Cogito, ergo sum

Он распахивает глаза, чувствуя, как все тело содрогается от ноющей боли, которая скапливается в налитых кровью травмированных участках. Казалось бы, его должно было разорвать на куски, стереть из этого света, сдуть, словно ничего не значимую пушинку, которой никогда и не сузествовало. Но нет. Он реален, он чувствует, он ощущает, может дышать, думать и чувствовать. Cogito, ergo sum Я мыслю, следовательно, существую. Но почему? Почему он не настиг той участи, которая была уготована ему свыше: не погиб в объятьях извечной любви в забытом богом помещении, которое должно было стать его последним пристанищем. Ого, да он просто в мусорку спускает свои амбиции, какова неожиданность. Только вот под ребрами так больно, и кровь стекает по губам и подбородку. Руки подпирают тело, дрожат и отказываются поднять истощенное и бледное тело, измазанное в крови и пыли. Он срывается, падает на землю, но пробует вновь, в итоге кое-как садясь на ледяном кафеле. И вокруг -- пустота. Бескрайняя и темная, как в настоящем фильме ужасов, которые Оливия с Брайном так любили смотреть на пару, сидя у телевизора поздно носью. А ведь он предупреждал, что это может плохо сказаться на их рассудке! Но его никто, как всегда, не слушал... Пустое место. Ладонь стирает кровь из носа и рта, пока крие глаза оглядывают то место, в которое он попал. Корридор. Он выстраивается перед ним кирпичик за кирпичиком, только вот вместо дверей в нем... двери от холодильника?! И только сейчас Ботан ощузает на себе будоражущий холод, который пробирает до костей. -- Г-где я? Ау! -- он пытается звать на помощь, только в ответ на свои крики он слышит лишь эхо, зловещее и одинокое. А еще шаги. Неспешные и спокойные, будто бы вокруг не творится какая-то чертовщина, а место это напоминает не дешманский хоррор, а чертов курорт! Юноша, сидящий согнувшись в три погибели на полу, резко поворачивается, встречаясь взглядом с абсолютно такими же карими глазами. -- Не кричи, у меня уже в ушах от тебя звенит, -- мальчишка перед ним прикрывает оттопыренные уши ладонями, жмурясь. А на нем... желтая толстовка. -- Ботан, тебе кто-нибудь говорил, что твой голос напоминает скрип двери? Так вот я начну, -- добавляет он после небольшого промедления. Юноша в очках лит дрожит, открыв рот и глаза в немом удивлении. -- Что? -- желтая толстовка оглядывается по сторонам, будто бы ища причину столь бурной реакции. -- А. Ты наверное задаешься вопросом, где это мы. Так вот это корридор холодильников! -- гордо восклицает он, подбегая к первой появившейся двери. Рука нетерпеливо дергает блестящую ручку, и Ботан лицезреет за ней какую-то незнакомую квартиру, все еще не до конца понимая, что происходит, и к чему это приведет. -- Так я могу быстро перебираться из одного холодильника в другой. Ты никогда не задавался вопросом, почему я всегда в том месте, в котором нужен, а? -- он выпячивает грудь, упираясь кулаками в бедра, самодовольно ухмыляется, будто бы совершил что-то невообразимо впечатляющее и значимое. Если Оливии здесь нет, то лучше бы он оставил Ботана умирать. -- А где Оливия?.. -- неуверенно спрашивает мальчишка, глядя на своего друга с пылающей в карих глазах надеждой, что доминировала над всепоглощающим отчаянием, леденящим душу, словно раннее зимнее утро. Однажды Оливия кинула его лицом в снег... Господи, да он бы все отдал, чтобы она сделала так езе раз. Да если бы она делала все оставшееся время до смерти Ботана, он был бы совершенно не против! -- Что..? В смысле? Когда начал происходить взрыв, я затащил тебя в холодильник. И ты был там только один, -- хмурится желтая толстовка, недоуменно поджимая губы. -- Как это, один?.. И мир кусок за кусочком рушится, рассыпаясь на кирпичики и частички, сдуваемые порывами ураганного ветра. Все сознание -- город, подверженный буре, урагану, а надежда, которая по идее умирает последней, уже начала загнивать своим бесполезным нетронутым трупиком. Ботан моргает, осознавая, что желтый уже минуту твердит ему что-то на ухо, тряся за плечи. Но на это так насрать. Так, блять, насрать. Ботан рывком поднимается, на подкашивающихся ногах подбираясь к первой попавшейся двери холодильника. -- Эй! Ты куда?! Ты в курсе, что ты выглядишь так, будто сдохнешь чепез пару минут?! -- кричит ему вслед Чувак В Желтой Толстовке, но Ботан даже не думает о том, чтобы довериться или выслушать. Он решителен, как никогда. Рука обвивает серебряную ручку, и юноша хмурит брови, поворачиваясь к своему товарищу. Стекла в очках давно треснули, его рубашка не так чиста и выглажена, а глаза горят алым. Вау, он начинает меняться. Это Оливия на него повлияла за столько дней совместной жизни? -- Я иду искать Оливию. Если с ней что-то случилось, то я должен помочь! А что если она умирает там одна?! Ты не подумал на этот счет? -- его голос все еще дрожит, все еще тонкий и не сломанрый, такой же детский, как и много лет тому назад, только вот глаза стали старше. Он стал старше. И в его движениях чувствуется отлитая сталь. За дверью его встречает старая квартира. Белая, как в тот день, когда они вместе съехали. Хлопок, щелчок замка, и он снова один. Проверяет холодильник: пустота. Выбрался. Мебель накрыта целофаном, а в воздухе ветают клубки пыли. Ботан задирает голову, наблюдая за тем, как закатное солнце озаряет рыжим светом старын и родные обои, именно такие, какими их помнил Ботан: белые. Его любимый цвет. Он спускается ниже, пока под его ногами шелестит накрытый пол, а солнце слепит глаза, просачиваясь своими лучами сквозь треснувшее непригодное стеклишко. Непригодное. Ладони аккуратно берут в руки оправу, таща очки вниз, оголяя свое лиуо от последней запоминающейся черты. Теперь он выглядит так же, как и Брайн. Только еще более потерянно и одиноко. Пускай его щеки еще не застлала щетина, а волосы не отросли и не напоминают прическу у неотесанного бомжа, однако в его движениях и взгляде чувствуется та самая перманентная усталость, хаставляющая юнощу осесть на знакомый диван, теперь уже накрытый покрывалом. Вздох. Куда идти?