лица, переводя все эмоции в недосып. В те моменты, когда испуганный мальчик, сжавшийся в комок, тихо стучался в дверь, все уходило на задний план. В голове Кэйи не было ничего, кроме ненавязчивого желания помочь. Дилюк нырял под одеяло, прижимался к теплому боку брата, укладывая голову на грудь, и, изредка всхлипывая от воспоминаний о сне, засыпал. А Альберих неторопливо пересыпал меж пальцев чужие рыхлые волосы, вдыхал родные запахи тела, вспоминая наизусть колыбельные, которые им раньше мычала Аделинда. Он был готов отдать все, лишь бы это никогда не кончалось. Но к утру, когда Кэйа просыпался в чужих теплых объятиях, приходило осознание. Осознание собственной беспомощности.
Вскоре Крепус начал подыскивать пару для приемного сына. Видимо, оспаривать отношения Джинн и Дилюка никто из семей не спешил: всех все устраивало, даже наоборот, главы кланов часто начали съезжаться и обсуждать будущую помолвку и количество планируемых детей. От этого становилось жутко.
На очередном приеме в доме Рагнвиндров, вместе с отцом Джинн, появилась белокурая девочка с двумя хвостиками, милым до тошноты личиком и бледной, как у вампира, кожей. Мальчикам тогда было по шестнадцать. Начитавшись романов и любовных писем из архивов отца, Кэйа только хихикнул в рукав, глядя на то, как девочка смущенно прячет глаза в пол и сводит руки за спину. Наверное, понравился.
Оказалось, что ее привезли не просто так. Барбара (а именно так ее звали) была родной сестрой Джинн и никакой другой более подходящей пассии, кроме Кэйи, для нее не существовало. По крайней мере, так считали все, кроме них самих.
Их постоянно пытались оставить наедине, задавали наводящие вопросы, интересовались, нашли ли эти двое несчастных общий язык. Нашли. Да только каждый держал на своих плечах груз тайн, которые не спешили раскрывать.
Барбара оказалась вполне милой девушкой. Да, именно девушкой, а не девочкой. Она была очень осознанной и образованной, как Джинн, но в то же время ветреной и мечтательной, полной противоположностью строгой и твердой, как пещерный нефрит, сестры. Но именно это и свело двух разбитых: от безответной любви и несчастной судьбы. Когда они оставались вдвоем, вновь и вновь захлебывались в безднах души друг друга, рассказывая о проблемах и тяготах жизни.
- Знаешь, я не хочу быть пастором, - тихо начинала Барбара. – Я никогда не мечтала об этом. Только вот никто не видит, что я музыку люблю.
В маленькой белокурой девушке было столько скрытой силы, что Кэйа ненароком восхищался ей, забывая обо всем. Но он не любил ее так, как Дилюка. И сразу же, где-то на их третью прогулку по саду, открыто заявил об этом. О том, что давно влюблен в названного брата. И Барбара приняла его таким, какой он есть. С его глупыми шутками и солеными чувствами. У них зародилась первая настоящая дружба.
Когда где-то в небе показался пик Буревестника, Альберих устало выдохнул. И правда, выходные он не брал со времен заявленной помолвки. Уже больше года прошло с тех пор, как Джинн и Дилюк сообщили о скорой свадьбе и последующем венчании в соборе Барбатоса. Счастливы были все, кроме одного обладателя крио глаза бога. В тот день он без предупреждения ворвался в кабинет пастора, даже забыв постучать или покашлять ради приличия, застав подругу за рутинной работой: Барбара заканчивала перематывать бинтом предплечье болтливого Сайруса, который тут же испарился, завидев потерянный взгляд капитана кавалерии. Взволнованная девушка порыскала в полке с травами, быстро бросила их в заварочный чайник и, пригласив Кэйю присесть, кивнула. Это был их знак. Знак того, что она готова выслушать и поддержать.
В тот день сам Дилюк прислал Альбериху небольшую телеграмму, состоящую всего из трех слов: «Мы женимся, Кай». Та маленькая треугольная бумажка сразу же рассыпалась в дрожащих от боли и непонимания руках. Почему?
Ответа на свои вопросы Кэйа так и не получил. Он понимал, что Дилюк хочет рассказать о своем счастье одному из тех, кого он когда-то считал близким, но порадоваться искренне капитан так и не смог. И не сможет никогда.
Сияющая от нежности Джинн даже дала всем выходной, чтобы собраться с подругами и сестрой, обсудить с будущей частью новой семьи дату свадьбы и выбрать платье. В тот день Кэйа забыл, что такое отдых. Чтобы заглушить бушующие ураганом чувства, он отдался работе. И как ему под руку: Гуннхильдр заболела.
Женитьбу отложили на неопределенный срок. И вот уже год помолвленные никак не могут найти дату, которая станет началом конца для Кэйи и началом новой семьи для Дилюка и Джинн. Может быть, оно и к лучшему. Но для кого?
С того дня Альберих перестал ходить в «Долю ангелов». Ловить на себе взгляд Рагнвиндра было тяжело до дрожи в сердце, а все его попытки заговорить Кэйа пресекал: начинал болтовню в стороне или уходил танцевать. Вскоре капитан кавалерии нашел альтернативу, заменившую колючую боль в груди: он стал пропадать в таверне Дионы. Правда, девушка была не совсем рада присутствию в своем заведении подлого «алкоголика» и «разгильдяя», но со временем свыклась и перестала коситься на него из-под барной стойки. Правда, ничего никогда не заменит Кэйе вкус «Полуденной смерти». Это вино действительно убивало. Как яд замедленного действия.
