frost roses

В народе говорят: «чем коварнее женщина, тем вкуснее она пахнет». Алистер не забывает об этом, когда вертит в руках подсушенную южную розу, прислушиваясь к слабому аромату между едва раскрывшимися лепестками бутона, и непременно поднимает взгляд на Амелл. Пахнет она точно также, а еще ближущейся вьюгой и, если хорошенько вслушаться… средиземноморским кардамоном, который в знатных домах Вольной марки принято добавлять в чай. На Руфь нельзя было не смотреть. Красотка, хорошенькая, милашка, как её только не называли, лишь бы обратить на себя внимание бесстрастных, с лириумным переливом, смурно-серых глаз. Подающая надежды ученица Старшего Чародея — говорил Дункан — пришла аккурат только-только с Истязаний к ним, и сразу же после вопиющего скандала с магом крови пить оскверненную бурду из церемониальной чаши... Алистер увидел её лично — мелово-бледную, с темным румянцем — и подумал тогда, до чего же несправедливой иной раз бывает судьба. Но стоило Руфи начать говорить, и стало ясно — ей плевать на свою красоту. Она просто о ней не знает, правда не знает, несмотря на то, что об этом судачит чуть ли не каждая вываленная в грязи городская дворняга. Когда бываешь с Амелл рядом, о том, что она маг, вспоминаешь в самую последнюю очередь. Ты не веришь, что такие красивые глаза смотрели на трупных червей, пирующих во вздувшейся полуразложенной плоти, что чары из этих тонких рук несут холод и отбирают жизнь. Руфь бесспорно красива, но какой-то мертвой, мрачной красотой, какой обладают изящные, вытесанные и навечно застывшие монументы. К красивым девушкам первому подходить нельзя, только если уверен в себе на все сто, только если знаешь, что игра свеч стоит — просто они не знают жалости. Алистер выставить себя дураком не боится, настоящий мужчина этого никогда не боится, просто голова другим забита, да и болтают они часто, хотя бы потому, что работают вместе и друг друга в боях испытали. Руфь берет его с собой на большинство вылазок, и Алистер, впопыхах проверяя крепления на пластинчатом доспехе и ероша пыльной ладонью рыжеватые вихры, ей полностью доверяет. Но как приятно ощущать, как в пылу долгой, кровопролитной битвы боль отступает, а часть свежих ран заживает; как приятно ставить щит между ней и принимать весь удар на себя. На фоне неподступившей к большим городам скверны Серые Стражи не более чем скоморохи, приезжие развлекать люд, которым не жалко и кость бросить — посмотреть, что произойдет, принесут ли, и сделать ставки, чтобы не остаться внакладе. Даже на краю верной гибели во времена глубокого отчаяния людям может приспичить играть в политику; только люди могут быть так безрассудны. После бойни при Остагаре их уцелело всего двое. Игрушечно мало, чтобы противостоять Мору и низвергнуть генерала, у которого мозги в пляску вдались на склоне лет — признанного национального героя и убийцу. Никто не улыбался ему настолько искренне. Как-то она засыпает, перебирая свитки с формулами заклинаний и договорами, у него на плече — и с этих пор они стремительно начинают сближаться. Плечи выступают из волчьего воротника, который колется и всё неудобно лезет Алистеру в глаза, когда его рука машинально прихватывает Руфь за бок, к себе, чтоб потеплей согреть. Посреди молчаливых степей его в ответ обдает горной свежестью. «Тебе когда-нибудь говорили, что ты красив?» Губы — карминовые, страстные и строго сомкнутые — играются словами, будто те не ранят. Завораживало. Алистер не теряется, в самом деле, на духу как есть отвечает, не приукрашивая, про уличных женщин, а потом обычно отшучивается, чувствуя, как от волнения предательски покалывают кончики пальцев — Амелл не дура, упаси Создатель, еще возьмет и догадается о сходстве с угасшей династией и лицом преданного, позади оставленного короля. Спустя несколько дней Алистер признается об этом сам, машинально берет Амелл за кукольно идеальные руки, чтобы та поняла и разделила его чувства, и начинает дышать чуточку свободнее. Он слишком над этим думает, а между тем банн Теган бесстыдно заигрывает с ней при живой-то невестке, и что-то внутри расслабленного