Зелёная ведьма

      Тим положил в рот мягчайший кусочек теста, тут же превратившийся в чистейший вкус, насыщающий опьянённые им вкусовые сосочки. Он ел и даже не чувствовал наполнения, словно для поддержания хоть какого-то тепла в несколько слабом теле. Его глаза с томностью переползали с одной задвинутой портьеры на другую. Мысли ползли, как огромные чёрные моли по стеклу лампы. Он никогда не бывал голоден ночью после тяжёлого и обильного ужина…       Об стол перед ним с грохотом стукается бутылка. Барон упирается вогнутой чашей ладони в пробку, подхватывая со стола предназначенную только для него чашку с почти раскалённым и ядерно-горьким кофе. Он не любит сладкое. Он пьёт лишь то, что удовлетворяет его огненное нутро, не остужая его, остальному ход в его крепко сжатые губы закрыт. — Пьёшь эту разбавленную водичку? — он кивает на неоткрытую бутылку красного вина.       Тим даже не смотрит на неё. Перед его глазами всплывает зелёный череп, будто фосфоресцирующий изнутри, резко контрастирующий с аловатой комнатой. — Нет… — наконец отвечает мальчик и поднимает глаза на недосягаемую высоту. — А почему ты ещё в состоянии ответить сравнительно сразу? — в голосе Трёча проскальзывают нотки ядовитейшего сарказма, по цвету — жидкость в этой бутылке.       Тим молчит и закусывает губу. Барон вновь испытывает его на прочность. Снова и снова. День за днём нескончаемого яда, который уже течёт в теле Тима вместо крови, давая коже жутко белый оттенок. — С утра вроде не напиваются, — проговаривает Тим и отводит взгляд. — Сегодня разрешаю, — барон вытягивает пробку из черепа, — это то, что ударит в твой небольшой мозг похлеще, чем вино.       Тим сжимает кулак. Он словно не уставал поддевать его ногти острейшими иглами своего красноречия. Зелень вмиг очутилась в гранёном стаканчике. Наследник барона в такие мгновения тут же отпускает от себя противное ощущение и смотрит лишь на гибкие пальцы барона, обхватывающие горлышко.       Жидкость тут же оказалась перед губами Тима. — Один глоток, — предупредил барон и почти опрокинул этот объём в рот мальчику.       В голове того словно что-то взорвалось. Напиток оказывается таким же прошибающим рот насквозь, как и крепчайший кофе барона. Тим закашливается и почти царапает коротко подпиленными ногтями стол. — Слабак, — изрекает барон и садится на диван рядом. Он точно не имеет никакого отношения к Тиму, который почти захлёбывается кашлем.       Тим точно не слышит и продолжает кашлять. Его горло сожжено вконец. — Есть ещё кое-что. Чтобы ты не в этот день не выглядел, как размоченный.       Мальчик затихает и смотрит на него с явным интересом. В эту ночь он и вправду спал очень плохо. А виной тому были лишь постоянные прикосновения да поцелуи… — Это.       Барон показывает на своей ладони крупную горсть белой, как нетающий снег, пыли. Его глаза заволакивает веками. Тим хорошо выучил этот жест. Он тут же слезает на пол и усаживается между чуть расставленных ног, где места хватает лишь для него. — Пожалуйста… — тихо шепчет он и чуть подаётся головой наверх. Барон с усмешкой опрокидывает порошок в стакан. В почти майской зелени поднимается снежная буря. Тим с предвкушением ждёт.       Барон хватает его за нижнюю челюсть и почти заставляет открыть рот, тут же вплёскивая в него абсент, смешанный с пылью забвения, «звёздным прахом», по выражению барона, давно увеличивающего свой капитал с её помощью.       Второй раз Тим почти не кашляет. Перед его глазами начинает рябить, от непривычки к алкоголю. Он чувствует, как его мутит, не желудок и грудь, а именно голову. Он хочет закашляться вновь, как вдруг замирает, услышав голос барона и узрев невероятное видение.       В комнате появляется ободранный нищий, театрально-пьяный, золотоголовый, но в до ужаса рваной одежде, покрытой будто бы сотней мелких дырочек. — Это, мой милый, самое начало того, к чему ты только что почти пристрастился. Самый обычный хмель, только вываренный и забродивший. Сказать тебе, сколько душ падает ко мне лишь из-за него, каждый день, час… Не поверишь и не будешь ночью спать.       Нищий откидываетсч на пол, тупо сверкая пенно белками глаз. Через него перешагивает и скидывает тяжёлую шубу с одного плеча господин плотного вида в русском костюме XIX века и застывает над ним, опираясь, как на каменную тумбу. — Следующий шаг, в продолжение. Всего-то сорок процентов спирта и жидкость — больше ничего, но немало душ потекло к нам и из-за него.       Тим удивлённо хлопает глазами, стараясь остановить кружение перед собой. Всё это действо похоже на изощрённое театральное представление. Усач в рогатой шляпе отставляет ногу и опирается на неё в жесте усталого путника. — Нечто более цивилизованное. Так пьют джентльмены, но, естественно, это понятие смылось настолько, что проверить грань уже невозможно.       Тим почувствовал, как его обвивают сзади водянисто-холодные руки. Волосы блондинки в зелёном отливали таким же цветом, как и её наряд, в глазах мелькал пьяный огонёк. Она сползала, как змея, через барона, склоняясь к Тиму, почти душа бесплотными объятьями. Тим дёрнулся. «Ведьма», — подумал он смазанно, — «настоящая ведьма». — А вот это уже на узкий круг людей. Чистейшая полынная горечь. Мало кто способен её оценить…       Призрак пропал, как и все остальные, оставив Тима и барона в одиночестве и тишине. Барон вдруг хватает Тима за шиворот и тащит к себе, почти гневно и жестоко, однако наслаждаясь этими секундами. — А знаешь, что пьянит ещё сильнее?       Тим не успевает ответить. Барон вторгается в его рот языком и буквально поглощает в себя последние капли абсента, укладывая мальчишку на стол. Тот звякает, как черепки фарфора где-то глубоко в теле наследника. Он чувствует барона рядом с собой, затем в себе, убийственно грубо и болезненно, он кричит, но теряет голову окончательно от этих безумных и приятнейших для него ощущений, он чувствует своего Змея-искусителя, он дрожит, вскидывает бедра, распахивает глаза, немо молит, чтобы барон не мучил его так сильно, но одновременно с этим не желает, чтобы эта пьяная пытка кончалась. Он стонет, стол звенит, барон тяжело дышит над ним, пронзая горячую узость, на его голове темнеют тяжёлые рога, глаза чернеют полностью, опалённые до угля в этом ритме, всё движется к одному ослепительному мигу, заливающему веки и живот зелёным огнём, который опаляет и оставляет от двух тел лишь прах, который опьянил их и привёл к настоящему падению…       Тим едва дышит. Он тупо смотрит на барона и не отпускает его. Он знает только одно. Есть грех, к которому по-настоящему не толкнёт ни обилие выпивки, ни пыль забвения. К нему могут подтолкнуть друг-друга только двое. Те, кто согласился падать рядом друг с другом…