ведьма

Солнце тонуло в лазурном море. Волны лизали длинные стопы, шептались под скалами, разбиваясь о них. Дикий пляж пленял и ласкал своими серостью, открытостью и свежестью. Мир вокруг с годами быстро превращался в дикость: сорвался с цепочки родного дома, и он оледенел; потерялся в толпе незнакомцев, и он насмехался, надрываясь; шугался в колледже слишком громких одногруппников, и он грохотал вместе с ними; неприкаянный шатался с гитарой и нотными тетрадями по чужим гаражам и общажным комнатам, мок под дождём и поражался окружавшим людям, а он только утягивал в водоворот пошлой развязанности, обнажал всё новые грани собственной дикости. Как кадры страшной кинохроники проносились: пьяные лица, сальные волосы, склизкие мокрые пальцы, потные тела, огни ночного клуба, прокуренный гогот и режущие глаза софиты. Жизнь непослушно скакала перед глазами, ускользала из рук, когда, казалось бы, наконец-то получалось ею овладеть. Жизнь завела его кривой дорожкой в дремучую чащу, чтобы столкнуть с ней. Она, рассмеявшись, представилась как Идалин. С первого взгляда ноги подкашивались, а сердце заливалось в благоговейном страхе, и сводило руки судорогой в детском любопытстве перед нечеловеческим. Не из этого мира, но такое же дикое, как и всё вокруг. Янтарный взгляд впивался клещом в сознание, голос заманивал в пучину, иногда казалось, что абсолютно белые руки переплетали нити мироздания с чужими телами, чтобы руководить ими как марионетками. Генри сразу понял, что она не из Лондона. Вовсе не ужасный акцент её выдал. Какого чёрта в Лос-Анджедесе на заре нулевых забыла ведьма из средневековой сказки его тоже мало волновало. Он был студентом колледжа, у которого на уме были ноты, концерты, альбомы и бесконечные поиски студий, а о том, кем же является его новая девушка он думал в последнюю очередь. Его накрыло волной, под которой мысли ловить за скользкие хвосты не представилось ни одной возможности. Идалин по-хозяйски ворвалась в его повседневность и поселилась в ней. Без тени сомнений выпрыгивая из толпы, когда он доигрывал соло на концерте, она лезла со страстными поцелуями на глазах у бурлящей публики. Она гремела на общажной кухне шкафами и дверцей холодильника, звонко смеялась, хрюкая, и ругалась на машины проклятиями, которых Генри не слышал ни в одном пабе. Идалин заглядывала в лицо так, будто желала выпить душу. Искала на дне глазниц что-то, своим янтарно-бледным взглядом и, в который раз не находя, отпускала воротник майки. Ткань звенела в её сильных пальцах. Он кожей чувствовал огромную силу в девушке, будто в один момент под её пальцами так же задорно захрустят его кости, но до сих пор она только, хрюкая, смеялась и неаккуратно пила виски, не пьянея вовсе. На закате у бурлящего моря, Ида вновь схватила его за воротник майки, чтобы позже резко отпустить. Каждый раз она так отчаянно вглядывалась. — Ты что-то ищешь? Генри не знал вопрос это к её жесту или к ситуации: она вдруг в один из вечеров притащила его на дикий пляж. Будет, наверное, обидно оказаться наутро русалочьим утопленником. — Нет, просто привела тебя в любимое место, — легко пожала оголенными плечами и плюхнулась на прохладную гальку. Генри опустился рядом с ней. Она перебрала складки рукава и мозоли на чужих пальцах, сплела кисти. В одно мгновение пейзаж заката над морской гладью сменился Идалин, держащей в своих ладонях его. Её волосы пылали в золотистых лучах, белые ресницы трепетали, а на бесцветной коже появлялись мелкие точки веснушек. Было в ней в этот момент чуть больше человеческого, чем обычно. — Смотришь будущее? — шутя, усмехнулся Генри. — Могла когда-то, — серьёзно произнесла девушка, и её кожа и волосы будто посерели после этой фразы. Сердце в груди в который раз за месяц отношений тревожно застучало, зажглось острое желание, чтобы она снова посветлела. — Не смотри на меня так, — с полуулыбкой сказала Идалин. — Заколдуешь? — с вызовом спросил парень. Полуулыбка на бледном лице дрогнула. — Наоборот, — ответила она. Так они и продолжили сидеть на берегу до глубокого вечера: беззаботный студент без денег, смысла и образования и грустная серая девушка без места хоть в каком-то из двух миров.

