Ты хорошо танцуешь

Алекси Каунисвеси никогда не танцует на тусовках. Пока его товарищи по группе, включая его любимого, зажигают на послеконцертных афтепати с парнями из других групп под бессмертные хиты конца девяностых, он, лениво попивая что-нибудь слабоалкогольное или просто воду, наблюдает за их бешеными плясками и крепкими братскими объятиями с диванчика, притулившегося в дальнем углу помещения, а в иные разы и просто уходит спать пораньше в номер отеля, который чаще всего делит с Нико. Алекси не танцует не потому, что ему не хочется, и даже, пожалуй, не потому, что он совсем этого не умеет, – просто стесняется при всех. Олли всегда умиляет, как его парень, без тени смущения толкающий его к стене подсобки очередного клуба, где они выступают, или в постели крепко сжимающий его запястья, не дающий дёрнуться даже, пока не подберёт нужный темп и не начнёт двигать бёдрами быстро и ритмично – и, чёрт возьми, невероятно красиво, – на людях становится замкнутым и стеснительным, на тусовках предпочитая отсиживаться в уголке и немного раскрепощаясь разве что в особые моменты на сцене, когда даже позволяет себе залезть на собственный диджейский пульт и самозабвенно трясёт головой в такт музыке. А ещё Алекси позволяет себе танцевать, когда его никто не видит – как, например, в это утро, когда он, как обычно встав пораньше, накормил и выгулял Риллу, принял душ и теперь готовит завтрак на двоих в их маленькой уютной кухне. В эппловских беспроводных наушниках играет плейлист с любимыми электронными танцевальными треками – Олли, конечно, спит крепко, так, что ни металом на звонке будильника, ни выстрелами пресловутой пушки не разбудишь, но к чему рисковать? Погружённый в свои мысли и расслабленно виляющий бёдрами, прикрытыми домашней длинной футболкой, в такт музыке, хорошо знакомый мотив которой губы тихонько напевают под нос будто сами собой, Алекси наливает на горячую сковородку растительное масло и, дождавшись, пока оно прогреется, столовой ложкой начинает выкладывать лужицы густого теста – будущие оладушки. Последняя лужица превращается в уродливую кляксу – это Алекси вздрагивает и дёргает рукой, почувствовав прикосновение тёплых рук к ягодицам через тонкую ткань футболки, под которой ничего нет. Руки быстро перемещаются на талию, обвивая её и прижимая Алекси к ещё горячему ото сна телу сзади. – Ты чего, испугался? – Олли мурлычет ему на ушко, когда Алекси, полуобернувшись к нему, вытаскивает из уха один наушник. – Просто не ожидал. Не слышал, как ты подкрался. – Извини, если напугал, – Олли смущённо трётся носом о его шею. – Доброе утро! – Доброе утро, любимый, – Алекси в его объятиях разворачивается лицом к нему и первым целует. Олли отвечает с готовностью – он только этого и ждал и хотел, будто бы это не они вчера заснули вместе после почти часа ленивых поцелуев и объятий, последовавших за привычно бурным сексом. Утренний поцелуй уже не такой ленивый, но тоже медленный и тягучий, как тот мёд, что Алекси уже успел выставить на стол, чтобы поливать им оладушки. Оладушки за спиной Алекси как раз начинают ворчливо шкворчать, и Олли, ненадолго оторвавшись от любимых губ и даже не меняя положения тела, дотягивается до лопаточки, поддевает один, смотрит – оттенок даже темнее, чем надо. Матела убавляет нагрев индукционной плиты, переворачивает затвердевшие и нарядно пузырящиеся лужицы и кляксу, откладывает лопаточку и возвращается к губам своего парня, давно сложившимся в улыбку: Алекси от неё удержаться не может, думая о том, каким Олли может быть внимательным и ответственным, даром что только что проснулся, – вот, только что спас от подгорания их общий завтрак. Каунисвеси выдыхает ему в губы тихое "спасибо", которое растворяется в тепле и влаге приоткрытого рта Олли, куда Алекси проникает языком, заново исследуя давно знакомое и привычное, но всё такое же любимое, заново устанавливая свою власть над ним. Они отрываются друг от друга, когда воздух в лёгких совсем заканчивается, но от губ к губам тянется тоненькая блестящая ниточка слюны, как будто не позволяющая им разорвать контакт полностью, связывающая их в единое целое – хрупкая и одновременно такая прочная, как эмоциональная связь, существующая между ними. Наконец Алекси слизывает ниточку быстрым движением розового языка, как-то совсем по-кошачьи облизнувшись после. Хочет спросить, давно ли Олли проснулся и пришёл на кухню, но Матела