С днем рождения, К

В ресторан Шнайдер спускался безо всякой задней мысли. Все еще одолевала сонливость, и пока что он не ощущал себя готовым… хоть к чему-то. И уж точно не мог похвастаться активной мыслительной деятельностью. Малодушно хотелось вернуться обратно в номер и подремать еще пару часов, но Шнайдер успокаивал себя тем, что быстро придет в себя, привычно оседлав установку, взбодрится мыслями о скором первом концерте нового тура. Он был искренне рад вернуться к гастролям. Неожиданный и вынужденный простой совершенно выбил из колеи, но теперь зарождалась робкая надежда, что все вернется на круги своя. Опять разъезды, опять новые города каждые несколько дней, новые страны и впечатления, новые тысячи и тысячи людей с их сумасшедшей энергетикой, отдающих им свою любовь… Он улыбнулся себе под нос, делая последний шаг с лесенки, и дернулся от неожиданности, когда мимо носа просвистело что-то светлое и шуршащее, колко опускаясь на плечи, цепляясь за шею. — С днем рождения мою самую любимую консервативную оторву! Желаю тебе никогда не ронять палочки! Дезориентированный, Шнайдер не успел отреагировать, а Пауль уже впечатался ему в губы стремительным легкомысленным поцелуем на виду у всех. Где-то совсем рядом послышался свист и редкие хлопки. Шнайдер судорожно заморгал, медленно приходя в себя. Пауль рядом широко улыбался, закинув ему на плечи руку, на шее, оказалось, повис какой-то цветочный венок, а остальная группа уже ждала его за столом, накрытом явно немного по-праздничному. Точно… Мысль-осознание в голове плелась медленно, но наконец он несмело растянул губы в улыбке. — Спасибо, — закатив глаза, Шнайдер обнял Пауля в ответ, решив пока что проигнорировать выходку с поцелуем. Пусть они особо и не скрывались, но такие откровенные жесты на публике Шнайдер не приветствовал. Зато потом можно будет справедливо потребовать возмездие… День рождения у него, в конце концов, или нет? Вдвоем они подошли ближе к столу. Каждый из коллег по очереди произносил поздравительные слова, тепло и дружелюбно улыбаясь. Даже привычно замкнутый Тилль кивнул, растягивая губы, и Шнайдер почувствовал, что начинает улыбаться слишком уж неприлично-счастливо и глуповато. — Подарки чуть позже, а пока налетай! — Рихард, поцеловав Шнайдера в щеку, кивнул на различные мясные деликатесы, которыми так славилась Чехия. — Ульрике мы ничего не расскажем, так что можешь спокойно жевать сосиски вприкуску с бифштексом, — не преминул Пауль влезть в разговор, но в ответ на сведенные к переносице брови Шнайдера только сладко невинно улыбнулся. Шутки по поводу его вегетарианства стали уже классикой, и Шнайдер старался к этому привыкнуть. Он не был против питаться чем-то растительным: это помогало держать себя в форме, к тому же у «травоядных», как пренебрежительно называл таких людей Пауль, существовало множество вкуснейших соусов, улучшающих положение. Что, конечно же, не помогало различного рода капусте сравниться с рулькой в маринаде из пива, или цельно запеченным гусем, или хорошим кровяным стейком, но… Но Шнайдер старался лишний раз об этом не думать, в чем ему помогало нытье Рихарда, обожающего различного рода сладости, по поводу скачущего веса и тот же Пауль, сетующий, что тренировки в зале стали заметно менее результативными, чем еще лет десять назад. — Как это великодушно с твоей стороны, — он закатил глаза, но с удовольствием потянулся вилкой к блюду с мясной нарезкой. Вокруг витали потрясающие ароматы, и Шнайдер справедливо рассудил, что уж в собственный-то день рождения можно себя и побаловать. Вот бы еще… Закончить мысль он не успел: перед носом опустился запотевший бокал пива, о котором Шнайдер как раз думал. — Судя по его лицу, можно было ограничиться и этим, а не закатывать вечеринку, — заметил Флаке в свой бокал под сосредоточенное чавканье остальных. В ответ раздались гадкие смешки, но Шнайдеру до них дело не было. Мягким светлым облаком пиво опустилось на корень языка, а затем и скользнуло по пищеводу, погружая его в состояние, близкое к нирване. Исчезли остатки сонливости и отголоски лени — теперь внутри клокотал фонтан энергии и желания отстучать концерт на сто десять процентов. Спустя какое-то время с