Всей птичке пропасть

Лямка дорожной сумки чуть не выскальзывает из рук, он в последний момент успевает поймать и накидывает петлёй на запястье. Ледяные пальцы едва гнутся, словно чужие, словно своё тело вовсе не своё, издевательски сопротивляется командам от мозга, и как назло, в самое неподходящее время. Кожу неприятно холодит от выступившей испарины, по спине ползёт мерзкий озноб, несмотря на оптимальные +22°С по климатконтролю и полы с подогревом. Босые ступни старательно бесшумно ступают по дорогому паркету, но собственное дыхание кажется слишком громким, а шум крови в ушах звучит будто бы на весь дом, нагнетая и без того нарастающую панику. Преодолевая предательскую неповоротливость тела, Питер упорно идёт к намеченной цели, дробными пунктами, как по списку продуктов в супермаркете, чтобы точно не забыть самое необходимое. Паспорт. Две смены одежды и белья. Водительское удостоверение — ни разу не пригодилось, автомобиля своего и в помине нет, но мало ли что. Небольшая пачка наличных, припрятанная в потайном дне ящика некоторое время назад. По виску медленно, неприятной щекоткой ползёт капля холодного пота. Никогда прежде элементарные действия не давались с таким трудом. Он даже дышит через раз, сосредоточившись на непослушных руках, чтобы не дай бог не выронить чего-нибудь, как будто малейший звук убьёт его на месте. — Помощь нужна? — абсолютно невозмутимый голос молотом бьёт по затылку, Питер вздрагивает, как ужаленный, разинув рот, но из спазмически сжавшегося горла не вырывается ни звука. Робкая надежда ускользнуть незамеченным сгинула, как бабочка под подошвой ботинка. Квентин стоит в дверном проёме, вальяжно привалившись плечом и сложив руки на груди. Верхняя половина лица скрыта тенью, тёмная щетина контрастом разрезает бледную кожу, отчётливо видна только мягкая благожелательная полуулыбка на расслабленных губах. Мертвенное оцепенение нехотя разжимает свои когти на сердце, и Питер, коротко зажмурившись, резко разворачивается спиной, оставляя вопрос без ответа. Плохо. Квентин не выносит игнор в свою сторону, это чревато… Да только теперь не всё ли равно? Он уже попался, ситуация более чем однозначная, не отшутиться и не выкрутиться, и едва ли здесь можно как-то разрядить обстановку. Годами раньше подобная выходка ещё сошла бы ему с рук, но не теперь. Нет, Питер мог бы кое-что, вообще-то вариантов загладить свою вину в его случае достаточно, но только не сейчас, когда его поймали на самом худшем. К собственному изумлению Питер понимает, что испытывает совсем не то, что естественно было бы ожидать в столь незавидной ситуации. Первоначальный испуг и обречённость сошли на нет, уступив место… злости? упрямству? бунтарству? Сложному клубку всех этих чувств, сработавшему, как электрокнут. Дрейфить уже поздно. Точка невозврата пройдена, и сейчас у него лишь два варианта: дать слабину и навсегда похоронить свою силу воли, либо встретиться лицом к лицу со своим страхом и дать ему отпор, а там — будь что будет. Он сделал свой выбор и принял решение, самое спонтанное и самое радикальное в жизни, и отступать нельзя, чего бы это ни стоило. Эта мысль, такая безрассудно отважная, придаёт небывалых сил и мужества, словно внутри впервые в жизни проявляется несгибаемый стержень, и все страхи пускай и не исчезают как по волшебству, но более не управляют им. Лицом к Квентину он не поворачивается , но решительно расправляет плечи. Вдох. Выдох. — Я ухожу, — выпаливает громко и отчётливо, точно в омут с головой бросаясь, с готовностью выстоять бурю, которая… Так и не разразилась. Секунда, вторая, третья — умерли в могильной тишине коттеджа, а слова, вбитые как последний гвоздь в крышку собственного гроба, растворились в воздухе, так не встретив никакой ответной реакции. Он резко разворачивается, уставившись неверяще на Квентина, а