Серебряные стрелы, пластмассовые пули...

— Я смотрю с недоумением на нынешнюю молодежь: они знают так много сложных слов — «фрустрация», «прокрастинация», «катарсис», но не знают таких простых понятий, как честь, доброта и преданность.       Юнги — старый вампир, он был лично знаком еще с Юстинианом Великим, и именно от него приобрел эту гадкую привычку рассуждать о высоких материях и почти болезненное стремление доводить до совершенства всё, за что берется. Вот и этот замызганный подсвечник (Юнги говорит, что он дорог ему как память, ведь этим серебряным безобразием Юнги пытались убить минимум раз пятнадцать) он трет мягкой салфеткой уже второй час, добиваясь первозданного блеска. Чонгук считает, что первозданный блеск этой колченогой штуковины существует только в фантазии Юнги, но старый вампир не сдается.       Еще Чонгук считает, что называть Юнги «старым вампиром» — это просто смех в чистом виде, потому что даже сейчас, в возрасте пары тысяч лет, Юнги выглядит как недопубертатный подросток, и это, безусловно, авторитета солидному вампиру не добавляет. Правда, при первом разговоре Юнги это ощущение тает под гнетом ужаса от блестящих клыков, которые Юнги обнажает, очаровательно улыбаясь своими умилительными розовыми деснами, только в очень крайних случаях.       Кажется, этот случай как раз такой. — Чем тебе этот пацан-то не понравился? — уточняет Чонгук, кивая на копошащееся в углу худенькое тельце очередного охотника на вампиров. — Дерзкий, — неопределенно качает головой Юнги. — И тупой. — Я не тупой! — доносится из угла тонким мальчишеским голосом. Насчет собственной дерзости, судя по всему, у пацана возражений нет. — Ты стрелял в меня пластмассовыми пулями, — аргументирует Юнги, продолжая натирать подсвечник. — Для этого, конечно, нужно иметь много фантазии, но вот с мозгами как раз можно не заморачиваться. — Я думал, что они серебряные, — всхлипывает в углу пацан. — Я пить хочу.       Чонгук собирается было принести пацану водички, но Юнги смотрит исподлобья и качает головой: — Перебьется. Я намерен добиться его голодной смерти и мучений от обезвоживания.       Копошение в углу стихает. — Может отпустишь его? — предлагает Чонгук. — Зачем нам опять эти проблемы с полицией, а? В прошлый раз неделю ходили сюда как на работу, расспрашивали… Мое печенье… — Слушай, ну чего ты такой злопамятный? — кривится Юнги, откладывая, наконец, этот вымученный бесконечными натираниями подсвечник. — Сто восемнадцать лет уже прошло, я за это время тебе уже пять кондитерских скупил полностью, а ты всё вспоминаешь. Если бы я не скормил тогда это печенье инспектору, оно бы заплесневело через год, ты же не ешь его все равно… — Оно было мне дорого как память, хён! — Чонгук, когда дело касается ЕГО еды, здравым смыслом не отличается.       Копошение в углу возобновляется. — Я в туалет хочу! — заявляет пленник и высовывает из мешка, в который упакован, светлую вихрастую голову. — Отведи его в туалет, — кивает Юнги и заинтересованно наблюдает, как Чонгук помогает подняться этому горе-охотнику на вампиров на ноги и уводит его в сторону туалета. — Ну чего ты на хёна полез, а? — расстроенно уточняет Чонгук, когда пацан делает свои дела над унитазом. — Как тебя зовут хоть? — Чимин, — вздыхает пацан и застегивает штаны. — Я кушать хочу. — На, — Чонгук достает из шкафчика над умывальником злаковый батончик. — Быстро только ешь, а то хён рассердится.       Пацан проглатывает батончик как пеликан — одним присестом, и Чонгук улыбается, наблюдая, как торопливо двигаются его челюсти. — А он… — пацан прожевывает и, наклонившись, запивает водой из-под крана, — правда, вампир? — Правда, — кивает Чонгук. — Ты чего на него полез-то?       Чимин вздыхает и качает головой: — Да мы с ребятами подумали…поспорили, что…       Чонгук кивает понимающе: с этого обычно все глупости и начинаются. — Он меня… съест? — осторожно уточняет Чимин, прижимаясь спиной к сушилке.       Чонгук хихикает: — Он же вампир, а не людоед. Он людей не ест. Да и кровь из людей не пьет: это негигиенично. Мы всё больше из пакетиков…       Он подталкивает пленника к выходу, чтобы Юнги ничего не заподозрил, и прячет обертку от злакового батончика в шкаф: потом потихоньку выбросит, чтобы хён не видел.       