плотным завтраком было покончено, и Шнайдер, сыто улыбаясь, откинулся на спинку стула, задумчиво ковыряясь во рту зубочисткой. Наверно, он проклянет себя за этот акт чревоугодия, когда встанет на весы — или вернется из тура, — но сейчас он чувствовал себя просто прекрасно. И ладонь Пауля, по-хозяйски расположившаяся на его колене под столом, этому ощущению только способствовала. Эта самая ладонь пролежала там достаточно долго, чтобы Шнайдер начал ощущать себя… Кем-то, на кого заявляют безоговорочные права. Наверно, любой другой бы мужчина чувствовал дискомфорт по этому поводу, но их отношения с Паулем были совершенно не такими. Игривые и несерьезные в один момент, в следующий они трансформировались во что-то такое, что у Шнайдера никогда не возникало сомнений в их равноправии. Прищурившись, он бросил на любовника взгляд из-под ресниц, воображая себе, как может пройти сегодняшний вечер. Пауль, будто почувствовав пристальное внимание, быстро стрельнул глазами в ответ, а затем едва заметно дернул уголком губ, ласково щурясь. — Чувствую гейские эманации в воздухе, так что пойду-ка я собираться. Оливер резко поднялся из-за стола, и Рихард бархатно рассмеялся. — Уже нужно было давно смириться, я думаю. А уж одиннадцатого мая у них всегда обострение, — беззлобно поддел он, пока Пауль сверлил обоих привычным взглядом, обещающим мучительную смерть, в сопровождении милейшей улыбки. — Думаю, господа, вы просто завидуете. В принципе, я могу вас понять, — Пауль покивал головой, подумав, потащил с широкого блюда один из последних кусочков балыка, поднося затем вилку ко рту Шнайдера. Со смехом тот только отмахнулся под дружные звуки рвоты. — Спасибо, что заметили мое здесь присутствие и имеете совесть не обсуждать при мне определенные темы, — закатил глаза Шнайдер, поднимаясь из-за стола. Кусочек еды с вилки он все же взял, но просто рукой, тут же закидывая его в рот и ловя на себе очередной внимательный взгляд Пауля. — Я тоже тогда пойду собираться. Надо утрясти такой плотный завтрак в желудке. — Тебе помочь? Трясти. — Пауль, пожалуйста, избавь застолье от своих похотливых фантазий… Дальше Шнайдер уже не слушал. Теплая точка чужого взгляда, проводив его от затылка до бедер, пропала, стоило только завернуть за угол. Он нажал кнопку вызова лифта и, не удержавшись, улыбнулся: Пауль иногда был достаточно бесцеремонным в своем флирте, но Шнайдер не мог сказать, что ему это не нравится. Прикосновения на виду у всех — да, не любил, слова же… Пауль ими всегда играл слишком легко, и со временем Шнайдер научился пропускать их через себя, оставляя только самое важное. Например, неподдельную заботу. Или теплое восхищение. Удушливое желание. И, наконец, искреннюю любовь. Лифт быстро домчал до нужного этажа. Внутри отчего-то было слишком прохладно, и вышел Шнайдер, потирая ладонями голые плечи под рукавами футболки. Наверно, это и сыграло решающую роль: слишком занятый мурашками на коже и нытьем сосков под тонкой тканью, Шнайдер не заметил и, главное, не успел среагировать… Резко и почти грубо его впечатали в стену коридора, выбивая воздух, сильная ладонь прижала к груди руки, фиксируя их в жестком хвате, вторая легла на затылок, то ли спасая голову от встречи с бетоном, то ли окончательно запирая в капкане и не давая сбежать. Остро царапнуло ощущение беспомощности, к горлу подкатил ком паники, заставляя дрожаще выдохнуть: — Какого… — но договорить ему не дали. С удивлением Шнайдер понял, что кто-то высокий и долговязый настойчиво прижимается в поцелуе к его губам. Все произошло слишком внезапно, поэтому Шнайдер растерянно и покорно раскрыл губы, чем тут же поспешили воспользоваться. Не прекращая давить и напирать, удерживать его в цепком захвате, до боли сжимая запястья, Оливер, узнать которого получилось не сразу, продолжал настойчиво проталкиваться Шнайдеру в рот, гипнотизируя тяжелым взглядом. Смотреть в странно темные сейчас глаза было почти невыносимо, и Шнайдер трусливо спрятался за ресницами. Как бы он ни напрягал руки, у Оливера получалось сдерживать его и продолжать целовать очень умело и напористо. Движения его губ и языка увлекали, вспышка адреналина приятно гоняла кровь по организму в бешеном темпе, а