Радостно

Вару лениво опирается о подоконник. Солнце сегодня яркое. Однако, нихера не теплое. Лишь в глаза бьет, вынуждает жмуриться, отворачиваться, лишь бы скрыться от ненавистных теперь уже лучей. Окно открыто нараспашку, а слабый утренний (Вару не уверен в этом) ветер пробирается внутрь квартиры, что была пропитана запахом спирта и табака. Пятый привык к этому запаху больше, чем к теплу. Он уже давно не ощущал тепла. Ну, наверное давно. Он, вообще, не помнит, насколько. Ладно, он в принципе мало что помнит. Последние несколько лет уж точно. Начиная, кажется, с распада союза. Да, наверное оттуда. Хотя и до этого воспоминания не особо четкие. Спросони соображать было трудно. Особенно, когда ты только начал трезветь. И то, лишь потому что кончились деньги вместе с алкоголем. На работу надо выйти, наверное. Если его, конечно, не уволили ещё. Хуй знает, посещал ли он работу хоть раз за свой многолетний провал в памяти. Тело ломит. Каждая мышца ужасно ноет. А он стоит, как дурак. Свежим воздухом дышит, наверное, впервые за пару лет. Легкие, должно быть, в радости. Квартира отвратно воняет, по сравнению с тем, что происходит на улице. Хотя, как Валет слышал от случайных прохожих, в стране все нихуя не радостно. И ему тоже нихуя не радостно. Ну, по крайней мере, на трезвость ума. Под спиртным, конечно, весело. И радостно. Когда он пьян всё в принципе довольно-таки хорошо. И ярко. И не скучно. И Куромаку рядом. В фантазиях от выпитого, но рядом. Правда, того настоящего и живого тепла не излучает. Не проводит своими отчего-то холодными руками по щеке. Не ругает за зависимость. Нет этой реальной, настоящей нежности. И от осознания собственных пьяных галлюцинаций тоже нихуя не весело. Даже тоскливо как-то. Вару тосковать не любит. И солнце, лупящее в глаза, тоже. Поэтому закрывает окно и шторы резко задергивает. Голова и так раскалывается, свет лишь хуже делает. Отходит, буквально падая на жесткий деревянный стул. Тело прошибает болью, однако, ему слишком наплевать. Он откидывается на спинку, поднимая глаза в грязный потолок. Местами он покрылся паутиной, неизвестными пятнами, даже трещинами. Выглядело, признаться, не очень. Хотелось курить. Причём безумно. И он не отказывает себе. Шарит рукой по столу, не глядя, находит полупустую пачку сигарет, и спички там же. Затягивается жадно, словно от этого зависела вся его дальнейшая жизнь. Хотя, учитывая то, насколько часто он курит и как табак въелся в его лёгкие, то да — зависела. Дым рассеивается, а привычный до слезинок запах въедается в него. И становится, вроде как, спокойнее. И легче даже. Получилось даже вздохнуть единожды полной грудью, ощутив секундное облегчение. А Куромаку бы отчитал его за подобную привычку, хоть и сам курит. Ну, по крайней мере курил. Тогда. Вару хмурится, недовольно скрипит зубами, отпуская какое-то ругательство. И сигарета уже отвратной кажется, а во рту неприятный привкус чего-то горького и жгучего. Снова всё свелось к чертовому Куромаку. Словно он без него прожить не может. Пока трезв — да. Словно без Куромаку ему жить незачем и держаться в сознании дольше часа — тоже. Ну, вообще-то да. И от осознания собственного положения ещё хуже. Он, кажется, от сигарет не так сильно зависим. И от алкоголя тоже. Словно его главная зависимость — Куромаку, а всё остальное — лишь дополнение. По правде так оно и было.

***

— Бля, да я честно верну все долги. Клянусь на крови нахуй. Честно… Собеседник вздыхает, недовольно качая головой. И смотрит так осуждающе. Будто бы Вару не было плевать. Он примет осуждение лишь одного человека. — Снова напьешься и проснешься в следующий раз хуй знает в каком году? М, продолжай в том же духе — С ощутимым не тем нужным ему холодом произносит, но пару купюр всё-таки протягивает.

***

И жизнь кажется уже не такой и отвратительной. И дышать даже легче. И не волнует не запах квартиры, не боль во всех мышцах. Не волнует холод в квартире. И даже мысли о Куромаку так сильно уже не тревожат. Вару сейчас в принципе думать достаточно проблематично и затруднительно, не то чтобы прийти к какому-то адекватному выводу. И веселее становится. Мир красками играть начинает. Яркими, красивыми. Разноцветно вокруг. И плевать, что всё это не настоящее, что утром, когда алкашка кончится, его снова будет ждать угрюмый мир. Он слишком погряз в этих иллюзиях. Слишком привык к ним. Они лучше реальности. В разы лучше этого пыльного, несчастного и тоскливого реального мира.

