Узы

             — ДИЛЮК! — в третий раз проорала Джинн.       Вместо него в окне наконец-то появился Кэйа, махнул ей рукой и исчез.       Из дома вышла горничная, и Джинн без особой надежды спросила у неё:       — Здрасьте, а Дилюк выйдет гулять?       — Господин Дилюк уже час тренируется в сарае, подождите минутку, я схожу спрошу.       — Скажи, что он заставляет Джинн себя ждать и это не по-джентельменски, — крикнул ей вслед Кэйа, выбежав из двери. И добавил, улыбнувшись Джинн: — Сейчас придёт, только метлу доломает.       Джинн оторопела.       — Чего сделает?       Кэйа закатил глаза и развёл руками.       — Ну, знаешь, вот это всё — “легко сломать прут, но попробуй сломать связку прутьев”. Мудрость, типа.       — И он... — начала Джинн, и Кэйа кивнул.       — Да, он пошёл ломать метлу.       Джинн хмыкнула. Потом всхлипнула. А потом расхохоталась. Кэйа расхохотался вместе с ней.       — Если мудрость верна, мы можем его не дождаться, — отсмеявшись, сказала она.       — Ну, если ставить на мудрость или на Дилюка, я всегда поставлю на него, — не без иронии ответил Кэйа, и Джинн прикрыла ладонью рот, снова захихикав.       Дилюк, конечно, не был дураком, но в нём было столько упрямства, что иногда он мог сойти за не слишком умного, и Кэйа постоянно подтрунивал над ним по этому поводу. Джинн была благодушней, но порой тоже не могла удержаться. Правда, она всё-таки старалась смеяться над Дилюком наедине с Кэйей — у него была способность стряхивать с неё всё интеллигентное воспитание. Джинн это нравилось — с ним было легко, будто вовсе отпадала необходимость думать о том, что говоришь. Кэйа, похоже, вообще так и жил — не подбирая слова, а просто бросая в воздух первые, что пришли на ум, и глядя, что из этого выйдет. Ей было хорошо с ними — и вместе, и по отдельности. С Кэйей было невыносимо весело и легко, у него был острый и временами ядовитый язык, но она легко отвечала ему в тон, и его шутки не задевали её: она знала, что он никогда не стремится сделать своим друзьям по-настоящему больно. Боль была предназначена тем, кого он не любил, и тут он был беспощаден. Но с друзьями — никогда. Джинн считала, что Дилюку только полезно быть постоянной целью Кэйи — не обижая всерьёз, Кэйа всё-таки постоянно заставлял его вылезать из своей скорлупы, реагировать, взаимодействовать с миром, а не только исступлённо тренироваться. И тогда Дилюк мог быть таким же весёлым и безрассудным, как они, как и положено быть подростку. Но даже когда он таким не был, Джинн было хорошо и с ним наедине. Кэйю явно тяготило, когда Дилюк был неразговорчив, мрачен или увлечён собственными мыслями, Джинн же — нисколько. С ним она находила совсем другие точки соприкосновения: долг, упорство в достижении цели, чёткое видение жизни и места каждого в ней — то, что было в равной степени присуще ей самой, как и Дилюку. Они обсуждали Орден, своё будущее; Дилюк задавался вопросами, которыми не любил задаваться Кэйа — далеко выходящими за пределы их нынешних интересов и обязанностей, вопросами о добре и зле, о справедливости, о неоднозначности бытия. Кэйа чаще всего раздражался, когда они заговаривали о таком, хотя, близко зная его, Джинн не сомневалась, что у него есть своё мнение по каждому вопросу. Но обсуждать его он не любил. Дилюк же, стоило лишь немного его расшевелить, когда они были вдвоём, немного пробудить его интерес, говорил на эти темы горячо и много, и Джинн так же горячо соглашалась или спорила с ним.       