опережает его, произнеся чуть хрипло: – Ты хорошо танцуешь, – и смотрит прямо в глаза одновременно гипнотически и до безумия влюблённо. – Спасибо, – смущённо отвечает Алекси. Щёки его чуть розовеют, но взгляд от глубоких и ласковых глаз любимого не отводит. – Я как раз хотел спросить, как давно... – и не успевает договорить ненужную, в общем-то, фразу, прерванный новым поцелуем. В середине его Олли вспоминает об оладушках и, не отрываясь от любимых губ, почти на ощупь отключает конфорку, для чего ему приходится плотнее прильнуть к паху своего парня, прижимая того поясницей к краю кухонной поверхности. Через ткань своих боксеров и чужой футболки он ощущает твёрдость вставшего члена Алекси – и улыбается прямо в поцелуй. Каунисвеси хочет спросить: "Ты чего?", но вместо этого начинает улыбаться тоже, молча наблюдая за тем, как Олли, оторвавшись от его зацелованного рта, тянет вверх полы его футболки, с удовольствием обнаруживая, что на любимом действительно нет трусов, и любуясь плотным, крепким членом, на головке которого уже выступила бесцветная капля. В следующее мгновение Олли, сверкнув своими омутами цвета моря, опускается на колени, и Алекси забирает у него край футболки, задирает его повыше, собирая складками и зажимая в кулаке. Матела, не отводя внимательного взгляда от голубых глаз Алекси, сцеловывает вязкую прозрачную каплю, заставляя его рвано выдохнуть, затем целует снова, более широко и влажно, охватывая губами головку целиком. Плавно подаётся назад, позволяя ей выскользнуть изо рта, потом снова обхватывает губами, проводит языком совсем легонько, дразняще, потом – чуть нажимая... Алекси скулит, запускает пальцы левой руки в крупные русые кудри, сжимает пряди на несколько мгновений и ослабляет хватку, как только Олли перестаёт дразнить его и вбирает его член глубже в свой рот. Каунисвеси ласково гладит своего парня по волосам, когда тот со второй попытки расслабляет горло и берёт его на всю длину, при этом в глаза ему глядя снизу вверх с такой покорностью и так ртом стараясь, что Алекси не может его оставить без щедрой похвалы: – Вот так, мой любимый, да, умница... У тебя так хорошо получается... а... да... люблю тебя... Когда Олли устаёт смотреть вверх без перерыва, он отводит глаза, разглядывает сосредоточенно отросшие тёмные волоски на лобке перед своим лицом, но совсем недолго, потому что сверху раздаётся требовательное: – Олли! Смотри на меня, мой хороший, – и Олли, которого будто электрическим током от этого обращения прошибает, застонав тихо, совсем неслышно, но для Каунисвеси очень ощутимо, поднимает глаза снова и смотрит. Смотрит, как изгибаются идеальные губы, награждая его очередной похвалой и собственническим эпитетом "мой", как проходится по ним, пересохшим, розовый язычок, как небесного цвета глаза Алекси излучают такую нежность и власть одновременно, что он, Олли, в этой нежной власти и властной нежности растворяется, уплывает – так далеко и глубоко, что даже не сразу замечает, что хватка в волосах стала жёстче и что Алекси, красивые свои губы кусая, что-то ему говорит. Олли более-менее возвращается в реальность, только когда чувствует, как бёдра Алекси мелко подаются ему навстречу – тот еле сдерживается, – и разбирает наконец слова: – Олли... я сейчас... ты... Матела взглядом отвечает: "Можно", и через несколько мучительно долгих движений языка по головке мир Алекси взрывается яркими осколками, в которых отражаются солнечные лучи под веками и морская бирюзовая синь глаз Олли, внимательный и послушный взгляд которых, кажется, навсегда запечатлён у него на подкорке. Рот Олли наполняется струйками белой жидкости, и он помогает себе руками, чтобы не поперхнуться и вместе с тем не уронить ни капли. Глотает не сразу, а только дождавшись, пока Алекси немного придёт в себя и откроет глаза. Каунисвеси смотрит на него немного потерянно – ещё не совсем вернулся в реальность, – но очень ласково, и Олли, ухмыляясь и не отрываясь от льдисто-голубых глаз, наконец сглатывает, показательно, шумно, и тонкие губы облизывает нарочито медленно. Алекси тянет его, всё ещё стоящего коленями на кафельном полу кухни, на себя и, как только Олли встаёт, целует его жарко и жадно, широкими движениями оглаживая тёплую спину, бока, грудь и живот. – Олли, я люблю тебя, – тихо говорит почти в самые губы, когда через несколько минут они, тяжело дыша, отрываются друг от друга. – И я тебя, Але.