Не сказал.

      Коля всегда говорил, что любит его. Когда обнимал, когда с осторожностью заглядывал в глаза, когда они скрывались в безлюдном коридоре летного училища после занятий, когда гуляли вместе — всегда. Говорил просто: «Я люблю тебя», кажется, даже не стесняясь, и не требовал ничего в ответ. Ему не нужно было, чтобы Миша отвечал. Достаточно было того, что он просто рядом. А Девятаев смущенно хмурился и прятал глаза. Или чуть ли не бил Ларина, когда тот говорил это на улице и пытался незаметно ухватить его за руку. Ворчал «Дурак ты, Коля», и быстрым шагом уходил вперёд, за спиной слыша весёлый смех. Безусловно, Миша Колю любил. Очень даже сильно, но признаться в этом себе было сложно. Коле — ещё сложнее. Поэтому он просто молчал, стараясь показывать свои чувства через прикосновения. Ласково гладил Колю по волосам, обнимал, крепко прижимая к себе, целовал в щеку, затаскивая за угол после лекций, и полностью отдавался по ночам, шепча имя Ларина. Он стеснялся сказать такие обычные, на первый взгляд, слова. А Коля и не требовал. Коля просто был его миром и ничего взамен не просил. Их распределили по разным авиаполкам, когда началась война. На вокзале стоял гул, свистели поезда и рыдали матери, провожающие сыновей. Коля бегло осматривал лицо Девятаева, борясь с желанием поцеловать и рывком притянул к себе, крепко сжимая в кольце рук. На ухо прошептал «Я вернусь, Мишенька», и отстранился, грустно улыбаясь. Миша поверил. Наверное, зря. Девятаев судорожно сжимал в руках письмо. Коля погиб. Он не верит первое время, не верит и не понимает, что это правда. Но осознание, что он больше его не увидит, не услышит веселого голоса и не почувствует на себе тёплые большие ладони, накатывает медленно, с каждой секундой все больше и больше разрастаясь в голове и сердце. Больше он не услышит «Я люблю тебя» или мягкое «Мишенька», не увидит больше смеющихся глаз и от этого тошно. От этого никуда не деться и Миша с острой болью понимает, что Коля никогда не вернётся. — Коля, — сорвано шепчет Девятаев, глотает слёзы и прижимает к сердцу смятое письмо. — Коленька… Неверующий шёпот срывается с губ в тёмной комнате, освещаемой только тусклым светом лампы, когда Миша оседает на пол. Коли больше нет, а для Миши наступила долгая и холодная зима. — Хотелось бы, очень хотелось бы думать, что приближающиеся грубые голоса немцев — это орущие черти, встречающие Мишу у ворот ада, куда он свалился после падения своего самолета. Но зелёные деревья, голубое небо и влажная трава, колющая спину, которые увидел Девятаев, с трудом открыв глаза, доказывали обратное. Тогда он мало обращал внимание на спутавшийся парашют за спиной, быстро и испуганно осматривая нескольких немцев, что подходили все ближе. Тогда его охватила злость, желание отомстить за человека, которого у него забрали. Тогда ненависть распирала сердце, он направлял на них пистолет дрожащими руками и стрелял, не думая о том, что вряд ли в кого-то попадёт. Тогда хотелось умереть. Но патроны закончились, не дав ему выстрелить в висок. Истерика подкатывала к горлу, когда он лихорадочно нажимал на спусковой крючок, но слышал лишь глухой спуск курка. Дышать было нечем, а в ушах стоял звон от быстрых ударов сердца. Зима становилась ещё холоднее. Сковывала нутро, связывая удушающим страхом. В лагере сидел в кабинете, тяжелым взглядом осматриваясь, скользил по забитым, сжатым от сковывающего страха парням. Он не смотрел на вошедшего в помещение мужчину и поднял взгляд только услышав до жути знакомый голос. Эхо надежды промелькнуло в душе, заставив Мишу вглядываться в лицо вошедшего. Это он. Он ошарашено смотрел на Ларина, не сводя хмурого, недоверчивого, но в то же время полного надежды, взгляда, смотрел и смотрел, осматривал изменившееся, ставшее более мужественным, родное лицо, руки, которые наверняка остались такими же