тот… лишь улыбается чуть шире, даже не переменив позы, и с лёгким кивком буднично отвечает: — Ясно. Питер ошарашенно моргает и напряжённо выталкивает застоявшийся в лёгких воздух. Ещё пару мгновений назад он был так отчаянно твёрд в своей решимости, был на подъёме, приготовился к конфронтации, а теперь у него словно вышибли опору из-под ног. Что происходит?.. — Ты не понял, — Питер сжимает немеющие пальцы в кулаки. — Я ухожу… из дома, — ох, как же коробит последнее слово и совершенно не вяжется с этим местом, но нахлынувший новой волной страх не позволил произнести «от тебя», всё равно звучащее между строк. — Насовсем, — рука, сжимающая тощую дорожную сумку, отрывисто дёргается вверх, как бы демонстрируя вещественное доказательство высказанного намерения. Квентин всё так же благодушно улыбается и по-прежнему неподвижен, как статуя. — Я всё понял и с первого раза, котёнок. Так тебе помочь со сборами? Щёку дёргает нервная судорога, спину стегает невидимым хлыстом, и Питер вновь срывается с места, подлетает к комоду с нижним бельём, чуть не выворачивая верхний ящик себе на ноги, и вслепую хватает какие попало носки, запихивая трясущейся рукой в сумку, в панике оттягивая доселе столь желанный момент побега. И даже не видя чужого лица, он буквально кожей чувствует промеж лопаток давящий тёмный взгляд, жутко сочетающийся с расслабленной улыбкой. В голове не к месту всплывает образ: хладнокровное спокойствие на холёной морде хищника, который знает наверняка, что добыче никуда не деться, и чувствует себя абсолютным хозяином положения. Всё время мира в его распоряжении, и лишь ему решать, сколько этого времени отмерить своей жертве. Можно и понаблюдать, как та мечется, тщетно пытаясь отсрочить неизбежное. Идиотская аналогия из мира животных гротескной картинкой врезается в мозг и не желает поменяться на что-либо другое. Где-то глубоко внутри поднимается волна нервозной тошноты и беспомощной злости, отдаваясь неприятным покалыванием и слабостью в конечностях. Он, чёрт возьми, не трусливый зайка и не пленник в этом модерновом логове, он свободный человек в свободной стране, совершеннолетний в конце концов, и имеет право уйти на все четыре стороны, когда вздумается! Никакая психика не выдержит существования под постоянным контролем на каждом шагу, когда за тебя решают всё до мелочей, всё чаще доходя до абсурда. Ничто не даёт кому-либо исключительное право распоряжаться чужой жизнью: ни семейная связь, ни брачная, ни какая-либо ещё. Но где бы ты сейчас был, если бы не он? Всю сознательную жизнь смерть преследовала Питера по пятам, только забирала почему-то не его, а близких людей, что заботились о нём. Сперва родителей, которых уже едва помнил, потом дядю Бена и тётю Мэй, а затем и мистера Старка… Тогда ещё совсем маленький Питер поверил, что проклят, что каким-то образом виновен во всех этих трагедиях и недостоин любви. Милосердная память затёрла многое из травматичного прошлого, но Питер чётко помнил тот день, когда казалось, что погасло солнце. Когда он, пятнадцатилетний подросток, уничтоженный потерей последнего близкого человека, сидел в конфиренц-зале головного офиса Старк Индастриз, скукожившись в жёстком кресле под хищными взглядами дюжины стервятников в деловых костюмах, ощущая себя распятым насекомым на предметном стекле, и в немом отупении ждал, когда чужие распорядятся его судьбой, где-то глубоко внутри умоляя чтобы для него всё это прекратилось раз и навсегда. В его персональном мире наступил конец света. И тогда проявился Он, его спаситель, его благодетель, его прекрасный ангел с белым ворохом документов, брошенных на откуп разгневанным стервятникам. Питер уже не воспринимал смысла поднявшегося переполоха, потому что как только они с Квентином встретились взглядами, понял: спасение действительно здесь, он больше