Абсолют

Ледяная корка по тротуарам сомкнулась плотно и цветом напоминала дождь и Петербург. Воздух был колкий и золотой, он заливался за шиворот и трепал волосы. От неосторожного движения повеяло холодом и мыльной водой. Светофор мигнул истерично-алым – почти таким же, который отбивал края на тетрадных листах. Илья дёргано натянул шарф на нос и ткнул в кнопку ещё раз – не попал с первого. Истерично-алый сменился зелёным, и Томин незаметно влился в людской поток. От универа до дома идти было сорок пять минут пешком – и пятнадцать, если на автобусе и потом ещё четыре минуты от остановки. Хотелось пройтись, проветриться и привести мысли в порядок: после четырёх пар голова трещала просто невыносимо, он не успел нормально позавтракать, только проглотил немного простывшего чая и полбутерброда – на пару всё равно опоздал, чего уж, лучше бы нормально поел, – ещё и не удалось поспать на лекции. Ему бы сесть в автобус, привалиться к холодному влажному стеклу, и спокойно доехать до пункта назначения. Ему бы голову остудить, а то забита всяким бредом, который жарит кость черепа насквозь. На общих лекциях в поточной аудитории Илья всегда садился на последние ряды скамей, чтобы иметь возможность беспрепятственно болтать с соседями, спать, есть, писать домашку на следующие пары и заниматься прочими важными делами. Он частенько пробегался взглядом по головам, высматривая одну единственную яркую макушку. Томин не мог объяснить себе, почему он высматривал друга детства – они росли вместе, в одном дворе, учились в одной школе, и волей случая оказались в одном университете. Хотелось волей случая оказаться на одном ряду, на одной скамье, но Илья никогда не садился у дверей, предпочитая безопасную высоту. Нечто тяжёлое и горячее всегда ворочалось у него в животе каждый раз, когда Енисейский поворачивал голову и его точёный профиль всплывал из кровавой рвани его волос. Улицы были разбиты светофорами и людьми. Кто-то пихнул Илью в бок на переходе, пока он на ходу возился с клубком наушников. Илья любил долгие и бесцельные пешие прогулки, ему нравилось наблюдать жизнь изнутри, быть её частью, оставаясь при этом сторонним наблюдателем. Сначала перейти дорогу, потом свернуть налево, через сквер дойти до перекрёстка. Землисто-ледяная кашица скрипела под ногами, Илья старался подогнать-подстроить свой шаг под ритм: на практике было проверено, что так мысли быстрее выветриваются из головы, оставляя после себя блаженную пустоту. Написал Юрчик. Скинул в телегу с десяток фотографий – наверняка это была пропущенная Ильёй первая лекция, – записал голосовое на три минуты, прислал кругляшку и отправил свой любимый стикер с негром, который вешался в ванной на туалетной бумаге. В голосовом Юрчик пересказывал, что было на лекции, а в кругляшке – широко улыбался, его лицо бледным пятном проглядывало из недр подбитого мехом капюшона, а на фоне кто-то недовольно и знакомо бурчал. Негнущимися пальцами Томин отстучал короткое «спасибо» и поскользнулся, как дебил улыбаясь в телефон. Каким бы ёбнутым не был Татищев, Илья был благодарен жизни за такого друга. Лёгкий морозец щипал кончик носа и щёки. Недавно кончился ноябрь, но на улице было тепло и нежно; а может, Илья просто умел мёрзнуть в неподходящую для этого погоду. Он снова уткнулся в телефон. Дисплей показал кучу мусорных уведомлений и призрачную надежду, что он уже сбежал с пар и спокойно сидит дома, и Илья его не увидит. Томин поднял глаза от телефона. Увидел. Эх, чёрт. Руслан сидел во дворе на лавочке у его, Ильи, подъезда, в расстёгнутом пальто, закинув ногу на ногу. Клетчатый шарф обнимал его плечи, длинно свешиваясь справа – по обмёрзшей лавочке, касаясь кисточным концом гадкого асфальтового льда. Руслан был похож на одну большую насмешку. Он курил, безмятежно уставившись в небо. Илья чертыхнулся про себя – вот ведь зараза, ждёт. Его ждёт. – Привет. У Руслана была дурацкая привычка никогда не носить перчаток и обезоруживающе улыбаться, не пряча за этой улыбкой ровным счётом ничего. Илья складывал это всё исключительно в одну привычку, потому что