тёплыми. А немецкая военная форма, по крепкой фигуре сидевшая на Коле, проезжалась по сердцу холодным лезвием, заставляла хмуриться и проклинать всю Германию, в особенности тех, кто создал эту гадкую одежду. Ларин, активно рассказывающий о плюсах службы в немецкой армии и жестикулируя, повернулся в его сторону и замер, с трудом продолжая говорить. Всех потом распустил, стараясь не сорваться и не выставить мужчин из кабинета пинками, попросив одного Девятаева остаться. Миша на дрожащих ногах подошёл к нему, все так же с неверием осматривая и понимая, что он здесь. Что это его глаза, его улыбка, что это он. Это Коля. Его Коля. Ларин улыбается облегчено, не пытаясь даже скрыть выступивших слез на глазах. Сгребает в охапку Мишу, который медленно отходит от шока. Девятаев чувствует его родные ладони, сжимающие чуть ли не до хруста костей, и обнимает его в ответ, почти плача от радости. Он рядом. Наконец-то рядом. Живой. Главное, что живой. Девятаев отстраняется, непонимающим взглядом оглядывает немецкую форму и вопросительно смотрит в глаза замявшемуся Коле. — Я думал, — Миша откашливается, пытаясь немного увлажнить пересохшее горло. — Думал, ты погиб. Коля смотрит виновато, сжимая в ладонях его руки. — Пусть так и будет, Миш, — он улыбается натянуто, взгляд устремляя в пол. — Вернись я назад, посчитали бы предателем. Ты бы посчитал. А это даже хуже, если бы против меня настроился весь мир. Он качает головой, боязливо поднимая глаза. Боится наткнуться на осуждающий взгляд Миши, боится, что тот уйдёт. Он не может потерять его снова. Не может. Но видит в его глазах только блики непонимания и теплоту. Видит в его глазах оттаивающий лёд. «Глупый, глупый Колька. Как же ты мог подумать, что я буду против тебя, дурачок?». — Коль, полетели домой. Миша смотрел с надеждой, и от этого взгляда Ларину становилось больно. — Не могу, — он виновато опускал глаза, поднося руки Девятаева к губам и мягко целуя костяшки. — Но мы можем остаться здесь. Ты и я, Мишенька, навсегда. Только мы. — Мне домой надо. Нам надо. Миша гладил большим пальцем по щеке. С трудом поднимал отяжелевшие веки, с мольбой смотря на Колю. — Не получится, — лишь сокрушено прошептал Ларин, прижимаясь щекой к ладони Девятаева. — Меня отец не простит. — Ты чего, Колян, простит конечно, я все ему объясню, — Миша впивается пальцами в плечи Ларина, заставляя повернуться к себе. — Миш, не уходи, я прошу тебя… Я люблю тебя, Мишутка… — Коль, мы можем сбежать вместе, Коленька, родной, пожалуйста. Отрицательный ответ. Миша пождал губы, похолодевшим взглядом посмотрев в окно. — Мы все уже предатели родины, Миша, — Николай смеётся, рукой указывая на улицу. — Здесь. Здесь у нас будет и лучшее пиво, и зарплата и… Да все! Все самое лучшее, Миш. — Как знаешь, — Ларин вздрогнул от боли во взгляде мужчины. — А я попаду домой. Пусть и без тебя. Вырывает руки из ладоней растерянного Ларина, быстро шагает к выходу. — Миш, ты… ты чего, Миша? — произносит дрожащим голосом, и от этого у Девятаева сжимается сердце. — Миша, нет, Миш… — Не бросай меня, Миша! — голос Ларина срывается. — Миша, не уходи, прошу тебя, Мишенька! Лёд внутри снова замерзает, а он снова не сказал, что любит. Миша сбегает ночью с ещё несколькими ребятами. Бежит так быстро, что, кажется, легкие выплюнет прямо по пути. В ушах звенит, а воздуха предательски не хватает. Грудную клетку обжигает холодом. Он слышит громкую немецкую речь сквозь удары сердца в ушах, чувствует кто за ним бежит. Его присутствие всегда ощущалось по-особенному. — Миша, стой! Девятаев не слушает. Продолжает бежать от самого родного человека, игнорируя жгучую боль в ослабших ногах. Знает, что уйти не получится. Знает, но бежит. — Не стрелять! Сука… — цедит Ларин запыхавшимися голосом и кричит солдатам. — Не стрелять я сказал! Николай нагоняет запнувшегося Девятаева, опрокидывая их