Между двух миров

Ядвига Петровна       Огромный чёрный котяра, развалившийся на залитом солнцем крыльце, не сводил с меня пристально взгляда бездонных глазищ, а белый кончик его хвоста то и дело нервно подергивался из стороны в сторону.       — Странная ты, Ядвига Петровна, — пробурчал пушистый лентяй. — Чай, случилось чего?       Проницательный, гад. Котяра вообще на редкость в людях хорошо разбирался, а меня так вообще как открытую книгу читал. Потому и не укрылось от него, что уже третий день места себе не нахожу, хожу как в воду опущенная, и от любого шороха непроизвольно вздрагиваю. Страх на части разрывает, душу рвёт. А все из-за морды костлявой, черт бы его побрал.       Все дело в том, что услуга в мире волшебства не пустой звук, она связывает крепче любых уз. Такую связь не под силу разорвать даже очень сильным волшебникам, а отказаться от собственного слова уже не получится. Выполнять придётся. Попала я, конечно, чует моя многострадальная пятая точка, грозят ей огромные приключения…       — Устала. Слишком много лентяев под боком.       Рассказывать Коту об истинных причинах не хотелось, ибо знаю, чем чревато. С этого котяры блохастого станется, Горынычу пожаловаться может, а у того разговор короткий и рука тяжелая. А мне нельзя! У меня репутация! Где это видано, чтобы Баба Яга от змея с ремнём бегала?!       — Согласен, Водяной вместе с Лешим так и не пришли, — Кот сладко потянулся. — Как только не стыдно?       Вот же гаденыш.       — Подсобить не хочешь? Гляди, какие бока отъел!       Кот недовольно сморщил морду. Не хозяйственный он у меня, любой предлог придумает, чтобы откосить. Сегодня, например, вычитал, что по лунному календарю для него неблагоприятный день, и поднимать что-то тяжелее ложки ему категорически запрещено. Позже оказалось, что на лунный календарь легко может повлиять летающая швабра, придающая котяре ускорения по мягкому месту.       — Говорю ж тебе, глупая ты женщина, лунный календарь — это серьезно! А ты меня работать гонишь! — мурча, возмущался бездельник. — И вообще, я не жирный, а пушистый!       — Конечно, драгоценный мой, — елейным голоском пропела я, и метелка в углу весело зашуршала прутиками.       — Злая ты, Ядвига Петровна, — грустно выдохнул котяра, перекатываясь на бок и тоскливо глядя на три корзины трав. — Уйду я от тебя…       — Доброй и не прикидывалась.       Кот хотел было возразить, но не успел. Небо заволокло тучами. Ветер засвистел, задул, так что высаженные на площади молодые тополя погнулись. У близстоящих домов чуть вывески не оторвало. Люди торопливо разбегались, как муравьи, стараясь быстрее забраться в свой муравейник, прячась от непогоды.       Минуту спустя самая чёрная туча медленно начала принимать знакомые очертания. А ещё через мгновение огромное чешуйчатое тело с громким: «Бабах!» — шлепнулось на землю. Горыныч быстро подскочил на задние лапы, стремительно уменьшаясь в размерах, и громко взвыл:       — Яда, Яда, беда! — змей спланировал аккурат перед деревянной калиткой. — Яда, богатыри пропали!       Эх, ясен пень, что беда — с радостями к Яге не ходят. Как же они мне все дороги!       — Ядвига Петровна, Алешки с Добрыней уже два дня нету! — выскочив из-за спины Горыныча, затараторила Любава, вытирая слезу со щеки. — Пропали-и-и! Погибли-и-и-и!       Маленькая девушка с огромным пузом и скалкой наперевес воинственно трясла своим орудием над головой змея, периодически колотя им Правую голову.       Горыныч героически терпел.       — Ядвига Петровна, они сказали, что с Горынычем биться пошли! — всхлипнула Настасья Филиповна. — Чует сердце мое, стряслось что-то!       Знаю я, что стряслось! Лещ пошёл, вот эти троглодиты и сбежали на рыбалку от жён подальше. Об этом Русалки ещё вчера доложили. Спрашивали, куда пьяных богатырей, орущих песни «Бутырки», девать. Со своим-то быстро разобрались, а чужих приватизировать побоялись. Мол, не нужны им ещё два алкаша, одного по горло.       — Так, девоньки, сырость мне разводить прекратили! Любава, тебе вообще слёзы лить противопоказано. Хватит реветь!       — А как не реветь, ежели пропали? — всхлипнула Любава. — Вот где папка твой загулял? — она накрыла тонкой ладошкой пузо.       — Тем более, что тут всякие Царевны зелёные бродят! Как не волноваться? — Настасья отвернулась, передником вытирая слёзы и тихо всхлипывая.       — Вы самого главного не рассказали, курицы! — рявкнул Горыныч, выхватывая у потерявшей бдительность Любавы скалку. — Яда, эти дуры завалились ко мне ночью с орами: «Выходи, идалище поганое, на бой честный!». Ну я и вышел при параде. Смотрю, а там — бабы! Одна меня со спины давай скалкой лупить, вторая мечом тыкать. Чуть ногу не оттяпала!       — Откуда нам было знать, что они не у тебя в плену? — Настасья смущенно ковырнула землю носком сапожек.       Да, говорят в тихом омуте черти водятся — не врут. Настя Филипповна только с виду ангелочек: косы русые, густые, сама худенькая, как березка, глазища малахитовые. А стоит слово поперёк молвить, так там такие бесы вылезают…       — Спрашивать не пробовали? — ехидно прыснула Левая голова.       Девушки синхронно вздохнули. Ох, не женитесь мужики. С такими жёнами никакие враги не нужны. Не соскучишься.       — Так, ревущее войско, ать-два отседова! Явятся ваши благоверные к вечеру.       — Обещаете?       — Куда ж они денутся. Царевна-то наша Болотная мэра уже неделю окручивает.       — Мы слышали, — хихикнула Настасья, — господина мэра даже жалко как-то…       Жалко им! А меня кто пожалеет?! Кому алкашей по домам растаскивать? Каждый добрую сотню весит, попробуй затолкай в ступу.       — Горыныч, отвези их домой.       — Ага, бегу и падаю! — рявкнул змей.       — Падать не обязательно.       Одарив меня убийственным взглядом и парочкой непристойных ругательств, змей неловко взлетел, показав на прощанье неприличный жест когтистой лапой.