О бабочках и революции

Петру Степановичу Верховенскому, сыну приживальщика вдовы Ставрогиной, очень не нравилась политика правящего императора, Александра III. Этот охранительный, консервативный, протекционистский и так далее курс в политике… У Верховенского вяли уши, когда он слышал о подобном. Поэтому Пётр Степанович всеми правдами, а по большей части неправдами старался этот курс изменить. Будучи совершенно бессильным против цензуры, молодой и энергичный ревнитель революции много путешествовал по России и «просвещал» простой народ, как завещал товарищ Герцен. Сын вдовы Ставрогиной и по совместительству любовник Верховенского, Николай Всеволодович путешествовал вместе с Петром Степановичем. Своё решение Ставрогин объяснял лишь желанием развеять свою скуку, природа которой казалась ему гораздо более глубинной, чем у Верховенского. Будучи проездом в небольшом уральском городке Юрятин оба молодых человека сделали приятное знакомство. Верховенский — очередное, а Ставрогин — первое за эту поездку. Во всех своих местах пребывания, прежде чем сближаться с кем-либо из местной аристократии, кто выдавал себя за человека прогрессивного, Ставрогин и Верховенский в качестве своеобразной проверки открывали природу своих отношений. В зависимости от результата Верховенский оценивал пригодность человека для «общественно полезного» дела и, если проверка была пройдена успешно, поверял настоящие мотивы этого путешествия — распространение революционных идей среди народа. А Ставрогина всё это просто веселило. Пётр Степанович и Николай Всеволодович сталкивались с самыми разными реакциями, и, казалось, сложно было чем-нибудь их удивить. Но двум жителям Юрятина это удалось. Потому что они просто открылись в ответ. Наверное, в этот момент Ставрогину и Верховенскому одновременно пришла мысль остаться подольше у этих господ, сразу показавшихся _им обоим_ очень приятными. То были Ливерий Аверкиевич Микулицын и Юрий Андреевич Живаго. Первый — сын крупного владельца уральских заводов, а второй — сущий интеллигент: потомственный дворянин, поэт, философ и медик. Ставрогин и Верховенский поселились в одном из множества построек имения Аверкия Степановича, отца Ливерия. В одной из них ютилась и семья Юрия Живаго, обедневшая из-за его отца-кутилы. Ливерий, несмотря на происхождение, рос среди рабочих и оттого приобрёл самые прогрессивные взгляды. В этом он был похож на Верховенского, такого же раскрепощённого молодого революционера, полного энтузиазма. Они могли часами напролёт с горящими глазами говорить о совместной организации революции. В этих грандиозных планах Ливерий с его лидерскими качествами и опытом службы отвечал за военную часть, а Верховенский с его пронырливостью и даром убеждения — за гражданскую. Они ни в чём не терпели полумер — ни в личной жизни, ни в общественной. А подчас либо смешивали то и другое, либо вообще ставили второе выше первого. Поэтому было неудивительно, что решение проблем с наличием жены, которой изменял муж, и императора-узурпатора у власти происходило, по логике Верховенского, одинаково… В одном из разговоров Юрий поверил свою проблему Ставрогину, и узнал, что он сам был в ситуации подобного рода. Живаго с самым живым интересом спросил, как же тому удалось выйти из столь сложной и пикантной ситуации и что тот посоветует делать. Не успел Ставрогин начать рассказывать историю об удачном несчастном случае с пожаром, как Верховенский тут же с энтузиазмом вклинился в разговор и в ответ на последний вопрос Юрия прокричал: — Убей её! — То есть?.. — покосившись на своего любовника, грозно спросил Ставрогин, который, кажется, понял то, что понимать ему не следовало. После этого вопроса разговор принял совершенно другие обороты… Крепкая дружба связала не только общительных и бойких Ливерия Микулицына с Петром Верховенским, но и обыкновенно закрытых Николая Ставрогина с Юрием Живаго. Они оба постоянно занимались самокопанием, называя его самопознанием, всегда ставили личные интересы выше общественных, увлекались философией, психологией, религией и искусством, а также бабочками. Во время их продолжительных прогулок Ставрогин проворно ловил этих насекомых, а более неуклюжий Юрий — рассказывал о них и делился своими размышлениями о явлении мимикрии. За эту тему цеплялись многие другие, и вот по дороге назад двое приятелей уже говорили об «Асисе и Галатее» — и о мифе, и о «Метаморфозах», и о картине Клода Лоррена… «Практика и теория. Отличная команда энтомологов-любителей», — с некоторой усмешкой встречали их Микулицын и Верховенский, всё это время обсуждавшие грядущую революцию. К сумеркам они собирались вчетвером, и на столе помимо различных блюд оказывалось вино из микулицынских погребов. Правда, Ставрогин и Юрий не пили. Первый — из убеждения, а второй — из-за проблем со здоровьем. Однако это обстоятельство ничуть не мешало выпивать их любовникам. — А я за двадцать минут поймай две бабочки-адмирала, — не без гордости сказал Ставрогин. — Это великолепно! А я… — начал Юрий, но его, подгадав момент, прервали Ливерий и Пётр: — За революцию! — хором сказали они и рассмеялись… Юрий раздражённо на них посмотрел, Ставрогин снисходительно покачал головой. Да, в Юрятине Петром Степановичем и Ливерием Аверкиевичем было построено много планов по разрушению основ государства Российского, пугающих своей масштабностью… А пока Микулицын и Верховенский вместе со своими любовниками, и без осуществления этих планов успешно занимающихся саморазрушением, прекрасно проводили время, наслаждались жизнью и, главное, не кому не мешали делать тоже самое.