Юнги сидит в своем глубоком кресле, держа в руках пузатый бокал с красным вином, и Чонгук ехидно улыбается: сколько веков прошло, а методы устрашения у хёна все не меняются. — Он кровь пьет? — делает Чимин круглые глаза. — Я же вампир, — хмыкает Юнги, — чего ж мне еще пить-то?       Чимин усаживается в свой угол и затихает. — Короче, хён, — Чонгук открывает шкаф и достает черную толстовку, — у меня сегодня концерт в клубе, так что с этим своим пленником ты тут сам разбирайся, ок?       Юнги оставляет свой бокал на столик и хмурится: — А как же… грязная работа?       Чонгук снова улыбается: хён решил применить весь арсенал страшилок за один вечер, что ли? — Ну как-нибудь сам, хён…       Чимин съеживается в углу еще больше, а когда Чонгук уходит, притворив за собой тяжелую деревянную резную дверь, совсем затихает, стараясь не привлекать к себе внимания. — Так, — глубокомысленно произносит Юнги, помолчав минуту для пущего устрашения, — и что мне с тобой сделать …сначала…?       Юнги, честно сказать, немного смешно: этот пацан отличается от всех тех охотников на вампиров, которых Юнги видел раньше и вот так же притаскивал домой в воспитательных целях, а потом стирал им память и отпускал восвояси, позволяя теряться в догадках насчет того, что с ними произошло, где они пропадали в течение суток и откуда у них появилось это сосущее чувство счастливого избавления от смертельной опасности. Те все были настырными и агрессивными, уверенными в собственной правоте… А этот… Какой-то стеснительный. Над ним даже издеваться стыдно. — Может, выпить из тебя всю кровь для начала? — задумчиво предполагает Юнги, и малец под его утрированно голодным взглядом застывает как брошенная на пол плюшевая игрушка. — Я… — разлепляет он свои пухлые губы, — недавно ковидом болел…       Юнги хмыкает. — Вирусов еще напьешься с тобой, потом расстройство будет… — качает он головой. — Просто убить тебя, да расчленить… Закопать где-нибудь в лесу, чтобы никто не нашел…       Мальчишка держится, но слезы страха на глаза наворачиваются очевидно. — Ладно, — поднимается Юнги из кресла, — утро вечера мудренее. Завтра решу.       И направляется к огромной кровати, распахивая на ходу свой шитый золотом велюровый вишневый халат. Страшно неудобный, к слову, но приходится иногда жертвовать комфортом: положение, как говорится, обязывает.       Юнги укладывается в кровать степенно, принимает позу, приличествующую вампиру: тело вытянуто по струнке, руки на грудь — как и подобает мертвецу. И закрывает глаза, гася хлопком освещение. И замирает.       Пацан чего-то там себе сопит на полу, вздыхает. Ворочается. Наверное, вспоминает родных, отчий дом, всю жизнь, как в таких случаях положено, перебирает в памяти… — А вы разве не в гробу спите? — вдруг слышится из угла заинтересованный голос. — Нет, — отрезает Юнги, вздохнув. О чем он там думает вообще? Разве люди в состоянии ужаса такие вопросы задают? — А я читал, что в гробу, — задумчиво выдает пацан. — В кровати мягче, — поясняет Юнги, хотя обычно, вообще-то, он в разговоры с жертвами не вступает. — Да уж, это точно, — ворчит пацан и чем-то там шуршит. — Мне, вот, к примеру, тут на полу очень жестко.       Юнги еле сдерживает умилительную улыбку: нет, ну вот такое чудо у него точно впервые! — Может мне тебя в кровать пригласить? — ехидно замечает он и вздрагивает от неожиданного: — А можно?       Юнги аж садится в кровати от возмущения. Ну не наглость ли? — Серьезно? — уточняет он, внимательно разглядывая этого нахала. — Не испугаешься в одной кровати с вампиром-то спать?       Пацан вздыхает и выдает: — А чего мне бояться-то? Всё равно ведь утром убьете. Хоть последнюю ночь посплю в комфорте. У вас полы без подогрева, очень холодно лежать… — Не вижу в холоде ничего некомфортного… — замечает Юнги. — Это заметно, — дерзит пацан.       Юнги понимает, что вся ситуация идет по какому-то не тому пути, но не успевает остановить себя, как предлагает: — Ну иди, ложись.       