первоначальный страх схлынул, оставив после себя только приятное искрящее ощущение где-то в желудке. — В тот раз ты был куда растеряннее и… Покорнее, — наконец Оливер отстранился. Темные глаза больше не казались безжизненными: в них светилось что-то неясное, но достаточно яркое, чтобы привлечь к себе внимание. Чтобы ослепительно напомнить о похожей ситуации, только случившейся много раньше: концерт закончился — хочется пить и в душ, разгоряченная пиротехникой кожа горит, тянет, коридор длинный и темный, а Оливер все такой же сильный и незаметный… Пауль долго потом пытал их двоих, почему у Шнайдера на лице чужой белый грим, а Оливер молчаливее, чем обычно, но ничего не добился. И лишь иногда получалось поймать на себе тяжелые взгляды, от которых плавилась кожа, а воспоминания оживали, принося почти реальные ощущения настойчивого языка и клеймящих горящих губ. Шнайдер лишь прикрыл веки в ответ на замечание и тихо фыркнул. Внутри все еще гуляла дрожь, но уже не боязливая. На запястьях, наверно, останутся следы, а отстранился Оливер почти нехотя. — С днем рождения, Кристоф. Надеюсь, я… Оливер умолк, хмуря темные брови: ему всегда было сложно подбирать слова, но Шнайдер только кивнул, показывая, что все в порядке. Губы все еще горели, его охватывало странное волнение, но все… Все было как обычно. Сюрпризы на этом не закончились. У двери номера Шнайдера ждал… букет цветов? Он даже оглянулся: инстинктивно подумалось, что кто-то просто ошибся дверью. Хотел сделать приятный сюрприз красивой девушке или роскошной фрау, намекая на удачный вечер или новую встречу, но неверно определил, где остановилась возлюбленная, и вот у входа в номер красуется один единственный белоснежный гиацинт в окружении своих пурпурных собратьев. Еще в букете были разлапистые веточки, усеянные мелкими цветами, но их названия Шнайдер не знал. Почему-то казалось важным, что цвета и цветы в букете были подобраны именно так, но лезть в интернет и проверять он как-то не решался. Все еще в голове блуждала мысль, что это не для него, что букет чужой и оказался у него лишь по ошибке, но что-то первобытное и подсознательное твердило, что мысли эти лишь попытка успокоить самого себя. Потоптавшись на месте, Шнайдер все же взял букет в руки, одновременно открывая дверь. Между пышных соцветий оказалась припрятана записка на плотной, витиевато украшенной бумаге, но прочесть ее Шнайдер никак не решался. Поставив букет в небольшую декоративную вазочку, он упал в кресло, гипнотизируя взглядом то цветы, то плотный картон в своих пальцах. Это мог быть Пауль? Мог, конечно, но жест был не в его стиле. Слишком… Романтично, возвышенно, что ли. Такой подарок дарят женщинам, а Пауль никогда не ставил Шнайдера на уровень женщины в их отношениях. Он мог сколько угодно шутить или изображать суперуверенного в себе нагибатора всего и вся, но это было лишь пылью в глаза, показухой для других. Наконец Шнайдер нашел в себе силы развернуть послание. Внутри было всего лишь два слова, напечатанных, не написанных от руки, но даже так в голове вспышкой промелькнула догадка касательно автора, и букета, и записки, отдающей застоявшейся горечью, уже давно потухшей и покрывшейся серым пеплом. «Навсегда твой». Шнайдер растерянно потер ладонью лоб. Захотелось малодушно сбежать в номер к Паулю: оставаться одному было тягостно, но он сдержался. Лишь усмехнулся, радуясь про себя, что вломиться к нему Пауль не мог или пока не мог. Вчера он как раз полушутя пожаловался, что руководство отеля отказывается давать ему запасной ключ от номера Шнайдера, даже несмотря на все «логичные доводы и мое персональное обаяние». Шнайдер никогда не интересовался, что же Пауль плетет милым девушкам на ресепшене, чтобы беспрепятственно проникать в его апартаменты, как ночной вор. Какая разница, если все равно в какой-то момент Шнайдер просыпался от приятных ощущений и точно знал, чья лукавая улыбка его ждет. Все еще пребывающий не в своей тарелке, он рассеяно прошелся туда-сюда несколько раз, пока наконец не смог взять себя в руки. Быстрый душ, чтобы окончательно прийти в себя, необходимая с собой мелочевка в виде зарядного и очков, телефон — вниз он спустился полностью собранным. Машина