Посмотри, непослушная

Я сидела к ней спиной, а в это время чувствовала затылком невероятную волну гнева. Она бродила по кабинету из угла в угол, стуча каблуками по моему сердцу, как по полу. Я вздрагивала от каждого удара, а дышать становилось всё труднее. Её неразборчивое сопение постепенно превращалось в змеиное шипение, но я силилась не реагировать на это. Не оборачиваться на неё. Иначе — всё. Взглядом снизу я следила, как она мечется. Её образ всегда для меня был таким — красивое платье и высокий тонкий каблук. Я почти никогда не смотрела на неё в упор. А стоило мне от неё отвернуться, вообще забывала, как блестят её глаза, как вздымается грудь, как движутся руки. Я забывала её целиком просто потому, что иногда даже дышать в её сторону боялась. И в тот момент я судорожно вспоминала, есть ли на ней сегодня красная помада. — Ну почему? — она возникла надо мной, как грозовая туча, а голос молнией вонзился в мои мысли. Ладони за секунду стали влажными, и я зажмурилась. — Ну почему ты постоянно идёшь поперёк? — одной рукой она ударилась о крышку стола, другой — о спинку стула. Я оказалась заблокированной в кольце её бешеного дыхания. Все, абсолютно все наши скандалы начинались и заканчивались одинаково. Она всегда ругалась звучно, больно, а потом так же звучно и больно брала меня. Ей казалось, что она имеет на это полное право, и я просто не знала, как говорить об этом с людьми. Наверное, поэтому молчала и не сопротивлялась. Вены на её руках выступали так, что я практически могла видеть, как разгоняется по ним кровь. Я знала, что необузданная ярость кипятит её сознание, доводит до точки, откуда пути назад нет и никогда не было. Она сжала кулак. Я посмотрела на ту руку, куда падал мой взгляд, и мне стало больно уже от длинных ногтей, которыми она впилась в свою же ладонь. А сама она ничего не ощущала, только глубоким, срывающимся на рычание голосом твердила: — Почему? Почему я должна терпеть всё это? Ты вечно мне перечишь, вечно самовольничаешь, — её губы опустились к самому моему уху, и угрожающим шёпотом она добавила: — Я хочу, чтобы ты мне подчинялась! Мне неистово захотелось сжать в руке тот кулак, которым она вот-вот готовилась меня ударить. Во мне было неясное, едва преодолимое благоговение перед этой женщиной. Она была поистине очаровательным, притягательным, шикарным злом. Она сочетала в себе красоту и характер, за который в любое другое время её бы обязательно расстреляли. Её боготворили все, в кого можно было ткнуть пальцем в этой проклятой, ужасно маленькой школе. Ей смотрели в рот, ей подчинялись, ей верили всегда и во всём. Плясали вокруг неё марионетками, и она умело дёргала за ниточки, смеясь. Я же была среди остальных самой маленькой и беззащитной мышкой, вдруг попавшей прямиком в лапы кошки. Эта кошка была опасной, была кровожадной. Она играла со мной с завидной грандиозностью. Я понимала, что ей нравится мною обладать, нравится ощущать на коже мой страх, нравится, когда я в слезах молю её остановиться. Но она, сделанная из камня, никогда не останавливалась, никогда не проявляла слабости. Она всегда была совершенно жёсткой и жестокой настолько, чтобы раз в неделю вызывать меня к себе. — Мы ведь с тобой, кажется, договаривались, что ты будешь послушной девочкой, — её пальцы вплелись в мои волосы, прошлись по всей длине, а затем убрали их, открывая обзор на неестественно ровную спину. Я сидела, боясь пошевелиться. Тело заранее напряглось, но остановить налетающую на меня бурю было уже нельзя. — А сегодня ты была очень непослушной. Ты знаешь, как я с такими поступаю, — её рука скользнула под мой свитер. Под её пальцами спина почти сразу покрылась мурашками, и ей понравилась моя дрожь, которую она уловила, находясь так неприлично близко. Я сидела, зажмурившись. Всё это, происходящее, наверное, в миллионный раз, так и продолжало казаться каким-то нереальным, не моим. Мозг, едва дружащий с реальностью, продолжал сомневаться в каждой капле боли, падающей на моё тело. Разум кричал и сопротивлялся. А я сидела. Просто сидела, пока её губы, проходясь по уху, спускались ниже, к шее и плечам. Она была аккуратна, была осторожна. Она будто протаптывала дорожку по брошенной поляне, хотя давно уже сама дотла сожгла там всю траву. — Посмотри на меня, — произнесла она вместе с поцелуем, который приземлился на красный от лямки