И откидывает край одеяла на другой стороне кровати. — Развязывать тебя я не буду, учти, — предупреждает он. — Еще начнешь в меня ночью эти свои серебряные стрелы тыкать… Они у тебя, кстати, тоже пластмассовые, чтобы ты знал. — Да? — мальчишка разочаровано останавливается на половине своего трудного пути (это с завязанными руками и ногами-то) к кровати. — А стоили в магазине как серебряные, честное слово! — В магазине игрушек, поди, покупал? — уточняет Юнги и не отказывает себе в удовольствии растянуть одну из своих ужасающих улыбок с фееричным обнажением клыков. — Нет, где всё для косплейщиков продается, — поясняет пацан, приглядываясь к юнгиной улыбке. — Там такие клыки тоже, кстати, продавались. — Такие клыки за деньги не купишь, — возмущенно фыркает Юнги, чувствуя, как под весом пацана прогибается кровать. — Ложись и не ерзай, а то я тебя к кровати цепями прикую.       Пацан укладывается — тоже вытянувшись по струнке — и замирает. Юнги вздыхает, поджидая, пока он уснет, и Юнги сможет уже встать и заняться своими ночными вампирскими делами: второй сезон «Настоящей крови» стоит на паузе с самого утра.       Но пацан вздыхает и вздыхает, потом, видимо, пригревшись, успокаивается. И Юнги даже думает, что, может быть, он, наконец, уснул, но вдруг в ночной тишине раздается вопрос: — А разве вампиры ночью спят?       Юнги снова садится в кровати и сердито оборачивается к своему неугомонному соседу: — Слушай, ну люди-то точно ночью спать должны, ты чего никак не угомонишься?       Паренек снова затихает, но через минуту жалобно поясняет: — Связанным спать неудобно… Я засыпаю только на боку или на животе…       Утро Юнги встречает неизвестным ему доселе ощущением чужого человеческого тепла и тяжести от руки и ноги, бесцеремонно закинутых на его ледяное вампирское тело нахальным недоохотником за вампирами. Как такое могло случиться, Юнги вряд ли смог бы объяснить сам себе, но точно помнит, что всё началось с его решения немного ослабить веревки, связывающие пацана — и сделано это было ни в коем случае не из человеколюбия, а исключительно чтобы угомонить уже ворочающееся в постели рядом создание.       Итог таков: древнейший вампир, который обязан внушать ужас и трепет своей смертоносностью, лежит в коконе из чужих конечностей и испытывает стыдное чувство ТОТАЛЬНОГО КОМФОРТА.       Пацан просыпается ближе к рассвету, и то только потому, что Юнги пытается выпутаться из его объятий, чтобы подняться с кровати и задернуть шторы, вероломно пропускающие с улицы бесящие Юнги лучи солнечного света. — Уже? — вздрагивает пацан и съеживается. — Что уже? — недовольно бурчит Юнги, шлепая в тапочках к окну. — Убивать уже будете?       Юнги вздыхает.       Не говорить же ему, что древний вампир Мин Юнги за всю свою тысячелетнюю жизнь не убил ни одного человека… Может, поэтому и живет так долго, умело обходя расставленные по планете осиновые колья? — Для начала позавтракаю, — сообщает он и уходит в сторону кухни.       Пацан тут же нарисовывается следом. — Кровью завтракать будете? — уточняет он и усаживается на высокий табурет, подтягивая под себя ноги. — Я бы тоже позавтракал бы…       Живот его показательно урчит, и пацан краснеет от этого недвусмысленного звука, сразу становясь похожим по цвету с пакетом крови, который Юнги достает из холодильника и бросает в микроволновку подогреть. — У меня человеческой еды нет, — ехидно замечает Юнги. — Я ж вампир, не забывай. — Совсем? — разочарованно тянет пацан, оглядывая полки холодильника, укомплектованные пакетами с темно-красным содержимым. — Жаль. На голодный желудок умирать как-то страшно… — Из человеческих продуктов приемлю только кофе, — поясняет вампир, — но за ним нужно в кофейню идти. — Я бы сбегал, — предлагает пацан, оживляясь.       И Юнги понимает, что момент настал. — Хорошо, — говорит он значительно, — но только не вздумай сбежать. Найду — убью сразу и очень жестоко, имей в виду!       Пацан испуганно мелко-мелко кивает и натягивает на себя брошенную вчера в углу ветровку. — Вы какой кофе любите? Черный без сахара? — Лучше латте, конечно, — Юнги подходит ближе. — Но сначала я должен поставить на тебе печать вампира, чтобы ты не смог сбежать, даже если захочешь.       