уже стояла у входа, но из коллег были далеко не все: Тилль и Оливер уехали загодя, а Флаке обещал, что прибудет чуть позже. Шнайдер только пожал плечами, отмахиваясь мысленно от странного чувства: в последнее время редко получалось так, что они собирались куда-то все вместе. А Флаке, оставляющий их, чтобы где-то побродить самому, был делом и вовсе привычным. — Я надеюсь, вы не начнете трахаться прямо в машине? — поинтересовался Рихард, поправляя на носу солнцезащитные очки. — Я слишком плотно позавтракал, меня может стошнить. — Так, может, просто жрать меньше надо? — съехидничал Пауль в ответ, поворачиваясь затем к Шнайдеру и доверительно «шепча»: — Он потом еще два десерта стоптал: жирных таких, сахарных, с кремом. На сладенькое тянет, а, Рих? — Пошел на хуй. — Фантазируешь все? — Вам не надоело? — спросил Шнайдер, но ему никто не ответил: Рихард паковался в салон, вертя перед носом округлой задницей, а Пауль воспользовался моментом, чтобы пощекотать Шнайдеру поясницу, пока никто не видит. Поездка до стадиона выветрила из головы все лишнее окончательно. Щурясь на солнце сквозь стекла обычных очков, Шнайдер только пожалел, что, как Рихард, не взял солнцезащитные. Даже дышалось при виде трибун и высокой башни с экраном как-то совершенно по-другому: свободнее, легче, слаще. Или, быть может, это было банальным самовнушением, каким-то совершенно детским восторгом, вызванным новыми концертами. Пауль предложил его сфотографировать, и Шнайдер не стал отказываться. Улыбнуться получилось совершенно искренне, а Пауль в итоге еще и клюнул его в щеку, быстро делая снимок. — Выставишь? — поинтересовался Шнайдер. Они находились, наверно, слишком близко друг к другу, прижимаясь плечами: Шнайдер мог чувствовать, какой Пауль теплый, ощущать обонянием пятно на коже, куда попало больше всего парфюма, но это уже давно стало таким же естественным, как и дышать, и отсутствие каких-либо «зон» между ними не ощущалось нарушением личных границ. — Нет. Отправлю твоей жене, — Пауль улыбнулся, а затем и рассмеялся, наверно, с выражения лица Шнайдера. — Напишу, что поцеловал тебя за нее. Шнайдер только фыркнул. У забора за пределами стадиона караулило несколько фанатов, и, махнув рукой в ответ на поздравительные выкрики, они с Паулем быстро юркнули во внутренние коридоры. Наверно, можно было… Где-нибудь здесь? Столько уютных закутков, да и вполне можно покапризничать, если учитывать, что у него день рождения… — Я слышу, о чем ты думаешь, — бросил Пауль, идущий вперед, не оборачиваясь, в следующее мгновение уже прижимаясь лопатками и ягодицами к одной из стен. Коридор тут ветвился, убегал куда-то, быть может, к щитовой, и стены надежно прятали их от любопытных глаз тех, кто мог бы проходить мимо. По крайней мере, первые несколько мгновений. — И что думаешь? Мягко улыбаясь, Шнайдер положил ладони Паулю на бока, обшаривая контуры фигуры и притягивая ближе к себе. — Что ты сейчас напоминаешь мне сытого сонного кота. Такой же довольный, разве что не мурлычешь. Тихий смешок Пауля осел на коже где-то под ухом: увлеченно Шнайдер уже покрывал его шею легкими поцелуями, прижимаясь всем телом, с силой вдавливаясь бедрами в чужой пах. — Кри-и-исто-о-оф… — его потянули за волосы, заставляя оторваться, и Шнайдер недовольно заворчал. Он уже вполне настроился, чтобы закончить это маленькое выступление интересным финалом, но Пауль, кажется, был против. — Давай потом? Не хочу… распыляться, — хохотнул любовник. Шнайдер, видимо, недовольно насупился, потому что вслед за отказом Пауль тут же приник к его губам, запечатывая их нежным касанием. — Неужели я даже поцеловаться с тобой не могу в темном углу? У меня сегодня праздник, я имею право. Продолжая игриво жаться, Шнайдер не спешил выпускать Пауля из рук. По телу гуляло какое-то совершенно детское озорство: хотелось делать глупости и смеяться. Может, погонять потом с Оливером в мяч? Или еще можно взять у работников сигвей и рассекать по фанзоне, кидаясь в Пауля конфетти. Но сначала… — Поцеловать можешь, конечно же, я ничего не имею против. Но мои губы немного выше, — Пауль опять негромко рассмеялся, взял лицо Шнайдера в чашу из ладоней, отваживая от собственной шеи. — Не