На пике Буревестника было ветрено. Кэйа не стал доходить до кончика скалы, устремленного в безграничное небо, сегодня туго покрытое тучами, поэтому быстро нашел нужное дерево, под которым они когда-то сидели на пикнике вчетвером и, улегшись прямо под ним, закрыл глаза.
В тот летний день было знойно. Даже панамка и легкая футболка не спасали от пронизывающего до костей ультрафиолета, впивающегося в кожу. Дилюк радостно забежал к брату в комнату, вытянул из его рук книгу, и снизу вверх заглянул Кэйе прямо в глаза. В такие моменты Альберих моментально понимал, что Дилюк что-то задумал. И иногда это было действительно страшно: ждать, пока взволнованный мальчик соберется с мыслями и начнет говорить. Если сравнивать Рагнвиндра-ребенка и Рагнвиндра нынешнего, то ничего, кроме некоторых черт во внешности, их не связывало. Хотя, пожалуй, Кэйа изменился не меньше.
Быстро вывалив на брата «телегу» слов и формально позвав его на импровизируемый пикник на пике Буревестника, он схватил Альбериха за руку и потащил за собой. Впрочем, Кэйа и отказаться бы не успел. Через полчаса их компания, - Джинн, Дилюк, Барбара и умирающий от жары Кэйа, - сидели под широкой кроной цуйхуа, создающего уютную тень, не дающую никакой прохлады. Тогда будущий капитан кавалерии все выдуманное Рагнвиндром «мероприятие» пролежал на цветастом покрывале, притащенном сюда старшей из сестер Гуннхильдр. Хотя остальные даже пытались играть в мяч и ели приготовленные заботливой Барбарой холодные бутерброды. Она даже оставила парочку Кэйе, смущенно протянув корзинку с ними, когда они расходились по домам. Альберих правда искренне хотел полюбить милую Барбару, но не смог.
Сейчас этому дереву было больше двадцати лет. Его посадил когда-то мастер Крепус с маленьким Дилюком, еще ничего не понимающим ребенком. Так ему рассказывал сам винодел и даже показал Кэйе небольшой рубец, который они вместе с отцом оставили на коре дерева.
Альберих глубоко вздохнул. Пахло сыростью и землей, как в пещере на драконьем хребте. Правда, здесь было не так уж и холодно, как там.
Кэйа пытался уснуть, чтобы быстрее скоротать время этого бесполезного выходного. Он не устал, чтобы отдыхать. Может быть, капитан пытался убедить не других, а себя, а может и вовсе перестал что-то чувствовать после того, как научился подавлять невзаимную любовь, словно птица в клетке, бьющуюся в груди. Альберих привстал на локтях, глазами нашел рубец, который когда-то оставил Дилюк, и мягко провел по нему пальцами. Пожалуй, это единственная близость, которую он мог себе сейчас позволить. Да, это действительно было больно.
В следующие пару мгновений сердце в груди сжалось в комок, разлетелось на тысячу кусков, сделало невероятный кульбит, а затем вернулось на место, бешено колотясь. За спиной родной до мурашек голос тихо окликнул Альбериха по имени, а после его хозяин, неуверенно спросив разрешения присоединиться, и, так и не получив ответа, уселся рядом.
Еле уняв дрожь, охватившую тело, капитан кавалерии прижал колени к груди и, стараясь не касаться чужой кожи, устроился чуть поодаль. Кто знает, что бы случилось, прикоснись он к Дилюку спустя столько времени. И так слишком много времени ушло на то, чтобы потушить огонь в сердце.
Они молчали, то ли не зная, стоит ли им говорить, то ли не понимая, с чего стоит начать. Слишком много воды утекло, между ними зияла бездонная пропасть, через которую нельзя было построить мост только одному.
- Мы с Джинн отменили помолвку, - выдохнул Рагнвиндр, набравшись смелости. – Я вдруг понял, что никогда не любил ее.
Кэйа вздрогнул, но ничего не ответил. Он и сам не понимал, что почувствовал в этот момент. Разочарование, страх, горечь от того, что брат потерял свое счастье и надежду на создание семьи или, может быть, радость от осознания того, что у него все же есть крохотная надежда на то, что Дилюк на самом деле любит его? А нужна ли ему теперь эта любовь?
Через какое-то время, поняв, что ответа от Альбериха не поступит, винодел поднялся на ноги, и, опустив голову в землю, пошел прочь.
Кэйа долго смотрел на удаляющуюся фигуру Рагнвиндра, постепенно исчезающую из поля зрения. И, кажется, вместе с ним уходило что-то еще, что-то очень важное, но настолько тяжелое, что из уголков глаз непроизвольно потекли слезы.
- Прощай, Дилюк.
***
- Кай, а ты знаешь, как в книгах пишут? – мальчик схватил книгу, лежащую в куче на столе, и подбежал к брату. – Посмотри, скорее!
Альберих внимательно уставился на страницу, по слогам читая предложение:
«Если судьбе станет скучно, то она однажды сведет тех людей, которые разошлись».