обоих на землю. Миша шипит из-за закрученных за спину рук, пытаясь вырваться. — Отпусти, мать твою! — Михаил дергает руки, стараясь выпутаться из мертвой хватки Коли. — Я все равно улечу, Коля! — Ты хоть понимаешь, какую дурость совершил, Девятаев?! — Ларин придвигается к самому уху, не обращая внимания на брыкающегося мужчину. — Тебя отсюда прямиком в крематорий увезут, Миша. Девятаев старается казаться таким же холодным, когда в надрывающемся голосе слышит волнение. — Все равно улечу… — За восемь месяцев в концлагере в душе Миши остаются только вечные метели, которые сносили все на своём пути и лёд, который не разбить даже гранатой. Исхудавшее тело ломило болью после каждодневных работ, синяки под глазами выделялись на бледном лице, а синяки на теле от сильных ударов дубинками расцветали фиолетовым. Девятаев существовал, на жизнь не было никаких сил. Да и жить там было невозможно. Лишь медленно сходить с ума, каждый косой взгляд на себе принимая за провокацию, и бешеным зверем метаться по клетке из-за давящей тревоги. С самого начала вариантов было два — остаться воевать на стороне врага, либо умереть. Миша выбрал третий — бежать. Несколько недель было потрачено на изучение немецких слов по медальонам, найденным в старом самолете. Ещё несколько — на подготовку. Но истерика каждый раз подкатывала к горлу, когда он видел перед собой Колю. Все так же ярко улыбающегося, в той же, что и он, Миша, полосатой форме. Говорил, что ему обязательно удасться улететь. Что он верит в него. Больно. В день побега все шло более, чем хорошо. Хорошо, пока за два часа до обеда Девятаев не увидел Колю, которого отправили для идентификации беглеца. Ноги задрожали, а в горле встал ком, когда он, не сводя с Ларина внимательного, напряженного взгляда, поспешно прятался за большое деревянное колесо под непонимающие взгляды парней. Лишь бы не увидел. Когда они стояли в шеренге, сердце норовило пробить грудную клетку быстрыми ударами. Миша прятал взгляд, когда Коля проходил мимо, осматривая каждого в первом ряду. Все такой же родной, но теперь ещё и чужой. Хотелось прикоснуться, обнять сильно-сильно, но Коля больше не тот. Как и Миша. — Твою мать! Девятаев чуть ли не орет во весь голос, когда самолёт начинает падать. В памяти быстро проносятся слова Коли «Там хитрость такая: триммер находится под сидением. С правой стороны». — Вот он триммер, бляха муха! — Миша быстро заводит руку за сидение, пока ребята тянут штурвал на себя. — С правой стороны! Они выдыхают, когда самолёт выравнивает высоту. Миша прикрывает глаза, сглатывая вязкую слюну и снова устремляет внимательный, но измученный взгляд в небо. Поднять самолёт было тяжелее, чем он мог представить. Неповоротливую машину пришлось разворачивать по взлётной полосе, надеясь, что пули очухавшихся немцев не попадут в самолет. Сил одного Девятаева не хватало, чтобы колёса наконец оторвались от земли, а преградивший на машине дорогу Ларин выбил из головы последнюю надежду. Но они взлетели. Сквозь ноющие мышцы рук, сквозь адскую нервотрепку — взлетели. Смогли. — Пройдет товарищ сквозь бои и войны Не зная сна, не зная тишины Любимый город может спать спокойно — Миша судорожно выдыхает, смаргивая выступившие слёзы и шмыгает, вытирая нос рукой. — И видеть сны, и зеленеть среди весны Любимый город может спать спокойно И видеть сны, и зеленеть среди весны Когда ж домой товарищ мой вернется За ним родные ветры прилетят Любимый город другу улыбнется. — Знакомый дом, зеленый сад, веселый взгляд. В эфире слышится громкий задорный голос, заставляющий Девятаева напрячься. О, он знает, кто это. Конечно, знает. — Девятаев! Чего не подпеваешь? — Кто это? Миша нервно озирается по сторонам, как и Соколов, сидящий рядом, и мертвой хваткой цепляется за штурвал. — Слова забыл? Михаил мрачнеет, кидая беглый взгляд на Соколова. — Ларин. — Грустная