хочу перебивать аппетит перед пышным ужином фастфудными перекусами, знаешь ли, — его голос опасно понизился, заскребся в барабанные перепонки негромким довольным рычанием большой кошки, и Шнайдер послушно накрыл губы любовника своими. Раз уж просят не баловаться, ладно, так уж и быть. Привычно от их поцелуя внутри все остро и приятно потянуло. Казалось бы, те же губы, что и много лет назад, тот же язык, те же движения, — но каждый раз все равно все было по-новому. Лучше. Или слаще. Или ярче. Но ни разу не одинаково. — Нас скоро начнут искать. Пора идти переодеваться, — спустя несколько долгих минут негромко бросил Пауль. Шнайдер в ответ лишь согласно угукнул, особо не прерываясь и не отвлекаясь. Оторваться окончательно друг от друга получилось только еще спустя какое-то время. Пауль мог похвастаться ярко блестящими, немного дикими глазами, у самого Шнайдера, как он подозревал, волосы в лучшем случае выглядели так, будто он проторчал на горной вершине несколько часов, одолеваемый всеми ветрами мира. — Даже удивительно, что никто тут не прошел, пока мы были… немного заняты. — Может быть, не прошел. А может, и прошел, — пожал плечами Шнайдер. То, что они целовались только что, как робкие школьники, значительно его развеселило, наполнило энергией, и с трудом получалось идти спокойно и ровно, а не с подскоками. — Ах ты мой маленький эксгибиционист! — Пауль наигранно расширил глаза. — Кто бы мог ожидать чего-то подобного от тебя? — Кто бы говорил про «маленького», — гадко ухмыльнулся Шнайдер, сразу же получая закономерную месть в виде увесистого пинка. — Эй! Я тебе, конечно, очень многое прощаю, но даже у тебя этот кредит не бесконечный. Осторожнее со словами, а то тебя даже статус именинника не спасет, — Пауль погрозил ему пальцем. Впереди уже показались снующие техники и команда менеджеров — значит, где-то совсем близко были и отведенные им в качестве гримерных комнаты. — Как это мелочно с твоей стороны. Шнайдер увернулся от очередного пинка, очень кстати замечая табличку со своим именем на одной из дверей. За дверью было укрытие, где можно на время спрятаться, привести себя в порядок, настроиться на концерт… Спасти от Пауля свою задницу, кстати, тоже. Когда-то давно остальные сгрузили в отдельные загоны двух самых раздражающих, по их мнению, участников группы: Рихарда за желание контролировать каждый вздох всех присутствующих и Шнайдера за поистине непробиваемую упертость и принципиальность. А еще за долгие разминки перед концертами. Сначала Шнайдер возмущался, ведь Пауль был не в пример зубастее, а критика сыпалась из того, как горох из трухлявого мешка, но раздражающим почему-то был все равно Шнайдер. Потом смирился и даже оценил удобство: можно было закрыться, надеть наушники и просто отдохнуть от навязчивого общества коллег. Чуть позже удобство оценил и Пауль: после концертов он тихо скребся в гримерную к Шнайдеру, чтобы долго жарко целовать и гладить без боязни быть замеченным. — Ты не сможешь прятаться там вечно, так что справедливая кара все равно настигнет, Шнайдер! — громко, так, чтобы его точно услышали, произнес Пауль, безрезультатно пытаясь открыть дверь, но Шнайдер держал крепко и только глуповато посмеивался. Главное, чтобы ручка не отвалилась, — остальное можно было как-нибудь пережить. Наконец Пауль ушел, а Шнайдер получил возможность осмотреться. В принципе, все было согласно требованиям, кроме одной незначительной детали, от которой Шнайдер удивленно приподнял брови: в кресле едва заметной тенью сидел Флаке, удерживая на коленях небольшую коробочку. — Я уже начал беспокоиться, что вы решили задержаться с Паулем где-нибудь… На пару часов, — произнес тот, и Шнайдер сложил руки на груди в инстинктивном защитном жесте. Это не касалось Флаке, разве нет? Внимательный взгляд из-за стекол очков не позволял обернуть все в легкомысленную шутку, и Шнайдер чувствовал себя неуютно, отчего бычился, а мышцы во всем теле будто сами собой напрягались, готовясь отразить невидимую атаку. — Ладно, это было не очень вежливо. Не зыркай только на меня так, пожалуйста. Я… Это тебе, в общем, — встав из кресла, Флаке подошел ближе, примирительно улыбаясь и протягивая Шнайдеру коробку. — Еще раз