Потом нормально поговорим

Женя снова сидит очередным майским вечером, подергивая ногой и обложившись тетрадями по анатомии, методичками и атласами, чтобы хоть как-то наверстать упущенное за сезон, но именно сегодня ничего не получается. Сколько бы раз он не перечитывал этот злосчастный параграф на сорок с лишним страниц про сердечно-сосудистую систему, сколько бы раз не пытался вдолбить себе в мозг эту картинку клапанов сердца и фиброзных колец, в голове все равно оставалась сущая пустота. И ведь тема-то совсем лёгкая, её как семечки щелкают, но именно сегодня у юного медика какой-то блок на восприятие информации. А коллоквиум ведь скоро, ради его непонятных загонов никто отменять ничего не собирается, и раз уж решил в вуз походить, то будь добр выкладываться по полной. Женя обреченно валится на одну из громоздких тетрадей и тихо стонет от недовольства. Завтра зачёт, а он ничего не знает. В груди болезненно колет весь вечер, непонятный страх с каждым часом становится все сильнее, и тревожность просто занимает всю грудную клетку, не давая нормально функционировать. Он пробует все методы избавления от этого навязчивого страха: и технику пяти почему, и дыхательные упражнения, и физические нагрузки. Но ничего из вышеперечисленного надолго не помогает, он все равно возвращается в прежнее состояние. Весь день он отвлекается на разносторонние мысли, на прокручивание каких-то давних прокатов голове, на рандомные переписки, на глупые воспоминания. Чаще всего обращает внимание на переписку с Кондратюком, зачем-то перечитывая все сообщения, состоящие в основном из каких-то перекинутых мемов, разговоров о самочувствии и прочей белиберде, которая совершенно не важна, но почему-то именно с ним в чате смотрится совсем уместно. Женя снова ловит себя на том, что улыбается, глядя на всё это, хочет написать что-то совсем глупое, чтобы обратить на себя внимание, чтобы снова поболтать об отвлечённых вещах, но ничего не делает, каждый раз пересиливая себя. Он продолжает лежать с закрытыми глазами на столе и думает, что Марк вообще с другой планеты. Марк совсем не скучный, Марк совсем настоящий. Женя не может представить себе, чтобы этот лис неугомонный сидел вот так и зубрил свою экономику так долго и муторно. У Кондратюка всё схвачено, шестерёнки вертятся в тридцать раз быстрее, чем у обычных людей. Он эти параграфы за минут десять проглатывает, вообще не задумываясь об учебе, о зачётах и незачетах, потому что Марк живет. Живет своей самой лучшей жизнью, чувствует, ощущает, делится. Он светит ярче солнца, каждый раз куда-то утаскивает, каждый раз заряжает других людей. И Женя смотрит на это чудо с открытым ртом, потому что ну нельзя таким быть, просто невозможно. Семененко смотрит каждый раз на эти искорки, вспыхивающие в его голубых глазах, и всю его суть видит. Этот мальчишка такой разносторонний, бегает от одного к другому, ищет себя, находит в искусстве, выплескивая свои эмоции, которые выразить через свою неугомонность не может, читает самую разную литературу, без умолку болтает о своих увлечениях, не боится открываться людям, пробивает их разрядом своей открытости, влетает в жизнь, как ураган, переворачивает всё и поселяется, оставляя странное послевкусие. Он смысл жизни в этих людях находит, в эмоциях, в адреналине. Женя не такой, он так не умеет. Он каждый раз анализирует все наперёд, осмысливает все последствия, долго решается, только потом делает. Не контактирует почти ни с кем, боится открыться, боится не понравиться, боится быть не принятым, отвергнутым, Женя просто боится. У него вся жизнь наперёд расписана, он ненавидит неожиданности, необдуманности, ненавидит, когда у него все из рук валится. Скрывается вечно, пытается улизнуть, ведь интроверту среди людей делать нечего. Женя находит смысл жизни в себе, в своём успокоении, в том, чтобы зарыться вечером в плед и посмотреть аниме, раскрывая потаенные смыслы вселенной через чужие истории, но точно не на собственном опыте, и позволяет показать себя только на льду, где все подумают, что это образ, что это не он, что это не его душа вообще. И если Женя эту нестабильность так ненавидит, эту излишнюю эмоциональность, то и Марка должен не выносить. Но Марк другой, он притягивает. Женя вообще никому так не открывался, как этому взбалмошному парню. Он обладает какой-то магией неопределенной, потому что с ним хочется быть, с ним хочется рядом находиться, слушать его вспыльчивый бред, рассматривать, как во время реплик он руками размахивает, рассматривать, как хмурятся его брови, когда он ненадолго сосредоточен на чем-то, рассматривать, как ложатся его невероятные кудряшки, в которые хочется зарыться рукой, разузнать, что вообще в этих дебрях творится, перебрать все завитки, пересчитать, почувствовать всю их мягкость. Марк вообще первый человек, которому Женя по-настоящему открылся, с которым Женя такой, какой есть на самом деле. Кондратюку все дозволено, только у него привилегии на посягательство в личное пространство есть. И на олимпиаде он в этом убеждается. Ему можно было бесцеремонно ввалиться в комнату Жени, перевернуть все вещи, обосноваться на идеально заправленной кровати, и в ответ он получил бы только мягкую улыбку. Он