Верно, по той же причине они оба любили её — по той же причине они трое любили друг друга. Им всем было одинаково хорошо и втроём, и с каждым по отдельности. Кэйа мог сколько угодно насмехаться над Дилюком и его серьёзностью, но они проводили массу времени вместе, и Кэйа любил его серьёзность, а Дилюк — лёгкость Кэйи. Обо всём, о чём они не могли говорить друг с другом, они говорили с Джинн, а в конце концов всё это так или иначе смешивалось в общем котле их дружбы и любви, и втроём они чувствовали себя завершёнными, чувствовали мир полным, словно, соединяясь, они создавали его, замыкали, скрепляли узами, связывавшими их троих.       Наконец Дилюк появился в дверях сарая, отряхивая рукава, и направился к ним.       Кэйа простёр к нему руку.       — Вот идёт Дилюк, — торжественно продекламировал он, — человек, стремящийся обуздать смертоносную силу метлы, и лицо его говорит нам, что он не преуспел. Ты не преуспел? — спросил он, когда Дилюк подошёл.       — Не вполне, — недовольно ответил Дилюк. — Но преуспею.       В это время из сарая раздался крик горничной:       — Кто погнул метлу?! Господин Дилюк, а ну быстро марш сюда, ох я вам сейчас руки-то ваши негодные поотгибаю!       — Нам пора, — быстро сказал Дилюк, и они побежали.       Кэйа то и дело сгибался от хохота и отставал, Джинн хихикала на бегу, Дилюк бежал молча и сосредоточенно, словно его преследовала организованная армия горничных, вооружённых заточенными мётлами, не знающая пощады, но ищущая славы, гремящей в веках.       Они упали, запыхавшись, на лугу у реки. Кэйа, наконец получивший возможность посмеяться вдоволь, согнулся на траве рядом с Дилюком и подвывал. Сам Дилюк сидел, опершись на руки и вытянув ноги, совершенно невозмутимо, и только сбившееся дыхание выдавало в нём беглеца. По другую его сторону лежала на спине хихикающая Джинн и жевала травинку.       — А на прошлой неделе он тренировался прыгать с крыши в стог сена, — вспомнил Кэйа. Он уже немного отдышался и перевернулся на бок, подперев голову рукой.       Джинн кивнула.       — А я помню, я как раз пришла, когда ты вытаскивал его из стога.       — Это всё — важные умения, вот увидите, они мне пригодятся, — заметил Дилюк.       — Ой, ляг, Джинн загораживаешь, — велел Кэйа и подсёк его руку. Дилюк потерял равновесие и упал на спину, и Кэйа с Джинн снова рассмеялись. Дилюк улыбнулся и раскинул руки. Джинн с Кэйей тут же подползли ближе и положили головы ему на плечи.       Они похихикали ещё какое-то время, глядя в голубое небо. Кэйа, посмотрев на Джинн, тоже сорвал травинку и сунул её в рот, а ещё одну подал Дилюку. Тот послушно зажал её в зубах.       — Представляете, какой силой мы будем в Ордене, — сказал Кэйа. — Дилюк будет прыгать в стога и гнуть мётлы. Все обзавидуются такой бессмысленной силище. Джинн будет задиплома... дипломатией, короче, убивать насмерть — ну, тех, кому Дилюк не оторвал голыми руками головы. А я буду кавалеристом.       — Кем? — спросила Джинн.       — Зачем? — спросил Дилюк.       Кэйа вежливо ответил по порядку.       — Кавалеристом. Красиво будет. Буду ехать впереди на коне, а вы будете за мной бежать, пыль глотать.       — Ага, щас, — хором ответили Дилюк и Джинн.       Джинн быстро потянулась и ткнула Кэйю пальцем в живот. Тот ойкнул и бросил в неё обслюнявленную травинку. Джинн ахнула, вырвала клочок травы с землёй и кинула в него, обсыпав Дилюка. Кэйа дёрнул с пояса фляжку, набрал в рот воды и прыснул, облив и Джинн, и Дилюка. Джинн, хохоча, потянулась было ещё за травой, но тут пострадавший больше всех Дилюк притянул из обоих за плечи и прижал к себе.       — Тихо, — весело сказал он. — Мне ещё за метлу не вставили, а вы уже меня извозили так, что мне ещё и за одежду достанется.       Джинн и Кэйа, хихикая, делали вид что пытаются освободиться, и Дилюк прижимал их только крепче.       — Ладно, я сдаюсь этому рыцарю метлы и сена, — наконец признал поражение Кэйа и улёгся поудобнее, положив Дилюку руку на грудь.       — Тоже капитулирую, — согласилась Джинн и сделала то же самое, положив ладонь поверх ладони Кэйи.       — Мудрое решение, господа, — похвалил их Дилюк.       — Он назвал нас мудрыми, — с опаской заметила Джинн.       — Это его способ нас оскорбить, — отозвался Кэйа. — Помнишь, что я говорил про Дилюка и мудрость?       Джинн прыснула.       — Ну и что ты говорил? — поинтересовался Дилюк.       — Что мудростью тебя не одолеть, потому что дураков умом не взять, — с готовностью объяснил Кэйа и ойкнул, когда Дилюк стремительно щёлкнул его по затылку и тут же прижал обратно.       Кэйа широко раскрыл глаза и прошипел, глядя на Джинн:       — Вот увидишь, однажды он согнёт пучок мудрости, и тогда у всех мудрецов отвалятся жопы.       Джинн хихикнула.       — И тогда он согнёт пучок жоп, — не унимался Кэйа.       Джинн засмеялась, Дилюк закатил глаза.       — Так и будет всё гнуть, — не отставал Кэйа, — и его прозовут Гнутым Рыцарем.       — Не гнутым, а гнущим, — поправил Дилюк.       — Гнетущим, — тут же отпарировал Кэйа.       — О, это ему подойдёт, — согласилась Джинн, — и устрашающе довольно.       — Вы можете помолчать? — взмолился Дилюк.       — Только гнетуще, — печально сообщил Кэйа, и тут уже сам Дилюк рассмеялся вместе с ними.       День был жарким и Джинн затащила их в реку. Они орали, брызгались, топили друг друга и подначивали Дилюка поймать руками рыбу. После долгих уговоров Дилюк повёлся и, ко всеобщему изумлению, в конце концов и правда выхватил рыбу из воды — правда, она дала ему хвостом по лицу и освободилась, при виде чего Джинн с Кэйей чуть не захлебнулись от хохота. Дилюк вид имел уморительно ошарашенный, но потом тоже расхохотался легко и свободно, как они. Кэйа вспомнил про старую тарзанку выше по реке, и они побежали туда, как были, в одном белье, прихватив с собой вещи, а там с воплями прыгали в воду, снова валялись на траве и придумывали тысячу планов на ближайшее время, и на всю жизнь, а оголодав — обобрали огромный ягодный куст подчистую, а потом снова лежали на солнце, и теперь Дилюк и Джинн положили головы на плечи Кэйе, и так они задремали, и Кэйа обнимал их, прижавшись щекой к волосам Джинн, пока прямо над ними во всё горло не закричала ворона, и Кэйа не проснулся, вздрогнув так, что едва не скинул с себя их обоих.       — Нам, наверное, скоро пора по домам, — уныло сказал Дилюк, когда начали опускаться сумерки.       Кэйа взглянул на Джинн и тоже погрустнел. Было тяжело расставаться после целого дня, проведённого вместе — всегда было тяжело, они привыкли к этому, но каждый раз им было грустно. Когда проводишь много времени с теми, кого любишь и с кем одинаково смотришь на мир, расставание рождает пустоту, словно ткань самого мира разрушается.       — Я могу остаться, — неуверенно сказала Джинн, и Дилюк поднял на неё взгляд.       — Правда? — с надеждой спросил он.       — Правда? — с восторгом выкрикнул Кэйа.       Джинн улыбнулась.       — Ну да, завтра я свободна, и я спросила на всякий случай, мне разрешили.       Кэйа кинулся к ней и обнял.       — Ура! — закричал он. — Мы будем жечь костёр и валяться на крыше, а когда все лягут спать — кто нам помешает делать что угодно ещё? — и он подмигнул сначала Джинн, а потом Дилюку. Дилюк порозовел, а Джинн хихикнула, а потом обняла Кэйю в ответ и вдруг быстро поцеловала в губы.       Кэйа замер, глядя на неё приоткрыв рот, и она смутилась. Дилюк теперь побледнел и напряжённо смотрел на них. Кэйа помедлил ещё мгновение, а потом дёрнул его за руку к ним, притянул к себе и тоже поцеловал. Кивнул в сторону Джинн и сказал:       — Передай другому.       И Дилюк был так растерян, что послушался без пререканий. А потом они просто сидели и смотрели друг на друга молча, переводя взгляд с одного на другого, пока Кэйа не сказал:       — Кажется, наша дружба стала ещё теснее.       