с днем рождения, Кристоф. Медленно Шнайдер протянул руку за подарком. Показавшаяся сначала совсем небольшой, на самом деле коробка по размерам была сопоставима с ультрабуком, впрочем, слишком для него легкая. Не менее удивительным было и то, что Флаке пришел сюда, совершенно точно знающий, что, кроме Шнайдера, здесь никого не будет, а не дождался официальной вечеринки, запланированной после концерта. — Спасибо, — рассеянно отозвался Шнайдер, принимая подарок. Нежный пастельный оттенок картона с тонким узором, атласная бежевая лента — судя по виду, это было что-то изысканное и, возможно, даже необоснованно дорогое. Флаке продолжал внимательно изучать его лицо, и Шнайдер поежился: как никто другой, их клавишник умел смотреть так, что можно было ощутить себя глупой букашкой, бесполезно топчущей землю. — Хочешь, чтобы я открыл его прямо сейчас? В ответ Флаке только пожал плечами, а Шнайдер уже стягивал с коробки ленту, нерешительно приподнимая крышку. — О-о-о, твою мать, Флаке, какого черта? — громко воскликнул он спустя мгновение, принимаясь затем нервно посмеиваться. Коробка была отправлена на столик с зеркалом таким жестом, будто внезапно раскалилась до температуры Солнца. Флаке лишь вновь невозмутимо пожал плечами: — Я подумал, что тебе очень пойдет. Считай это комплиментом. Не дожидаясь ответа, он вышел из гримерной, оставляя Шнайдера шокированно, со злым весельем рассматривать коробку, внутри которой оказался красивый комплект кружевного женского белья насыщенного фиолетового цвета. Уложенный на шелк и атлас, он сиял дороговизной и изяществом, и Шнайдер мог лишь нервно фыркать, представляя попытки одеться во что-то подобное. Интересно, Флаке угадал с размером?.. Незаметно подкралось время начала первой за долгие годы масштабной репетиции. Стоя за кулисами в ожидании своего выхода, Шнайдер ощущал, как его стремительно охватывает привычное предконцертное волнение на грани с возбуждением. Не в силах спокойно стоять, он топтался и потирал руки, облизывал губы и без конца вытягивал вверх и без того торчащие волосы. Конечно, в этот раз на стадионе не волновалось огромное людское море из десятков тысяч человек, но даже так… Новые песни, новые пиротехнические рисунки, новый тур… Все эти мысли заставляли его подрагивать и покусывать изнанку рта в попытках успокоить себя хоть немного. В рации стоящего рядом работника сцены раздался условный сигнал, и Шнайдер, повинуясь напутственному жесту, шагнул вперед, бросая себя в поток ослепляющего света… Даже после того, как был отыгран весь сет-лист, после того, как потухли софиты и огнеметы, внутри все еще жило это бурлящее, клокочущее раскаленным маслом странное возбуждение. Обычно после окончания концерта оно спадало, но сегодня, видимо, был совершенно особенный день, и Шнайдер то и дело сжимал кулаки, пытаясь унять дрожь в руках. Пришлось даже оставить на время коллег, уже частично успевших привести себя в порядок и шумно обсуждавших скорое начало афтепати. Коридор дышал прохладой и полумраком, и Шнайдер сделал несколько нервных ходок из одного его конца в другой, пытаясь вернуть сердцу привычный ритм, избавиться от колкого напряжения внутри, когда чья-то рука бесцеремонно потащила его во мрак. — Насиловать не буду, кричать необязательно. Это был Рихард. По голосу, по крайней мере. Глаза привыкали к темноте неохотно, севшее зрение и очки тоже не помогали. Хотя кто это еще мог быть? Только Рихард так мягко и бархатно поскрипывал голосом, только от него всегда так сильно тянуло сигаретным дымом. Наконец глаза привыкли и у Шнайдера получилось рассмотреть блики на густых уложенных волосах и край широкой улыбки. — Спасибо, что успокоил. А то я уже собирался звать на помощь… Рихард, что ты делаешь? — Собираюсь поздравлять тебя, конечно, что же еще? Подарок банальный, но, я думаю, сейчас ты будешь ему рад, как никогда… Последние слова он фыркнул уже куда-то Шнайдеру в ширинку, мягко прижимая ладонями бедра к стене. Рихард — и на коленях? Это было что-то очень необычное. Будто загипнотизированный, Шнайдер внимательно следил за тем, как движется в полумраке темноволосая макушка: вот Рихард игриво ткнулся носом куда-то у самой паховой складки, вот мягко