один такой. Он один такой, которому дозволено руками под футболку залазить, изучая изгибы крепкой спины, очерчивая выпирающие лопатки, пока Семененко вещи разбирает. Он один такой, которому дозволено подходить со спины и крепко обнимать, положив голову на плечо. Он один такой, которому дозволено доставлять Жене такие эмоции. Он один такой, которому можно прийти ночью и лечь рядом, уткнуться куда-то в ключицы, перед этим зачем-то оставив болезненный укус где-то в районе шеи, словно он щенок доверчивый, помечающий хозяина, а потом просто уснуть в таком положении и мирно сопеть до тех пор, пока у Жени будильник не сработает. Так близко он никого не подпускает, потому что только ему верит, доверяет, дарит себя. Семененко давно принимает тот факт, что это уже правильно, что так нужно, что так и должно быть, что Кондратюк уже совсем не товарищ, не друг, а нечто большее. Друзья так себя не ведут, между друзьями такой химии нет. Друзья в подтрибуннике после Чемпионата Европы в качестве успокоения не лезут целоваться, вырисовывая узоры на загривке, не толкаются языком туда, куда не следует, не хозяйничают в чужом рту, грубо не впиваются в губы, покусывая их так, что потом трещины появляются и кровь сочится. Друзья не вваливаются в комнату в два часа ночи, затыкая рот и доводя ситуацию до точки невозврата, обрубая концы и лишая последних путей отступления, не сверкают своими голубыми хитрыми глазами, едва различимыми в темноте, спускаясь ниже, стирая окончательно границы дозволенного, совершенно по-блядски вытворяя те вещи, которые всплывают только в грязных фантазиях. Женя вырывается из мыслей, резко поднимает голову со стола, встаёт, чтобы развеяться, наворачивает несколько кругов по комнате, а потом подходит к окну, рассматривая ночной Питер. Наконец решает, что соцсети в первый раз за весь день проверить надо. Первым под прицел попадает инстаграмм, и Женя с успокоением тыкает на иконку приложения, сразу натыкаясь на переполненную животными ленту, подолгу рассматривая каждую фотографию внимательно и кропотливо. Пролистывает все до конца, заходит в предложку, предварительно обратив внимание на усиленную тревожность. Ну конечно. Вот оно что. Вся лента буквально забита совместными фотографиями с Трусовой и Кондратюком. Так вот для чего совместный отдых в Дубае. Женя хмыкает, заходит на аккаунт Марка и просверливает фотку из пустыни, где его рука спокойно покоится у неё на талии. Да не может такого быть, Марк же все время с ним проводил, клялся в том, что только с ним проводит. Ситуация буквально артхаусного уровня. Непринужденно ставит лайк, тыкает на отмеченные аккаунты, переходит в профиль Трусовой, также долго просверливает уже другую фотографию недоверчивым взглядом. Осознание наконец приходит. Его обвели вокруг пальца. Бессовестно наебали, поигрались и выкинули. Ну конечно, солнечный Марк же экспериментатор, вот и Евгений Семененко — очередной эксперимент. Долгие гудки разрезают гробовую тишину квартиры, заставляя сердце биться чаще. Его Марк уже не его, и никогда им не был, и давно это надо было понять. Марк никогда ему не говорил, что он его. Марк только жестко доводил до точки кипения и сваливал, уверяя в том, что так и должно быть, что так оно и нужно, что отсос-то это очень даже по-дружески, поцелуи в губы тоже в рамках дружбы, а телячьи нежности объяснял только излишней тактильностью, он же со всеми так делает. — Алё, — раздаётся с той стороны. Помимо этого «алё» ещё и музыка какая-то из колонок фигачит. «Весело, наверное?» — с улыбкой спрашивает про себя Женя. — Объяснишь? — сразу, чтобы раз и навсегда этот гештальт закрыть. — Чего… — Женя чувствует, как собеседник непонимающе хмурится. Ну да, дурачка изображать удобнее. — А. Ты про то… слушай, Женек, давай я приеду, и мы спокойно обговорим? — вот так просто. — И как долго? — Женя, давай мы потом нормально поговорим, хоро… — Как долго это длится, я спрашиваю? — перебивает, заставляя замолчать, потом ещё минуту слушает слабые звуки музыки и дыхание в трубке. — Полгода, — хриплым голосом наконец отвечает ему Марк, а у Жени внутри всё рушится. Полгода, за которые он ничего ему не сказал. Полгода, в которые он решил подразнить живого человека, используя как расходный материал для своих «невероятных» экспериментов, ну король андеграунда, хули. — И долго скрывать собирался? Не говорить мне, дразнить меня? — грубо отчеканивает, надеясь, что Кондратюк хоть немного почувствует то же самое, что чувствует сейчас он. — Я думал, ты знаешь… — Женя заливается оглушительным смехом. — Бля, Марк, хватит тупым прикидываться. Как думаешь, Сашка тоже знает? — ставит в тупик, наверняка задевает по самому больному. — Ты же не собираешься…? — вот тут нотки по-настоящему детского страха прорезаются. — Это не в моей компетенции, не люблю людям жизни рушить и в душу ссать, думаю, как раз ты в этой сфере хорошо разбираешься. И, Марк, пожалуйста, не мучай меня больше. Женя отключает звонок, когда до него ещё доносятся обрывки его торопливых фраз, и блокирует ранее близкого собеседника, стирая привычное «Марк)» с поля имя абонента, навсегда закрывая эту страницу, окончательно принимая решение, что этого «нормально поговорим» точно не будет.