песня, да? — Коля усмехается. — Как на похоронах, Мишка. — Сука… Голос Ларина сдавливает сердце, выбивая из головы все мысли. Слишком больно осознавать, что боя с ним не избежать. — А ты кстати знаешь, зачем люди поминки устраивают? — Коля оживает, тараторя бодрым голосом. — Зачем мертвецов поглубже в землю закапывают? — Зачем? У Миши стальная хватка на штурвале, ребята замерли, готовясь к атаке. Мышцы напряжены, мысли в голове путаются. Слышен только Ларин. — Потому что им нельзя, чтобы мертвецы обратно к живым возвращались. Нужно чтобы все попрощались и забыли. Есть конечно такие, которые обратно лезут. Детишек малых пугают. За жизнь цепляются… Он на мгновение замирает, будто задумавшись, а потом воодушевленно продолжает. — А мы с тобой мертвецы! Слышишь, Девятаев?! Приказ 270 помнишь? — его голос становится тише и мрачнее. — Мертвецы не должны возвращаться к живым. Ты никуда не летишь, Миша. — Отпусти меня. Девятаева чуть ли не трясёт. Голос хрипит, холодный пот течёт по лицу и скатывается за шиворот. — Отпусти, говоришь. — он натянуто хмыкает, мотая головой. — Не могу. Колин голос срывается на шёпот и Миша слышит бьющуюся в нем боль. Ларин снова начинает громко петь, набирая скорость и приближаясь к самолету Девятаева. У Миши сердце заходится в бешеном темпе, руки дрожат и он слышит сиплые крики ребят, отвечающих на обстрелы Николая. Больно. Безумно больно. Но здесь, в небе, они не товарищи. И уж тем более не влюблённые. Девятаев замирает, видя, как Коля подлетает и сравнивает их самолеты. И теперь могут видеть друг друга через кабины. Коля — измученного Девятаева. Миша — нервного Ларина, у которого в глазах плескается сожаление. — Я ж тебя предупреждал, Девятаев. Шансов нет. Миша смотрит на него через кабину, не отрывая взгляда. Коля бегло его осматривает, облизывая пересохшие губы. — Миш, садись. Садись, дурак! — Ларин переходит на шепот, показывая большим пальцем вниз. — Садись. Девятаев лишь набирает скорость, уходя от Коли. Он не собирается останавливаться. Даже если об этом просит человек, ради которого он готов был остановить Землю. — Вот дурачок… Кто-то из ребят попадает в Колю, в его самолёт и все нутро замирает, заставляя Мишу ещё больше нахмурится. — Миш… Миша… — Коля улыбается, стирая с лица капли крови. — Стрелять в безоружного друга это как-то не по-советски У Девятаева внутри ураган бушует. Если бы не война, если бы они не расставались. Если бы… Все было бы хорошо. Если бы не война. — Коля… Коля, хорош, — Миша запинается, пытаясь высмотреть в небе его самолёт. — Линия фронта рядом, давай домой, Коля! Эхо призрачной надежды, что Коля согласится, пулей проносится в голове. Он ждёт ответа, и секунды проносятся медленней, чем обычно. — Да куда я полечу, Миша… Кого я там обрадую? Отца?! — Полетели домой! мы скажем, что ты с нами был, Коль! Нас простят, Коля! — голос грозит сорваться, когда слёзы наворачиваются на глаза. — Слышишь?! Коля, ты слышишь меня?! Гнев вырывается из горла вместе со словами, вместе с солеными слезами. — Слышу я тебя, Миша, слышу. — он молчит несколько секунд, сглатывая слюну и пытаясь привести мысли в порядок. — Только пути у меня обратного нет. Самолёт Ларина дымится темным дымом, а Девятаев старается не смотреть. Что угодно, лишь бы не видеть этого. — Мишенька, слышишь меня? Ты прости меня за все, Миш! — дрожащий голос бьет по ушам, заставляя потухать каждую оставшуюся лампочку в сердце. — Миша! Отцу… Отцу не говори… — Я люблю тебя, Мишенька… — Не скажу. Девятаев плачет, когда видит падающий самолёт Коли, который с каждой секундой все ближе и ближе приближается к земле и оставляет за собой след темно-серого дыма. Внутри потухает последняя лампочка. — Обещаю. Лед каменеет, метель усиливается, застилая глаза и не оставляет ни единого просвета. Коля погиб. Теперь уже навсегда. А Миша так и не сказал, что любит.