бюстгальтера след. — Посмотри, — её дыхание обожгло меня, обожгло мне всё лицо. Но я так и не смогла побороть себя, открыть глаза и повернуться на неё. Картинка продолжала быть ненастоящей до тех пор, пока я упорно её игнорировала. Пока не соглашалась на неё. И, возможно, это было самое отвратительное решение в моей жизни. Правила её игры были простыми, но я нарушала их так часто, что она почти отказалась со мной играть. Наши отношения стали настоящим квестом на выживание, и у меня, как водится, жизнь в нём была всего одна. — Посмотри на меня, я сказала! — с этими словами я почувствовала, как, дёргая за предплечье, женщина вынуждает встать. Подняться на ноги. Оказаться с ней лицом к лицу. Я встала, ведомая ею. Но и этого ей было мало: она рывком бросила меня к стене, и я ударилась о неё головой, что аж в ушах зазвенело. Я вспомнила, как в детстве полетела с велосипеда, и это чувство было не сравнить с тем, как эта женщина подошла вплотную, навалилась на меня, забирая мой по праву кислород. Она прижалась ко мне, щекоча волосами губы. А рука, которой она в этот момент меня не удерживала, задрала мою юбку вверх. Ей не нужно было заботиться о том, чтобы что-то расстёгивать или снимать. Она действовала так, как было удобно ей: слегка сдвинув мешающую ткань, она вошла в меня. Это не было неожиданностью. Но от той спешки, с какой она всё это делала, по телу прокатился спазм. Я не сразу даже поняла, сколькими пальцами она работает. Было не до того. Я старалась прогнуться в спине так, чтобы если не увернуться от проникновений, то хотя бы облегчить напор. Я смотрела на неё во все глаза и видела, как бездна отвечает мне. Она вела себя странно. Никогда ещё, даже на эмоциях, она не была такой резкой и грубой: глубокие толчки сопровождались согнутыми пальцами, от которых было некуда деться. Я пыталась сводить ноги, пыталась отталкивать её выкинутыми вперёд ладонями, пыталась упираться в стену лопатками. Не помогало. Она продолжала буквально разрывать меня изнутри. Я раньше всегда при ней держалась стойко: молчала весь процесс, потому что не хотела даже позволить ей думать, что она победила. Но стойкость тогда улетучивалась с каждым новым ударом в моё сознание. Я пищала сквозь сомкнутые губы, боясь лишь того, что потекут слёзы. Было больно так, словно по живому резали без наркоза. Женщина плевала на физиологию, болевые пороги и физические возможности человеческого тела. Моё тело было для неё пластилином, и она мяла его, пытаясь слепить что-то для себя. Иногда мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание: толчок, толчок, третий палец. Всё вокруг меня полыхало безумным огнём. — Мне... — я дважды судорожно глотнула воздуха, — больно... — А мне, думаешь, не больно? — в её глазах сверкнуло что-то недоброе, заставив меня испытать животный ужас: я боялась, что до следующей минуты просто не доживу. Но внезапно всё закончилось. Внезапно я поняла, что никто больше меня не терзает. Внезапно стало легко дышать, потому что она отступила на шаг. Но полагаться, что на этом мы разойдёмся, было глупо — ведь она всегда всё доводила до конца. Она никогда не бросала дела вот так, на полпути. Через «не хочу» и «не могу» — к финалу. И всё равно я готовилась бежать, бежать без оглядки туда, где получится от неё спрятаться. Она смотрела на меня, тяжело дыша. Я даже на расстоянии могла ощущать, как быстро бьётся её сердце. Моё билось так же. Я старалась не прерывать зрительного контакта, потому что это был единственный шанс контролировать её и каждое её действие. Смотря прямо на неё, я могла на секунду вперёд определить, куда она будет бить дальше. — А знаешь, мне кажется, ты можешь просто хорошо попросить прощения, — она только успела взметнуть руку вверх, как я бросилась в другую сторону. Но — она всегда была морально и физически сильнее меня. Она знала, как я поступлю: она подняла и вторую, которой, собственно, и схватила меня за плечо. Затем она всем своим превосходством надавила, вынуждая опуститься перед ней на колени. — Так тебе будет гораздо удобнее извиняться, — она облизнула губы, не скрывая своей самой мерзкой из всех улыбки. Я уже давно была не в том возрасте, чтобы делать удивлённые глаза и думать, что меня ждёт после. Я прекрасно понимала, чего она от меня хочет. Тем не менее, одна такая мысль поднимала во мне невероятную панику. Раньше она не