перчаток он и правда никогда у него не видел, а так улыбался Руслан только ему. Несмело и выжидающе. Непонятно. Загадочно. Неясно. Но тем не менее – обезоруживающе. Илья всегда терялся под его бисерным, похожим на решето, взглядом. Вот и сейчас Руслан улыбался ему одними уголками губ. Илья покатал по зубам и прикусил штангу, прикидывая, стоит ли ему вообще вступать в разговор. – Привет. – Быстро убежал сегодня, – Руслан вытянул ноги и каблуки его осенних брог с хрустом царапнули по промёрзшей земле. Он зажал сигарету между губ и лениво потянулся. Илья промолчал. Вытащил один наушник. Отвечать ему было нечего. Внезапно он почувствовал, что замёрз. Так они и замерли: Руслан, раскинувшийся по лавочке, и Илья, стоящий над ним как истукан. Это было похоже на классическую картину эпохи возрождения; ренессанс или рококо: такое же гротескно-неясное, летящее и волокнистое, то, в чём Илья не разбирался ни на счастье, ни на смерть. Ещё чуть-чуть – и он бы рассыпался перед Енисейским как драже скиттлз, или растрескался – как тонкие некачественные, изношенные нитки, обязательно белые. Их связь была шита белыми нитками: они неумело пытались сделать вид, что её нет. Они с Русланом не были друзьями, по крайней мере такими, которые бы ходили вместе в и из универа, благо жили рядом, или вели задушевные беседы за бутылочкой пива. Они и никогда не прыгали вдвоём по заснеженным заброшкам, не бывали друг у друга в гостях, не валяли друг друга в снегу, не ждали друг друга после школы, чтобы пойти погонять в футбол, не делились впечатлениями от прочитанной книги или нового фильма в прокате. Они – ничего. Они были друг другу почти никем. Всего лишь мальчишки, выросшие в одном дворе, всего лишь мальчишки, изредка кивающие друг другу в качестве приветствия и меняющиеся странными взглядами. Всего лишь юноши, которых не связывало ничего: кроме детства в одном дворе и одного полупьяного не-случайного поцелуя. Слишком много «не-друг-друга» для тех, у кого почти не было точек соприкосновения. Никто из них не заметил, как белые, натянутые между ними нитки окрасились красным. – Как обычно, – пожал плечами Илья. – Можно подумать, твоё «как обычно» – это сбегать, когда не знаешь, что делать, – Руслан выудил из кармана пальто пачку сигарет и зажигалку, ловко прикурил. Стало не по себе. Илья фыркнул в шарф. С Русланом совершенно не хотелось разговаривать. Причина была проста: тот поразительно точно умел угадывать, что скрывается в душе его собеседника. – Ты не вернул мою зажигу. Руслан изогнул бровь, прокручивая в пальцах зажигалку с ярко-алым корпусом. – Ты не забрал свою зажигу. – Тогда – дарю. Енисейский ещё с секунду смотрел на него, а потом вдруг рассмеялся чудесным колокольно-рокочущим смехом. Кровавая рвань его волос разметалась по лицу. «Идиот», пробормотал он, посмеиваясь, и Илья глубже засунул нос в шарф. Уголки губ предательски дрогнули. В следующий раз они нормально увиделись через несколько недель. Илья и раньше-то не считал их встречи, а сейчас и подавно не обращал на них внимания. Он только наблюдал, изредка и издалека. Ещё прилежно ходил на пары, пропуская между делом первую, прилежно писал конспекты – дома, когда их удавалось вытянуть у того же Юрчика в обмен на банку энергетика и булку с вишнёвым джемом, которые продавали в буфете на четвёртом этаже и которыми обычно его кормил Уралов. Юрчик был без ума от этих булок, и, Илья был уверен, если бы можно было до конца жизни питаться каким-то одним продуктом, то Татищев выбрал бы эти чёртовы вишнёвые булки. Томин искренне любил Юрчика совершенно чистой дружеской, братской, если угодно, любовью, принимал все его заёбы и дружил со всеми его тараканами, но вот эту одержимость булками понять никак не мог. Илья поправил лямку рюкзака и зашарил по карманам в поисках мелочи. Он ткнул на пару кнопок и громоздкий автомат выплюнул ему в стакан кашистое подобие капуччино. Томин скривился, но стаканчик забрал. Надо же закинуть что-то в желудок перед двумя семинарами. На протяжении всех трёх часов Илья клевал носом, изредка вскидывая руку и брякая