***

Идалин мечтала затеряться среди этой серой гальки. Исчезнуть, поблекнуть, как в земной сказке раствориться в волнах, стать вдруг морской пеной. Генри смотрел с нежностью и толикой того, с чем когда-то смотрели Рейн. Они были очень похожи: студенты музыкальных профессий, высокие, смуглые, со светлыми волосами и лазурными глазами, на дне которых плескалась любовь. Когда, она смотрела в них, внутри начинало дрожать что-то, и она и ненавидела, и любила эту дрожь, прошивающую тело. После того, как Рейн ушли... После того, как она превратилась в монстра и осталась один на один со своим проклятием, она так мечтала снова почувствовать каково это — вызывать у кого-то прилив бурных светлых эмоций, чтобы бабочки стучали о диафрагму, и зашкаливал пульс, но, получив вновь такую возможность, оказавшись на диком пляже недалеко Лос-Анджедеса наедине с Генри, Идалин скрутило отвращение. Как же это эгоистично! Как низко она поступала, как глупо надеялась забыться... В её руках была тёплая ладонь молодого музыканта. Эти пальцы сжимали гриф гитары и бегали по клавишам синтезатора. Забавно, но звучание скрипки её завораживало больше. Будь она помладше на пару лет, будь Лос-Анджедес Кипящими Островами, будь Генри другим человеком, другой ведьмой... Она бы приложила эту кисть к губам, мягко и бережно поцеловала бы кончики музыкальных пальцев, но они не те, и всё вокруг совершенно не то. Идалин не может найти себе место: глупая отшельница на Кипящих Островах, которая даже колдовать толком не может; страшно бледная, выцветшая и странноватая в людском мире. Её бы не беспокоили косые взгляды и осуждающие крики из концертного зала, если бы само сердце подсказывало, что она на своём месте. Сердце молчало, и тоскливое чувство тянуло в грудной клетке. В её руках была не только тёплая ладонь, в её руках был сам Генри. От макушки до пяток он принадлежал её воле. В преданных голубых глазах было столько восхищения и доверчивости, что Идалин боялась захлебнуться, боялась расплескать. Она ведь и вправду ведьма. Та самая из земных сказок, из тех рыжих плутовок, что кошмарят простых людей и уводят женихов у милых девушек. Каждый раз прыгая на сцену и стуча чужой посудой на общей кухне, она задумывалась: а что же она, черт возьми, творила? За счёт неопытного парня она создавала иллюзию принадлежности, купалась в ней, но не верила всё равно в неё. И чем дольше продолжалась эта трагедия, тем абсурднее был исход. Очарованный ли, зачарованный ли, — Идалин не удавалось подобрать нужное слово, — Генри пропадал из собственной жизни: не появлялся на парах, портачил в студии, сбегал с концертов — и становился декорацией к истории Идалин. Такая мысль причиняла боль: кричала по-совиному — а ведь Идалин уже давно не слышала этого визга в голове, — и впивалась в обдуваемые бризом плечи острыми когтями. — Заколдуешь? — спросил Генри. У него в глазах было столько преданности, что Идалин захотелось отпрянуть. Что там гласят сказки? Любовь побеждает тёмные силы? Кажется именно в тот момент, она услышала в порыве ветра то, что вертелось у Генри на кончике языка. — Наоборот, — ответила Идалин и до боли крепко сжала его хрупкие натруженные пальцы. А наутро Генри проснулся в своей комнате от будильника, не помня как очутился здесь, и, схватив рюкзак, побежал на пары. Расколдовала, чтобы не болело. Вот бы кто и Идалин расколдовал.