не один. Больше он ничего не воспринимал и не запомнил, остатки его душевных и физических сил ушли на то, чтобы встать, шагнуть навстречу протянутой руке, а после он обмяк в надёжных объятиях и отключился. Квентин дал ему всё. Фактически не позволил оказаться в детдоме или на попечении у непонятно кого, а ведь до всего этого кошмара они были едва знакомы. Кто бы ещё согласился взять ответственность за подопечного своего бывшего босса? Питер не многое знал о той истории — Квентин обьяснил, что не хочет отравлять ему память о Тони — слышал только то, что их сотрудничество с мистером Старком закончилось, мягко говоря, не очень красиво. И Питер даже представить не может, кто ещё после всего этого решился бы подойти через все круги бюрократического ада, чтобы добиться его усыновления. Стать ему и опекуном, и покровителем, и другом, а после совершеннолетия Питера… Всё завертелось так стремительно, буквально в считанные месяцы, слишком быстро, если так подумать. Но тогда всё воспринималось совсем иначе. Тогда казалось, настоящий ангел снизошёл с небес и забрал оставшегося одиноким на целом свете ребёнка в предназначенный только для него кусочек рая, где нет места никаким печалям и заботам. И только зыбкие рамки морали да несколько лет отделяли их от того, чтобы оказаться в одной постели. И всё было настолько естественно, правильно, словно по-другому сложиться и не могло. Да и как иначе? У Питера не было шансов не влюбиться, это чувство зародилось, кажется, с самого первого дня их встречи, росло и зрело вместе с ним, и хотя он держал это в себе годами, старался как мог не подавать виду, всё равно было ощущение, что Квентин всё видит и понимает, но что бы кто ни думал, за всё это время он даже пальцем его не тронул, ни даже намёка в эту степь себе не позволил. И оттого Питер ещё сильнее в него влюбился. В ночь после потрясающего торжества в честь своего совершеннолетия Питер был пьян без вина — от восторга, от впечатлений этого дня, от осознания, что теперь он взрослый и наконец-то можно, можно!.. Он собрался с духом, постучался в спальню Квентина и вошёл. Тот сидел на кровати, медленно развязывая галстук, и по его взгляду Питер сразу понял, теперь уже точно: он знает, давно. И ждёт. Тогда Питер выдал ему всё, что замалчивал и скрывал годами, наивно полагая, будто у него отлично получается. А затем был чистый восторг, до навернувшихся слёз, когда Квентин не назвал его больным и ненормальным, не прогнал, а с мягкой улыбкой протянул руку, подзывая к себе. В ту ночь ничего не было, кроме долгих умопомрачительных поцелуев, от которых Питер чуть не сошёл с ума, дрожа в его объятиях как оголённый провод, а в самом конце ему хватило лишь пары движений рукой, чтобы отлететь далеко и надолго в сладкую негу. Однако зайти дальше в ту ночь Квентин не позволил, и Питер вынужден был согласиться, пусть и хотелось всего и сразу. Ту ночь Питер не сможет забыть никогда, как и множество восхитительных ночей после. Когда-то он и мечтать не смел, что всё так сложится, что будет так хорошо. Так хорошо, что со временем стало удушающе. Началось-то всё с малого, как это часто бывает, но со временем дошло до абсурда, но Питер осознал это много позже, когда стало уже слишком поздно, возможность куда менее болезненно всё решить утекла сквозь пальцы. Когда всё пошло наперекосяк? Когда забота и покровительство превратились в ограничения и запреты на каждом шагу? Когда нежность и страсть вылились в параноидальную, нездоровую одержимость? Когда милый дом начал казаться тюрьмой? Квентина будто подменили, и Питер давно уже не узнаёт в нём того, кто когда-то стал для одинокого ребёнка целым миром. Когда? — передразнивает ядовитый внутренний голос, тот самый, что порой просыпается в самые критические моменты и ещё сильнее подрывает моральное состояние. — А