Алистера восстает в груди следом. Он не ревнует, просто… в костровых тенях распаленно целуя Руфь в лагере, руками трепетно покрывая её острые плечи и сминая сатиновую ткань зачарованной туники, Алистер один к одному влюблен — это чувство теплыми водами омывает сердце и не прекращает свой шепот, захлестывая с головой. Алистер прямо в лоб сказал, твердо и уверенно, что хочет провести ночь вместе, и она согласилась. Сказочно хорошо, чтобы быть правдой, но, может, в этом безумии они заслужили немного счастья. В них на самом деле никто не верит, одним вечером признается Амелл нарочито тихим, бесстрастным голосом и откидывает голову набок так, что волосы темной волной падают ей на грудь. Алистер, теперь в громоздких латах, слушает и ожидает, что она выскажется; разумеется, она этого не делает. Им выделяют лишь подобие армии, отдают на гибель тех, кто остался и кого не жалко. Какая ирония, что настоящую жертвенность они находят в гномах Легиона Мертвых, лишенных касты и рода — для которых невозможна победа, для которых она в смерти, а бдительность — в войне. Но этого мало, этого бесполезно мало. — Знаешь, больше беспокоило бы, если б верили, — старается разрядить напряжение Алистер. В прошлый раз подобная доверчивость стоила им… всего. — Они поплатятся. Я не остановлюсь, пока последний человек Логэйна не сойдет в могилу. За нас, за Дункана. Ты мне веришь, веришь? — широко распахнув веки и шумно дыша. Чтобы ненавидеть, Руфи хватало покушений; Алистер же знал всех, кого тот оставил на смерть, в лицо. — Больше всего на свете, — серьезно отвечал Алистер и, словно заслоняя от вражеских стрел, тут же прятал её за объятиями. — Как мабари: теплый и верный, — соглашается вслух со своими мыслями Руфь, высокая и гибкая, лежа сверху, и без стеснений поднимается узкой вытянутой ладонью по всем обхватам жесткого торса. Алистер мягко прижимает её к себе, и, когда обнаженная Амелл в его руках, собственная кожа ему чудится такой смуглой. — О, правда, что ли? Надеюсь, пахнет от меня лучше. Руфь, спустя паузу, поднимает на него глаза и без шуток отвечает: — Лучше. — Вот спасибо, мне прямо полегчало, — от души смеется Алистер, целуя Амелл куда-то в макушку. Обвиненный на Собрании Земель герой реки Дэйн сгорает живьем в языках заметавшегося синего пламени, и мгновенно поднявшаяся стена жара застилает глаза. От предсмертного крика кровь стынет в жилах… а запах, о Андрасте, этот запах— Алистер, почти-король, впервые за год вбирая воздух в легкие всей грудью, при всем желании его не забудет, не смея отвести взгляд или отвернуться. Ложь лишилась языка. Они отдали последние почести королю, предавая тело огню, и в нем же Логэйн горит за свои преступления. И хотя у Алистера руки так и чесались отсечь лжецу голову, тянулись за оружие, Руфь обошлась с ним как нельзя лучше — как он сам никогда бы не смог. Стражи отомщены. Человек с каменным сердцем действительно ответил сполна, его ноги больше не касаются земли, по которой ходят они, и этого знания Тейрину вполне достаточно, чтобы спать накануне финальной битвы с Архидемоном спокойно. На вершине древнего форта круг замыкается, когда со звуком гильотины отрубленная им голова обмороженной зверюги катится по каменным плитам к ногам чародейки, напоследок окропив атласные туфли черной кровью проклятого бога-дракона. В королевской резиденции, чей сад овит колючими плетистыми розами, оглушающе тихо, когда за столом переговоров после длительных обсуждений с советниками король и канцлер-чародейка ведут беседу тет-а-тет: о линии ведения дипломатии с Орлеем, более эффективной риторике и политике государства, разбирая до оснований норм договоры и проекты указов, поднимая повестку насущных дел. Они в коротком жесте сжимают руки друг друга: никакие богатые ткани, никакие теплые куничьи меха не изменят то, кто они есть; а время не умолит одуряющего желания, о котором порой так яро идет молва. За долгими, приятно изматывающими ночами на королевской кровати с балдахином не виднелся день. Как только чаинки в выпитой чашке оседали на дне, канцлер, завтракая в обед, с легкостью судила, как он сложится.