И Джинн хмыкнула. А потом хмыкнул Дилюк. А Кэйа широко улыбнулся, и всё будто в одно мгновение встало на свои места. Они были смущены, немного растеряны, но более всего — счастливы, и у каждого из них сердце колотилось в горле от этого счастья и от возбуждения, от чувства чего-то совершенного нового, что делало их связь ещё крепче, от внезапного осознания собственных желаний и от ликования, что они разделены другими. Ни один из них не думал о себе или о ком-то другом в отрыве от остальных, они были вместе, и всё, что было между ними, делили поровну. И сейчас они разделили что-то настолько прекрасное, что сами ещё не могли назвать и понять до конца.       А потом они ужинали у костра, в чистой одежде, которую им выдала горничная — Джинн достались прошлогодние вещи Кэйи, и они были ей почти не велики, — и смеялись ещё громче, чем обычно, потому что делили одно возбуждение и смущение на всех, и каждый старался не показывать их, понимая, что все они видят друг друга насквозь и обмирая от этой мысли, от тайного наслаждения, что она приносила. После они взобрались на крышу винодельни и лежали там в обнимку, как раньше на траве, глядя на звёзды, и осторожно пробовали свою новую нежность, “случайно” касаясь друг друга, переплетая пыльцы, поглаживая их, и чуть смелее — прижимаясь друг к другу, как, казалось, делали тысячи раз, но совсем иначе; и теперь, когда один из них ощущал дыхание другого на своей коже, как тысячу раз до того, это было ни на что не похоже — это было блаженством, которого каждый из них ждал и желал. Они ещё не могли говорить о том, что с ними происходило, поэтому их единственным языком были эти прикосновения, обмен улыбками и быстрыми короткими взглядами, которые они тут же прятали, потому что они казались такими же прямолинейными, как слова.       — Вот оно, — сказал Дилюк и вытянул руку к небу, — созвездие Совы.       Кэйа протянул руку вслед за ним и будто бы невзначай коснулся его пальцев своими.       — А вон Львица, — отозвалась Джин.       — Где? — спросил Дилюк.       Джинн подняла руку, обхватила их ладони своей и повела в сторону.       — Вон там, — сказала она. — Видите?       — Ага, — ответили они.       И хотя все уже разглядели оба созвездия, какое-то время они продолжали лежать, не разнимая рук — Кэйа слева от Дилюка, положив голову ему плечо, и Джинн — так же, но справа.       Наступил час, когда все уснули, и тогда они остались совсем одни, и между ними не было различий. Они все были в смятении от своей неопытности и от желания, и каждый пытался отбросить неуверенность и неловкость, зная, что для них нет никого ближе друг друга. И всё уходило, кроме желания ещё большей близости, кроме нежности и страсти, кроме любви, которой было достаточно и поровну на всех. Кэйа терял свою насмешливость, Дилюк — мрачность, а Джинн — сдержанность, и оставались только поцелуи, сначала неловкие, а потом жадные, и Кэйа только иногда повторял шёпотом свою шутку: “передай другому”, и они тихо смеялись, и передавали поцелуи по кругу, касались и ласкали друг друга, по-новому узнавая свои тела, и Кэйа под их руками широко открывал глаза и запрокидывал голову, тяжело дыша, а Дилюк наоборот — опускал взгляд и втягивал воздух сквозь зубы, а Джинн выгибалась и прикусывала губу, и её полуопущенные ресницы дрожали, а губы припухали от поцелуев. Они были осторожными и ласковыми друг с другом, и любопытными. Тихими, чтобы их не услышали — слишком тихими, по сравнению с тем, как проводили ночи в разговорах обычно. Но иногда, забыв об осторожности, вскрикивали и стонали, и тогда горячие губы прижимались к губам, и кто-то шептал “тссс”, и от этого всё чувства становились ещё острее. Дилюк