то ты не знаешь. Малыш Питер вообразил, будто он уже слишком взрослый. Что ему тесно в четырёх стенах, что ему нужны друзья и своя жизнь. Глупый маленький птенчик решил выпорхнуть из гнезда, где его так великодушно приютили, позволив ни в чём не нуждаться. У домашней зверушки не может быть собственных желаний и целей, она должна всегда быть послушной и радовать хозяина, дабы оправдывать своё содержание. Больно признавать, но это правда, на которую уже невозможно закрывать глаза. Неужели так было всегда? Неужели он всё время принимал желаемое за действительное? Питер уже ни в чём не уверен. В голове полная каша, чувства в раздрае вот уже долгое время, ему необходимо обдумать всё как следует, но не здесь, не рядом с Ним. Нужно сменить обстановку, нужно остаться одному, уехать подальше, где его не найдут и не тронут. Очистить голову там, где никто не будет влиять на его восприятие. С этими тяжёлыми мыслями он наконец разворачивается лицом к своему страху. Сковавшее всё тело напряжение парализовало даже речевой аппарат, Питер поначалу не может выдавить ни звука и только сжимает что есть сил петлю сумки, словно рукоять оружия, и смотрит Квентину куда-то в район подбородка, не в силах заглянуть прямо в глаза. Где подвох? Почему он так непрошибаемо спокоен, неужели просто даст уйти? — Я… прости меня. Насчёт «навсегда» — я же это не всерьёз. Это только на время, правда, мне просто нужно побыть одному. — Понимаю. Лицо Квентина всё ещё скрыто тенью, но Питер и без этого чувствует на себе его пронзительный взгляд, что видит насквозь все его страхи, все сомнения, всё нежелание — вопреки всему — уходить. Его ведь всегда берегли, ограждали от всего мира, холили и лелеяли, как цветок под стеклянным куполом, он мало что знает о суровой реальности. Что ему делать, куда идти?.. — Квентин, прости, пожалуйста, я не хотел тебя расстраивать и ссориться, поэтому так-… — Я понимаю. Всё нормально, малыш, правда, — и улыбается, мягко так, ласково. Душераздирающе. А чего он ждал, собственно? Что его поймают за руку, как воришку, остановят силой, посадят на цепь, запрут дома на веки вечные? Несмотря на то напряжение, что повисло между ними в последнее время, Питер не верит, что такое всерьёз возможно. Я же вижу, как тебя рвёт изнутри, ты весь для меня как раскрытая книга. Ну что ты придумал? Просто останься. Ты уже не сможешь огорчить меня сильнее, мой мальчик. Кожу мучительно свербит от наркотической жажды прикосновения, но он чувствует, что нельзя поддаться, ни в коем случае, потому что всего одно прикосновение заземлит его, и никуда он не денется из этого дома, от этих рук, этого продирающего морозом и калёным жаром взгляда. Нельзя рвануть к нему, упасть на колени, обнять за ноги что есть сил и рыдать, моля о прощении, так горько от собственного бессилия и так сладко от облегчения и благодарности. Ведь Квентин простит — он нутром чует — именно так, сегодня всё будет так и не иначе. Вздохнёт огорчённо, ни слова возможно не проронит, но не оттолкнёт, не прогонит от себя, не обречёт на многодневную пытку своим молчанием и холодностью, потому что… Глупый ребёнок, ну что с тебя взять? И обнимет, и бережно утрёт зарёванные щёки кончиками пальцев, и позволит уткнуться в сильное плечо, молчаливой лаской по спине утешая. Сладостная картинка настолько отчётливо рисуется перед глазами, что Питер на минуту даже выпадает из настоящей реальности, в которой нет и не планировалось слёзного покаяния и счастливого примирения, в которой дни, когда достаточно было состроить несчастное личико и спрятаться в объятиях сильных рук, вдохнуть запах, такой родной и такой умопомрачительный, и предоставить своему взрослому и сильному защитнику решить все проблемы, давно в прошлом. Теперь Питер создавал проблемы сам. Он сам стал главной проблемой. Тихий глухой звук