позволяла к ней прикасаться, и тот факт, что вдруг что-то изменилось, что-то щёлкнуло в её голове, не утешал. Я думала, раз она пошла на такую дикость, то дальше может быть только хуже. Мне — хуже, её извращённой фантазии — нормально, как всегда. — Научу тебя правильно со взрослыми общаться, — она провела ладонью по своей стройной ноге, приподнимая подол платья. Мелькнувшая на секунду резинка чулок заставила меня заметаться в попытках встать твёрдо на ноги. Но женщина и этот ход предугадала: вцепившись в мои волосы, она придвинула меня к себе. — Не надо, пожалуйста, — взмолилась я в последний раз, глядя на неё снизу вверх. Но пощады не было. Не было ничего, кроме грубого тычка мне в затылок, принуждающего действовать. Я всегда считала, что каждый раз в её кабинете — унизителен. Она раздевала меня, меняла позы, расцарапывала спину — и от всего этого мне было жутко стыдно. Я стыдилась себя и того, что позволяю этому происходить. Но я никогда не задумывалась о том, что однажды мне придётся попробовать на вкус ещё бóльшие стыд и унижение. Ни губы, ни язык не слушались. Я была слепым котёнком, которого везде направляли, а он просто поддавался. Её рука руководила всем. Сквозь вату я слышала её отрывистые, полные наслаждения стоны. Королева преисподней получала невероятное удовольствие, заставляя меня её ублажать. Мне хотелось выть. Она была такой прекрасной внешне, а за душой не имела ничего. Холодная, расчётливая, эгоистичная. Она была невероятной сукой, что проще было бы сбросить её с крыши. Ничего в ней не трепетало, не вздрагивало, не вспыхивало. Я пыталась, но не могла достучаться до неё всеми доступными мне способами. Конфликтовали мы много и иногда даже не по делу. Но она всегда выигрывала, опрокидывая меня на лопатки. Поначалу я сопротивлялась, что было силы. Потом смирилась. Я надеялась, что однажды она посмотрит мне в глаза и осознает, что натворила. Типичная жертва — я надеялась, что она исправится. Но с каждым днём, с каждой секундой всё сильнее мне хотелось её убить. Когда она хваталась за мои волосы, я хотела вцепиться ей в глотку. Когда она рвала на мне бельё, я хотела проломить ей голову. Я ненавидела её до безумия, до одури. Я ненавидела её так, что хотела причинить ей всю боль в этом мире. Стоя перед ней на коленях, я думала лишь о том, сколько проживу, если осмелюсь вцепиться в неё зубами. В ход шёл только язык. И я плакала, а слёзы опаляли розовые от быстрого кровотока щёки. Я потерялась во времени. Ничего не чувствуя, ничего не видя и не слыша, я подчинялась руке, которая путала мои волосы. Без слов я понимала, как должна делать. Мой первый грёбаный опыт был не в том месте и не с тем человеком. Вдруг я ощутила, как её ноги на секунду скрестились на моей спине, а потом женщина расслабилась, полностью меня отпуская. Я вынырнула в реальность, и до меня донеслись лишь остатки раскатистого, громкого стона, разбивающего стёкла наших устоев. Она смотрела в потолок, а в вырез платья стекали капельки пота. В мой же вырез стекали только слёзы. Я смотрела в пол, продолжая сидеть перед ней на коленях. Ничего вокруг не замечала. Пыталась впихнуть в голову мысль о том, что в следующий раз она обязательно захочет повторить. И так будет до тех пор, пока мы не разъедемся по разным континентам. Дикость. Разум отказывался признавать, что и на нашей планете такая дикость встречается всё чаще, всё ближе. Она слезла со стола, поправила платье и присела рядом. Её рука осторожно коснулась моей щеки, стирая слезу: — Надеюсь, мы больше не вернёмся к этому разговору, — одним пальцем она очертила контур скулы и подбородок. — Никогда не смотри по сторонам. Смотри на меня. И я научу тебя быть самой послушной девочкой, — поднявшись на ноги, она застучала каблуками в сторону двери. Я слышала, как повернулся ключ в замочной скважине. Из последних моральных и физических сил я поднялась и, обняв себя обеими руками, выбежала из её кабинета. Под глазами расплывались чёрные круги от туши. Сердце в груди молчало, забыв даже поболеть и поплакать. Я чувствовала, что так больше не могу. Во мне не осталось вообще ничего. Дыра, в которую я так старательно забрасывала всё самое доброе, связанное с этой женщиной, разрослась до невиданных размеров. И уже ничем в моей жизни я не могла её закрыть: обожание, любовь, восхищение, уважение — эта женщина уничтожила всё.