что-то в ответ на адресованный ему вопрос. Сидящий рядом Костя был хмур и по обыкновению молчалив, иногда задевал локтем, и изредка кидал на него долгие, кипятошные, пропитанные нежностью взгляды. Илья знал, что это не ему – слева от него, подложив под голову рюкзак, прямо на парте спал Татищев. После пар Илья снова оккупировал кофейный автомат. На противоположном конце холла он заметил всплеск червивой крови. Руслан был похож на странгуляционную борозду, на пресловутый всплеск крови и на одну большую насмешку. Над ним, Ильёй, над всеми вокруг, над университетом, первыми парами, миром, зажигалкой с красным корпусом, безмолвностью бытия и сладостностью случайных встреч. Кажется, после той пьянки год назад на квартире Кости в их не-до-отношениях что-то неуловимо изменилось. Илья всё ещё ненавидел и одновременно сердечно благодарил Юрчика за его глупое задание в «правда или действие». Надо было отдать ему должное – он не был настолько уж беспросветно невнимательным. Хотя это с какой стороны посмотреть. – Ты всё? Илья дёрнулся от неожиданности и резко обернулся. – Угу, – машинально кивнул он, отступая в сторону. Аня протиснулась мимо него к автомату и зашуршала сумочкой. Мимо пронёсся Юрчик, за которым летел Костя. Илья хмыкнул. Вот какой парадокс: нескладный и тощий как палка Татищев производил в разы больше шума (буквально из ничего), чем Уралов, который олицетворял собой словосочетание «тихая мощь». Тощий как палка Татищев к тому же питался исключительно вишнёвыми булками – судя по наблюдениям Ильи, который никогда не видел у него другой еды, – и, кажется, близко дружил с быстрым метаболизмом и гастритом. Ах, какая пара… Руслан заметил Илью и несмело вскинул руку. И улыбнулся. Илья отзеркалил его жест, внезапно осознав, что ему ничего не надо, лишь бы только смотреть в тревожный омут тускло-зелёных глаз. Он помотал головой, сбивая наваждение. Дома его встретили холодные полы, натужно скрипевший голый стол и тишина. Илья через голову стянул рубашку, не расстегнув несколько пуговиц, и засунул её в стиралку. Её, стиралку, он, надо признаться, немного побаивался: старая коробка, иногда трясущаяся в таких диких припадках, что вместе с ней тряслась хлипенькая, крошечная раковина, ванна, шкафчики, сердце, подвешенное к горлу за жилу, подъезд и синюшное небо. Нестерпимо хотелось размозжить себе голову, лишь бы не думать. Илья пошуршал по шкафчикам, выискивая коробку с чаем. Крупчатая вода, которая лизала стенки прозрачного, новенького чайника, закипала медленно и лениво. Илья ждал, пока закипит чайник, и, скрючившись на стуле, задумчиво крутил циркуляры в ухе – сначала один, потом другой. Эта монотонность странно успокаивала, отвлекала и опустошала голову. Надо было избавляться от этой дурной привычки: он только недавно отучил себя от постоянной и неосознанной игры со штангой, хоть это и далось ему титаническим трудом, и новая привычка была ему абсолютно не нужна. Илья открыл общую беседу группы в телеге. Нашёл знакомую плёночную аватарку: сине-розовое освещение, смазанные черты лица, блестящий отблик бешенства в глазах. В диалоге было пусто. Только в самом центре раздражающе маячил глупый стикер, так и напрашиваясь на то, чтобы на него нажали. R Льва, маячило в самом верху экрана. Илья занёс дрожащие пальцы над клавиатурой и замер. По хребту пробежал дрожащий холодок, ладони мгновенно вспотели. Почему он выбрал именно такой ник в телеграме? А почему именно эту аватарку?

привт

привет

Илья отложил телефон и взлохматил волосы. Потом пригладил их, снова схватился за телефон, открыл пустой диалог, снова хотел что-то написать, но обессиленно откинулся на спинку стула и признал своё поражение. Вспомнился тревожный омут тускло-зелёных глаз. Щёлкнул чайник. Руслана не надо было любить – он любил себя сам, компенсируя то чувство, которое Илья мог бы ему отдать, и совершенно не замечая этого. Руслан был похож на чёрти что. Руслан был отличником и одновременно последним распиздяем. Руслан любил песни «Модерн Токинг» и ненавидел жёлтый цвет. Руслан был тем, кого Илья, кажется, любил.