***

Тепло. И, на удивление, даже не от алкоголя в крови. Тепло от чужого, до невозможности реального и ощутимого тела рядом. И смешно с самого себя за то, что допускает эту слабость в очередной раз. Позволяет себе льнуть ближе к образу, который строит ему воображение. — Какой же ты, сука, реальный, — Проговаривает, сильно прижимая к себе, сжимая между дрожащими пальцами ткань одежды чуть-ли не до треска. И всё так реально. Словно вправду на самом деле. Хоть разум и был затуманен спиртным, Вару вполне чётко и ощутимо мог почувствовать. И аккуратное, медленное касание к собственным волосам. И спокойное дыхание прямо рядом. И стук его сердцебиения. Где-то на подкорке остатков сознание пролетает незамысловатая мысль: «А вдруг взаправду всё?». Однако, она отрицается и улетает обратно, так и оставшись лишь чем-то на уровне с пьяным бредом. И губы сухие. Покусанные, тонкие. Но такие родные и приятные. Целуют его, пропитанные алкоголем. Чувственно так, ласково. И язык горячий. Такой настоящий. Живой. Слишком реально и жестоко, для галлюцинаций на фоне пьяного бреда. И Вару скулить готов от того, насколько ему сейчас хорошо от собственного бреда. Своему сознанию открываться не страшно. Галлюцинациям не страшно показать всего себя. Продемонстрировать все те пережитые страдания. Всю ту усталость. Своему же бреду открыться не страшно. Он не осудит. Не вспомнит. Он не настоящий, чтобы осуждать и реагировать. Чем не шикарный вариант для изрядно уставшего от отсутствия тепла Вару? И в горле ком встает, стоит лишь отстраниться. На мгновение он даже, кажется, забывает как дышать нормально вообще. В глазах лишь сильнее мутнеет от появляющихся в них слезинок, которые он быстро смаргивает. И смеется как-то потеряно, разбито даже. А на душе нихуя не радостно. Наоборот, кажется, лишь хуже стало. И всё хуже и хуже. Когда протягивает руку к родным, серым волосам, радостно не становится. И когда гладит их, перебирая пряди между пальцами, тоже. И от отчаяния выть хочется, однако, получается лишь что-то тихо и невнятно хрипеть.

***

На трезвую голову всё иначе. Хотя, теперь Вару даже не уверен в том, что действительно протрезвел. Мысли совершенно отказываются выстраиваться хоть в какую-нибудь логическую цепочку. Вару шумно вздыхает, чувствуя едкий, но столь привычный запах табака. Со стороны кухни, изо стола на него глядела пара серых, родных глаз. Он смотрел недовольно, даже хмуро. — Привет, Кирюш — Выбрасывает, натягивая на лицо нервную улыбку. Хватается за дверной косяк, стараясь удержать равновесие. Голова жуть как раскалывалась, от чего даже волноваться становилось трудно. А уж слушать бубнеж Куромаку — вообще невозможно! Однако, на душе всё равно радостно. Не потому, что он вновь заполнил пустоту алкоголем. Не потому, что он вновь придумал себе шикарную иллюзию того, что всё хорошо. А потому, что это всё более, чем реально. И Куромаку, и его нотации о вреде алкоголя. — Так-так, стой. У меня и без тебя голова раскалывается. Притормози — Резко обрывает Вару, проходя вглубь помещения, держась за стену. Падает на стул, любезно подготовленный ему, и устало выдыхает, чувствуя ломоту и боль, отдающую в виски́. — Ты за квартиру брать приехал…? И…Когда ты вообще успел? — Интересуется, даже не поворачивая головы. — Нет, я приехал не брать за эту квартиру. Я уже давно оплачиваю твоё проживание здесь. А приехал я, не поверишь, вчера в восемь вечера, — Отвечает спокойно и медленно, давая время протрезвевшему мозгу обработать всю полученную информацию. Вару удивленно вскидывает брови, поджимая губы. А после улыбается, смеясь, кажется, расслабляясь. — Значит, это были не глюки? — Говорит даже больше самому себе, нежели Кирюше. — Я даже не хочу знать, насколько правдоподобные галлюцинации у тебя бывали и сколько ты выпивал перед этим… — Хмурит брови, опуская взгляд на деревянный стол. — Ну-у-у, ха-ха, знаешь…мне многое с тобой чудилось. Помню, бывало даже, как мы с тобой… — Я же сказал, что знать не желаю, пожалуйста, скрой от меня эти странные подробности! Вару громко смеется, практически хохочет. И раскалывающая голова отходит куда-то на второй план. И ломота с усталостью в теле. Ему радостно, а это — самое главное. Ну, для него, по крайней мере.