провел пальцами по бедрам, вот почти прижался губами и подбородком к ширинке… — Охуеть… Мне вполне хватило бы, не знаю, бутылки какого-нибудь коньяка, Рих, правда. Шнайдер нервно рассмеялся, оглядываясь. Их могли заметить, увидеть, раскрыть в любой момент, проворные пальцы Рихарда уже расправлялись с пряжкой ремня, а рот дразнил сквозь ткань штанов, и все это вкупе с послеконцертными нервами играло со Шнайдером злую шутку. Как-то само собой получилось положить ладонь Рихарду на затылок, вжать лицом с силой в собственный пах, член, твердеющий удивительно легко и быстро. В ответ послышался все тот же бархатный смех. — Полегче, ковбой. Подарок должен быть изысканным и преподнесен с достоинством, разве нет? Он улыбался — Шнайдер видел поблескивающие белые зубы. Штаны уже соскальзывали с бедер, а его член от губ Рихарда скрывала только тонкая ткань трусов, совершенно при этом не спасавшая от горячего дыхания или острого курносого носа. — Ты спрашиваешь у меня об этом, собираясь отсосать? Шнайдер старался говорить потише, но голос дрожал и почти не слушался. Тело реагировало на действия Рихарда совершенно определенным образом, и думать уже получалось с трудом. Как будто разум, покидая черепную коробку Шнайдера, щелкнул выключателем и осталась только мазутная темнота, легкое позвякивание ремня и копошащийся у ног Рихард, всерьез готовый взять у Шнайдера в рот. — Я не просто собираюсь «отсосать», я собираюсь подарить тебе охуенный минет, мой милый Кристоф. А теперь умолкни, пожалуйста, и будь добр держать руки при себе. Шнайдер почувствовал, как с него тащат вниз трусы, а член, тяжело покачнувшись, оказывается прямо у теплых губ, тут же поспешивших игриво мазнуть по стволу. Упершись ладонями ему в бедра, медлить Рихард не стал, тут же обнимая горячим ртом длину и окутывая головку липкой густой слюной. Что ж, он не врал. Это и правда был минет, но далеко не отсос. Такой, что в затылке пульсировал жар и Шнайдер задушенно шипел, до боли сжимая пальцы, лишь бы только выполнить просьбу и не вцепиться Рихарду в затылок, насаживая того на крепко стоящий член глоткой. Им игрались, его дразнили, у него брали в рот ритмично и слишком правильно, чтобы можно было остаться равнодушным. Очень скоро всякий намек на спокойное дыхание покинул Шнайдера и он дышал сорванно и загнанно, как после трехдневного марафона, пока Рихард щекотал языком головку или, втягивая щеки, путешествовал ртом вдоль длины. В какой-то момент, ухватив член Шнайдера двумя пальцами у самого основания, Рихард отстранился и, будто любуясь извивающимися жилами и влажной головкой, игриво поинтересовался: — Или, быть может, мне все до капли оставить Паулю? А то он наверняка, хм, расстроится… Намекая, из-за чего же именно Пауль может расстроиться, другой рукой Рихард ощутимо сжал поджавшиеся потяжелевшие яйца Шнайдера, и тот позорно заскулил, пару раз ударившись головой о стену. — Нет. Не смей, Рих, даже не вздумай. Иначе уже тебе придется звать кого-нибудь на помощь, — голос едва слушался, царапался даже для него самого сорванной хриплостью, а Рихард в ответ только насмешливо фыркнул, так и не убрав рук от члена, дразняще медля и насмешничая над обезумевшим от звона в яйцах Шнайдером. — Отсоси мне, ну же. Шнайдер положил ладонь на мягкое плечо и все-таки, не удержавшись, застонал в голос, когда Рихард послушно вернулся к прерванному делу, с ходу беря по самое основание. Дальше он уже не останавливался и не выпускал член изо рта, пока Шнайдер не сжал пальцы, подсказывая, когда… Чутко отреагировав, Рихард разомкнул губы, позволяя члену выскользнуть, а затем несколько раз провел пальцами и подставил язык. Наверно, Шнайдер сжимал чужое плечо слишком долго и слишком сильно, но подумать в тот момент о чем-то, кроме опустошающих и облегчающих толчках спермы, он не мог, даже если хотел бы. Мышцы в бедрах отчаянно подрагивали, когда получилось хотя бы немного прийти в себя и вернуть на место брюки с трусами, равно как и пальцы, которыми Шнайдер безрезультатно пока пытался вернуть на место ремень. Рихард тем временем, неспешно поднявшись на ноги, вытер губы предусмотрительно взятой с собой салфеткой, а затем впился в Шнайдера внимательным, даже в