Осень, вечер и танцы

Дрова в камине расслабляюще потрескивают и дарят тепло находившимся в комнате, её же и освещая. Языки пламени подрагивая мерцают, заставляя тени на стенах вторить движению огня, будто бы танцуя со светом. Помещение наполнено полумраком. Это придаёт уют, серым стенам со стеллажами до верха уставленными пыльными томиками химии, физики и многих других точных наук. Помимо шкафов есть ещё несколько картин, висящих там ещё со времён прошлых хозяев только для того что бы накрыть собой пустоты в пространстве. Пейзажи на них давно выцвели и утратили былую насыщенность, подрамники окутал толстый слой пыли. Рабочий стол в сумбурном беспорядке и единственное зеркало в комнате, а может и во всем доме, отражает свет от камина прямо в лицо сгорбившегося над столом мужчины. Если бы кому-то пришлось прямо здесь и сейчас объяснять, что значит выражение "согнуться в три погибели", то без обозрения совести можно будет показать его — Ксено Хьюстона Уингфилда. Он очень долго и упорно игнорирует все внешние раздражители пока не дописывает какие-то вычисления на куче смятых, а местами и вовсе порванных листов. Рядом же возвышаясь над всем этим хаусом находится на удивление аккуратная кипа бумаг с аккуратно, от руки, написанными ответами. Отрываясь от своих записей учёный обводит взглядом комнату, щурясь от света почти неуправляемого пожара. За окном уже темно, льёт дождь, ветви деревьев колыхаются от слишком сильных порывов ветра. Капли воды барабанили по стеклу сливаясь с шумами внутри комнаты. Человек у окна выдохнул табачный дым в открытую форточку. — Сколько раз я говорил не курить в моём кабинете? — Эхом распространились слова по комнате, совсем тихо, словно и в слух то произнесены не были. Физик встал из-за своего места, прошел ближе к камину и сунул ледяные пальцы почти что в огонь. — Ничего не могу с собой поделать — лишь усмехнулся в ответ тот. Затяжка. Выдох. — Что ты ухмыляешься, Шнайдер? Как ты вообще попал ко мне в дом и что ты тут забыл? — Хьюстон удивлённо приподнял одну бровь, словно удивлён этому, но сам уже давно знает ответ: не запер дверь, в благороднейшем порыве поскорее закончить эту чёртову работу. — Вошел, — уклончиво провозгласил Стэн и затушил окурок о подоконник. Метким движением руки тот уже оказался в мусорной корзине. Окно закрыли и в помещении заметно потеплело. — Ещё раз так сделаешь и сам оплатишь мне рабочих, которые будут перекрашивать мне подоконник, ирод! — недовольно запричитал, словно старушка, что сидит на лавочке и всех дам на право и налево "камелиями" кличет. В комнате снова воцарилась тишина. Не такая давящая, какая бывает после неловких диалогов. Не обволакивает с ног до головы, не закладывает уши. Тепло и даже как то уютно...? "Скорее всего это от камина" — констатировал факт в своей голове Уингфилд. Военный оторвался спиной от нагретой стены и направился к спрятанному за одним из дальних шкафов, проигрывателю. Слой пыли на нём собирался, под ладонью облачённой в чёрные перчатки, в кучи, окрашивая ткань пепельным. Взгляд леденяще голубых глаз Шнайдера мазнул по рядом стоящей рядом полке и сразу нашёл нужную пластинку. — Тебе бы протереть здесь — за спиной раздался недовольный хмык. Пальцы Стэна подцепили картонную упаковку. И тут пыль. По какой-то причине у такого педантичного человека как Хьюстон, один только кабинет находился в сущем хаусе: пыль захватила всё пространство кабинета, огрызки с записями не долетевшие либо до мусорки, либо до камина. Что удивительно - только кабинета, с остальными помещениями такой проблемы не возникало. Минималистичное обставленные комнаты своей чистотой больше смахивали на больничные палаты. — Ты всё ещё не дал полноценного ответа на мои вопросы, — сзади подкрался и сам учёный, — Áльберт Вáльерих "На краю осени" — в слух зачитал Уингфилд и одобрительно ухмыльнулся — Элегантный выбор, определённо. Иголка проигрывателя коснулась пластины — которая уже легла на своё место — и звуки фортепиано заглушили потрескивание дров в камине. Мелодия медленно и даже как-то лениво начала свой ход, плавно перетекала и иногда притормаживала, от того что тонарм то и дело застревал в прорезях. Нельзя утверждать что качество от этого сильно ухудшилось, но и обратное сказать, язык не поворачивается. В голове Хьюстон сделал пометку исправить этот дефект. Позже. — Разрешите пригласить Вас на