целовал Джинн, её шею, ключицы, уже округлившуюся мягкую грудь, пока Кэйа прижимался к нему со спины и гладил рукой между бёдер, тёрся об него и целовал в шею под волосами. А потом целовались уже они, и теперь Джинн прижималась губами к груди Дилюка, а своими бёдрами — к его, и ласкала ладонями их обоих, и они вздрагивали под её прикосновениями. А после Кэйа сажал её на себя верхом и притягивал к себе, запускал пальцы ей в волосы, проводил языком по её губам и целовал, долго и не отрываясь, и она чувствовала его напряжённый член у себя между ног, а другой — прижимавшийся к её ягодицам сзади, и Дилюк льнул к её спине и теперь сам целовал уже её в шею под волосами, а Кэйа протягивал свободную руку, и Дилюк сжимал её, сцепив с ним пальцы.       В конце концов, выдохшись, они так и уснули вместе, не разойдясь по своим кроватям, прижавшись друг к другу, положив Джинн посередине, и Кэйа прижимался губами к её голому плечу и, обнимая её, сонно поглаживал пальцами гладкую кожу под грудью, а она обнимала Дилюка, лбом прижимаясь к его спине, и он держал её ладонь в своей, время от времени целуя, пока не уснул.       — Я люблю вас, — сквозь сон пробормотал Кэйа, и сначала Джинн, а потом Дилюк тихо повторили его слова.                     Солнце поднялось рано, Дилюк проснулся первым, когда оно было уже высоко, и торопливо растолкал остальных. Они в спешке одевались и приводили в беспорядок нетронутые постели — не сговариваясь, не обсуждая, каждый без слов знал, что теперь это их общая тайна. За завтраком они смеялись и говорили чуть меньше обычного, и ещё смущались, встречаясь взглядами, но вскоре и это прошло, стоило Кэйе предложить сходить в горы. Движение возвращало им привычное ощущение своих тел, а разговоры и смех — привычную лёгкость и чувство, что ничего не изменилось в их дружбе, хотя изменилось так много. Поднявшись высоко на утёс, они снова лежали на траве под голубым небом, и касались друг друга сначала несмело, будто не было прошлой ночи, а потом обнялись, как раньше, и всё остававшееся смущение прошло, осталась только их близость, усталость после бессонной ночи, нежность и счастье. Любовь, которой хватало на всех и которой было поровну, и которая не знала на зла, ни печали, ни раздора.       — Это была лучшая ночь в моей жизни, — сказал Кэйа.       Джинн и Дилюк смущённо хмыкнули. Кэйа возмутился.       — Нет, серьёзно, с вами что, случалось что-то получше?       — Нет, — улыбаясь, ответила Джинн. — Это была лучшая ночь и в моей жизни.       — Дилюк? — требовательно позвал Кэйа.       — И в моей, — признался Дилюк.       Кэйа был удовлетворён.       — У меня сейчас как будто есть всё, чего я когда либо хотел, —сказал он.       — Ну, я хочу немного большего, — задумчиво отозвался Дилюк.       Джинн захихикала. Кэйа весело посмотрел на Дилюку и тоже захихикал.       — Я не о том! — смутился Дилюк. — Я про жизнь, вообще, чего я хочу от жизни.       Джинн с Кэйей засмеялись громче.       — Во-первых — да ты зажрался, — сквозь смех сказал Кэйа, а потом добавил нарочито томно: — А во-вторых — о да, мы можем дать тебе ещё больше.       Джинн подавилась от смеха, но подхватила, подражая томности Кэйи:       — О да, можем! Мы не оставим тебя наедине с твоей жаждой.       Кэйа протянул руку и они хлопнули ладонью об ладонь, перегнувшись через Дилюка.       — Ладно, ладно, я понял, — сдался Дилюк. Он был всё ещё смущён, но больше — взволнован их словами. Они видели это, и Джинн подмигнула Кэйе, а тот усмехнулся в ответ. — Я всё равно имел в виду не то, но...       Кэйа не дал ему договорить и поцеловал. А как только оторвался — ему на смену пришла Джинн.       — Ладно, — повторил Дилюк, когда смог. — Похоже я всё-таки имел в виду то же, что и вы.