полумраке вынимающим душу взглядом. — С днем рождения, Кристоф, — наконец тихо уронил он, приближаясь затем к лицу Шнайдера и нерешительно замирая в миллиметре от его рта. — Или брезгуешь? — уже почти неслышно спросил Рихард, намекая на поцелуй после минета, и Шнайдер ничего не ответил — лишь сам потянулся в ответ, мягко прижимаясь губами к губам. Вечеринка прошла весело. Под конец Шнайдера приятно штормило, огоньки дискотеки сливались в красивые цветастые витражи, и любые рамки приличий расплывались, как акварельные краски. Вдвоем с Паулем они, задыхаясь от смеха, вырвались из шумного помещения, в котором грохотала музыка, и, придерживая друг друга, доковыляли до некого подобия балкончика, с которого открывался вид на притихший ночной стадион. — Уже совсем скоро, — глубоко втянув в себя прохладный воздух, произнес Шнайдер, наслаждаясь ветерком, овевающим разгоряченное лицо, и запахами нагретых за день металла и пластика. Пауль в ответ молчал, и Шнайдер, обернувшись, поймал на себе внимательный, почти мечтательный взгляд. — Да. Меньше недели осталось. Даже не верится, — немного рассеянно отозвался он, а затем, потянувшись, переплел их пальцы, и этот жест, кажется, волновал его куда больше, чем скорое начало тура. Они немного помолчали, так и не расцепив руки: Шнайдер наслаждался теплом прикосновения, а Пауль… Пауль, быть может, самим фактом того, что может прикасаться. — Идем. Должен же и я тебя поздравить, — мягко ткнувшись губами в костяшки чужой руки, Пауль ласково прищурился, а затем потащил Шнайдера за собой. В некоторых коридорах горел тусклый дневной свет, делая их похожими на кадры из фильма ужасов, другие были погружены в стыдливый полумрак и освещались лишь «зелеными человечками» и миганием пожарных датчиков. Они поднялись куда-то по запасной лестнице, пришлось даже воспользоваться вертикальной стремянкой, и вот уже ветер, куда более сильный, встрепал Шнайдеру волосы, напрочь выбивая дыхание. Они были на крыше стадиона. Вдалеке были видны огни города, двигающиеся точки машин, деревья, укутанные в подсвеченные платья из молодой листвы… И, хоть тут было куда прохладнее, а ветер без стеснения мог прикасаться везде где вздумается, Шнайдер довольно вздохнул и восторженно заозирался, наслаждаясь видами. Отвлек звук выскакивающей из горлышка пробки, и он обернулся к Паулю как раз в тот момент, когда пена выплеснулась большей частью тому на руку, чем в высокий бокал. — Шампанское, да еще и на крыше… Ты удивительно романтичен этой ночью, Паульхен, — посмеиваясь, Шнайдер помог любовнику разлить напиток, внимательно следя за тем, как тот смахивает несколько раз языком липкость с пальцев. — Я долго колебался, выбирая между пошлым шампанским и вульгарной водкой, но все же остановился на первом. Виноградинку? Шнайдер, которого снова охватывало игривое веселье, покорно раскрыл губы, обнимая крупную ягоду и после вбирая ее в рот. Пауль в ответ только видимо напрягся, но сумел сохранить движения плавными и размеренными, ничего не сказав, пока Шнайдер торопливо приложился к пенящемуся напитку. — У меня ведь была цель впечатлить, а не споить… Со вторым ты и сам прекрасно справлялся весь вечер. Наконец Пауль закончил суетиться и поднял свой бокал, салютуя им Шнайдеру, замирая затем, внимательно и неожиданно серьезно всматриваясь в глаза. — С днем рождения тебя еще раз, Кристоф. Я рад, что ты есть в моей жизни. И что будешь в ней. Всегда. Его губы даже не успели коснуться края бокала, смочиться шампанским, а Шнайдер уже целовал его, напирая неумолимо и жадно. На крыше было слишком ветрено, холодно, руки покрылись болезненными мурашками, но отстраниться сейчас никто бы из них и не подумал. Ладони Пауля опустились на плечи, быстро скользнули вверх и вниз несколько раз, растирая кожу, и Шнайдер довольно вздохнул в поцелуй, наконец оставляя ненадолго губы Пауля в покое, но не отстраняясь от них слишком далеко. Одно на двоих дыхание, легкая щекотка, алкогольная расслабленность и веселость — в глазах Пауля Шнайдер видел все то, что ощущал сам. — Поехали в отель… — выдохнул тот, переводя взгляд с глаз Шнайдера на его рот и обратно. — Угу… Они снова целовались, оставив шампанское совершенно без внимания.