танец? — Стенли протянул руку в приглашающем жесте и ослепительно, как показалось Ксено, улыбнулся. "Что в голове у этого беса?" — машину для проникновения в чужие мысли не изобретут ещё многие столетия, так что этот вопрос навсегда останется без ответа. Оно и к лучшему, сейчас важнее то, что Стэн, черт бы его побрал, Шнайдер тут, в его власти. Мелодичное звучание фортепиано будто бы доносилось откуда то издалека. Кроны деревьев, трава и кусты заколыхались сильнее. Без лишних слов Уингфилд сократил дистанцию, встал в ведущую позицию для танца. Руки поскользили по плотной ткани пиджака вверх — на свои законные места. Взгляды мужчин встретились и началось противостояние, игра в гляделки, как вам будет угодно. Прошло ещё несколько мгновений до того как хоть кто-то сдвинулся с места. Ловкие пальцы пианиста поскользили по клавиатуре и ноты как будто воспарили. Несколько лёгких виртуозных витков, проснулись скрипки, скоро нагоняя фортепиано, вторя ему. Вспышка за окном. Грохот попал ровно в начало такта с которого присоединился остальной ансамбль. Пара витиеватых движений, партнёры разошлись в разные стороны однако же рук не разомкнули. Удар тарелок и они снова схлестнулись словно две молнии во время грозы. Шаг, ещё шаг. Темп ускорился. Дышать от такого близкого контакта почти трудно, или от того что ритм сердца ускорился аки метроном на сотне. Мистер Уингфилд никогда не отличался особой выносливостью, работа не обязывала, ноги стали слегка путаться, но его партнёру это кажется, ни капли не мешало, даже наоборот. Стэн одним слитным движением подхватил учёного под талией крутанувшись на 180°, перенял главенство в танце на себя и закружился по помещению еще более споро увлекая Хьюстона за собой. Старые половицы заскрипели под ногами, но танцующим это никак не мешало. Сейчас оба поглощены танцем, своими мыслями и друг другом. Это было... Весело. Ксено не был большим любителем балов и такого рода "потанцулек". Предпочитая во время приёмов стоять в стороне, подальше от танцующих, одним своим видом транслируя мысль: "не подходи если жизнь дорога". И это в реальности действенный метод, милые дамы в накрахмаленных многослойных юбках даже во время "белого танца" боялись подойти к нему под гнётом его гневных серых глаз. Шнайдер же чаще всего на приёмах мелькал где-то на периферии, лишь косвенно намекая на своё присутствие, маневрируя между компаниями и понемногу болтая то с одними, то с другими. Широкие плечи, ровная осанка, почти художественно убранные волосы и лицо несколько надменное, но от этого не менее прекрасное. Вокруг него будто сиял божественный ореол. Его чёрный, как сама бездна, фрак вышитый серебром приковывал взгляд являясь самим воплощением любимого слова естественника. Он притягивал взор словно только что сошел со страниц книги о древнегреческих богах. Все девушки в бальной зале мечтали о танце, но были настолько сражены его красотой, что ни одна не решилась подойти первой. "На произведения исскуства смотрят со стороны" — подумал тогда Ксено, и тогда же в нём проснулось неизведанное до селе желание обладать чем-то настолько роскошным, почти недостижимым, хотя кажется, вот он, только руку протяни. Желать чего-то кроме науки было. Необычно. Ранее всё чего он хотел, давалось ему с переменной легкостью, доказательство тому его гордое звание: "Доктор Ксено Хьюстон Уингфилд", выгравированное на позолоченной табличке на двери в его личный кабинет. Стэн же оставался загадкой, не покорённой высотой, и с каждой новой открытой чертой его личности, он становился всё более желанной целью. И сейчас, спустя столько времени он был в его руках. Приходил в его дом когда захочет, курил где захочет и делал что захочет. Подобно одомашненному коту, что всё время рвётся наружу, но неизменно возвращается. И сейчас не исключение. Но Ксено только за. Хьюстон усмехнулся от этих мыслей и прижался к Стену ближе. Тот трактовал это действие по своему. Обжигая горячим дыханием, дразняще близко наклонился к губам учёного и сказал: — Спасибо за танец. Губы мужчин были в миллиметре друг от друга. Но оркестр замолк, момент был безнадёжно упущен, и в этой тишине раздалось еле слышное соло на рояле, похожее на осенее увядание природы, медленное и жалобное. Конец, проигрыватель на секунду поскрёб иголкой о пластинку и стих. Танцоры затормозили, аплодисменты, занавес. Finita la commedia.