заставляет вернуться к действительности. Питер заторможенно опускает взгляд на собственную руку, в какой-то момент обессилевшую и теперь сжимающую только пустоту. Полупустая дорожная сумка сдутым комком валяется под ногами, словно труп мелкого животного. Питер ощущает внезапно навалившуюся усталость, такую сильную и непреодолимую, как спустя несколько суток без сна. Он слышит тяжёлый вздох, а затем Квентин шагает ему навстречу. Питер не находит сил ни пошевелиться, ни даже посмотреть на него, и с безропотным смирением готовится ко всему, хоть даже к удару. Чего он не ожидает даже в самую последнюю очередь, так это что Квентин наклонится, поднимая с пола сумку, и молча протянет ему. Питер настолько ошеломлён этим, что наконец-то выныривает из сковавшего ступора и изумлённо вскидывается. Квентин смотрит на него прямо и спокойно, в его глазах не бушующий океан — абсолютный, непоколебимый штиль. Именно в такого него — сильного, уверенного и спокойного — Питер в совсем нежном возрасте, ещё сам того не осознавая, влюбился без памяти. Понимание пришло много позже, но уже никогда это чувство не было таким воздушным, светлым и беззаботным, как в детстве. А так хотелось вернуться к нему, чтобы опять всё стало понятно, легко и бесконечно приятно. — Ты здесь не пленник и никогда им не был. Что бы ты ни думал, Питер, я всегда действовал в твоих интересах, с самого первого дня. И никогда не собирался удерживать здесь насильно. Мне жаль терять тебя, но ты уже достаточно взрослый и можешь сам распоряжаться своей жизнью. А я вправе лишь принять твой выбор. Питер вздрагивает, наконец вскидывает затравленный взгляд, встречая спокойную, мягкую улыбку и проницательный взор, и тут же со стыдом уводит глаза в сторону. Кого он пытался обмануть? Почти бесшумный шаг вперёд, и тёплые кончики двух пальцев едва касаются подбородка, призывая поднять голову. Питер сдерживает дрожь и безоговорочно подчиняется. Мягкий голос, легчайшее прикосновение, спокойный взгляд без тени угрозы. Да только… резкий замах — и тяжёлая рука наотмашь бьёт по лицу, сперва шок, а затем вспышка обжигающей боли в щеке и звон в голове тошное красное марево перед глазами опрокинутая мебель, стёсанные колени, переломанные пальцы, брызги крови на светлом полу ...Картинка в голове настолько яркая и отчётливая, что Питер невольно содрогается, сбрасывая жуткий, отвратительный морок, ещё более абсурдный, чем аналогия из мира животных. Квентин же никогда не поднимал на него руку, ни разу даже намёка на подобное не было, он бы никогда… В ответ — всё тот же нейтральный взгляд, будто Квентин, глядя в упор, и не заметил, как его передёрнуло. — Подожди только минуту, ладно? — просит он и выходит из комнаты. Питер как сквозь вату слышит его слова, даже не шелохнувшись, — попросту не осталось на это сил. Всё вокруг кажется замедленным, каким-то ненастоящим, словно в полусне, а себя он ощущает мешком с мукой, опущенным в воду. Так и стоит повесив плечи и не поднимая головы, пока Квентин вновь не оказывается рядом, взяв его за руку. Внутри вспыхивает огонёчек малодушной радости: сейчас его потянут обратно, домой, и всё станет как прежде, они лягут спать, а к утру весь этот бредовый случай развеется, как дым, и Питер может быть даже решит, что всё было не более чем дурным сном. И пусть сейчас или потом Квентин на него накричит, пусть накажет, пусть даже впервые в жизни ударит — сейчас Питер готов ко всему, согласен на всё, заслужил в конце концов. Всё что угодно, только не… Но Квентин только разворачивает его руку ладонью вверх и вкладывает в неё ключи от своей Камаро, некоторое время назад уступившей место новенькой Инфинити. Загибает его безвольные пальцы в кулак и тут же отпускает, словно не желает продлить прикосновение дольше необходимого. В передний карман джинсов Питера почти неуловимым