Мальчишка смотрит на него с ожиданием. И, черт возьми, интереса в этом взгляде гораздо больше, чем ужаса.       Юнги подходит к нему совсем близко и цепляет двумя пальцами его мягкий теплый подбородок.       Все-таки у людей эта их теплая кожа — просто волшебство какое-то. Сколько Юнги ни жил, никогда не переставал удивляться.       Древний вампир наклоняется и мягко касается пухлых губ пацана своими губами.       Сейчас он поцелует его, парализующее дыхание вампира пропитает легкие пацана, яд всосется в кровь, дойдет до мозга, и память пацана сотрет навек все, что связано с вампиром Юнги и его, пацана, пребыванием в этом жутком доме. Потом Юнги поблагодарит мальчишку за то, что тот зашел, проводит его за дверь, и этот человек никогда больше не вспомнит о том, что с ним произошло, только будет какое-то время недоумевать, что он делал в этом незнакомом доме.       Так бывает всегда.       Юнги поступал так с миллионами охотников за вампирами.       Но почему это ИМЕННО ЭТОГО очень не хочется отпускать.       Юнги думает об этом, пока целует пацана, и вздрагивает, когда мальчишка вдруг углубляет поцелуй. Юнги порывается отстраниться, но мальчишка вплетает свои пальцы в жесткие волосы Юнги на затылке, и по ледяному вампирскому телу вдруг расплывается совершенно неожиданное приятное ощущение. Сшибающе с ног приятное, если быть честным.       Юнги все-таки отстраняется. — Всё, — говорит он хрипло, пытаясь выровнять дыхание. — Иди. — Ага, — кивает пацан немного заторможено, и взгляд его как-то странно и глупо плывет вслед за растекающейся по лицу улыбкой. — Я пойду.       Юнги провожает мальчишку до двери, выпускает на улицу и еще долго смотрит вслед, не находя в себе силы отойти от окна.       Такого чудика у Юнги еще не было. Юнги ловит себя на том, что улыбается, но потом вспоминает, что это, в принципе, уже и конец: очередная история, достойная записи в увесистом дневнике, закончилась так, как и должна была.       Древний вампир отходит от двери и достает из холодильника еще один пакет с кровью: тот, первый, забытый в микроволновке, перегрет и теперь непригоден для употребления. Потом, секунду поразмышляв, достает еще один пакет: скоро Чонгук должен вернуться из своего клуба, тоже, наверное, голодный явится.       В дверь стучат, и Юнги, ворча на ходу, что его рассеянный племянник, наверное, опять забыл ключи от дома, прошаркивает в своих тапочках и открывает дверь. На пороге стоит пацан. — Чем могу помочь? — невозмутимо уточняет Юнги: такое бывало — некоторые «жертвы», обнаруживая у себя провалы в памяти, пытались вернуться в этот дом и выяснить, что они тут делали. — Я кофе принес! — радостно демонстрирует пакет из Мака мальчишка. — Латте. Я еще пончиков взял, вдруг, вы тоже захотите? — В смысле? — недоумевает Юнги, вглядываясь в его воодушевленное лицо. — Быстро я, да? — перешагивает порог пацан. — Ваша печать работает, видите, я никуда не сбежал…       И резво скачет на кухню, водружая пакет на стол. — Я тут подумал, — сообщает пацан, вгрызаясь своими белыми неровными зубками в пухлый пончик, — а может, вы не будете меня убивать, а?       И Юнги молчит, уставившись застывшим взглядом на стаканчик латте с красивым сердечком, выведенным на пенке, охваченный странным чувством растерянности от того, что его вампирская печать в кои то веки дала осечку. — Я бы мог вам по дому помогать! — предлагает мальчишка. — Ну, не знаю, мог бы уборку делать иногда… в качестве извинений, знаете? Я много чего могу… Вон, газон у вас под окном зарос совсем. Я покосить могу. Еще что-нибудь… — Как тебя зовут? — хрипло уточняет Юнги, разглядывая это чудо, удобно устроившееся на табурете в его вампирской кухне. — Чимини, — улыбается пацан. И поправляется: — Пак Чимин. Я никому не расскажу, что вы — вампир, честное слово! — И откуда я знаю, что ты не обманешь? — хмурится Юнги, совершенно не понимая, почему вдруг всё пошло не так. — Так ваша же печать вампирская не позволит! — напоминает Чимин, расправляясь с пончиком и прихлебывая кофе. — Мы можем ее обновлять время от времени… Я не против!       И улыбается.       Так легко и светло, что Юнги думает, что, в принципе, наверное, если так подумать… он, кажется, не против тоже.