движением ныряет платиново-серая кредитная карточка. — Удачи, Питер, — произносит Квентин дежурным тоном. И ни злости, ни досады, ни тени огорчения, словно ему абсолютно всё равно. Как будто провожает из гостей не очень близкого знакомого, которому давно пора честь знать. Питер чувствует, как всё внутри цепенеет от холода и разочарования. И отдалённые звоночки нарождающейся паники. Пытается что-то сказать, сам не зная что именно, но с губ слетает лишь какой-то невнятный хрип. И отступать уже некуда. Он смаргивает позорную влагу, бросает последний умоляющий взгляд на своего ангела, а тот смотрит в ответ без гнева, но и без жалости. Впервые в жизни по-настоящему Безразлично. Невыносимо. Питер разворачивается, переступает порог дома и плетётся по подъездной дорожке к гаражу, едва волоча ноги. Квентин не идёт за ним дальше террасы, застыв неподвижно у перил и молча наблюдая, как тот уходит — пошатывается, даже не как пьяный, а скорее как двухлетний ребёнок, только вчера научившийся ходить, того гляди не совладает с гравитацией. Застывшие губы наконец режутся тонкой улыбкой. Вот так номер. Запоздавшая фаза подросткового бунта наконец-то выстрелила? Впрочем, такая выходка его позабавила на славу, а то ведь от размеренной накатанной жизни недолго и заскучать. Отпусти мальчика. Он не виноват в ваших со Старком разборках, да и сколько воды утекло, ублюдка уже давно сожрали черви. Неужели этого недостаточно? Недостаточно. И прибранной к рукам корпорации никогда не будет достаточно, пока по земле ходит его живое и дышащее наследие. И дело даже не в том, скольких трудов, взяток, шантажа и давления на уполномоченных шишек ему стоило добиться опеки — всё это в итоге окупилось, ведь мальчишка безропотно передал ему все полномочия на управление корпорацией, как только юридически вступил в права на неё. Всё случилось, как Квентин и задумывал, и он мог бы выставить мальчишку на улицу в тот же день. Мог бы, но осознал, что уже давно не думал об этом даже в перспективе. Представьте на минуту, что ваше истинное ненаглядое сокровище оказывается в абсолютной финансовой, физической и психологической зависимости от человека, которому вы перешли дорогу, и вы ничего не можете с этим поделать. Разумеется, Старк уже никогда об этом не узнает, но сам факт греет душу. Держать при себе живой трофей оказалось куда приятнее, чем можно было предположить, да только вот незадача: юнец подрос и захотел расправить крылышки. Малыш Питер просто не понимает, что для него лучше, но не беда, это поправимо. Автоматическая дверь гаража поднимается, и на подъездную дорожку неловко выруливает глянцево-чистая Камаро, застоявшийся движок прерывисто урчит под рукой неопытного водителя. Улыбка не сходит с неподвижных губ, словно вырез на застывшем гипсе, но где-то глубоко внутри тихо скребётся нечто тёмное, раздражающее своей непрошенностью. Твоё от тебя уходит, а ты вот так просто это допустишь? Досадное ощущение, едкое, как соль на свежей царапине, резкой волной жара накатило в голову, но так же быстро схлынуло, спешно отступая перед злобой на секундную слабость. Внешне Квентин даже не изменился в лице. Задавил червяка сомнения в зародыше и растёр, не поведя и бровью. Какие глупости. Естественно, без подобных фортелей среди ночи он предпочёл бы обойтись. Но Питер верно подметил — это ненадолго — даже если таким образом лишь надеялся сгладить углы. С гиперопекой, надо это признать, был перебор, ведь ясно, что Питер хоть и с задержкой, но вышел из того возраста, когда одного авторитетного слова взрослого было достаточно для безоговорочного подчинения. Небольшая оплошность, но не критичная. В дальнейшем таковых он не допустит. А Питеру сегодняшняя встряска пойдёт только на пользу, чтобы раз и навсегда усвоить, где его место. Всё это ненадолго. У пташки коготок увяз.