По ту сторону

Боль усиливалась. Маленький демон давно уже поверил в то, о чем предупреждал его живучий рукастый жиртрест, а именно — демонам тут долго не отводится. Он то и дело огрызался на своего товарища, постоянно обижался, свернувшись в самом дальнем уголочке пещеры, потому что не понимал, почему тот не испытывает таких же страданий вместе с ним. Почему не целует его, чтобы успокоить, унять отъезжающую медленно, но верно крышу, почему приносит так мало всяких птичек и белочек, лживо оправдываясь неповоротливостью. Почему смеется над ним, называя задохликом. Иной раз хотелось просто сомкнуть веки, сбежать подальше куда-то во тьму, позабыть на время изматывающие ломки: что он и начал делать, о боги, в какой-то момент. Когда Кеиджи впервые отключился, Нечто не на шутку обалдел от такого события. Рассказал потом, как позвал раза три, прежде чем легонько пощекотать выпирающий позвоночник, а после и убедиться том, что пригревшийся на его теплом животе парень, доверчиво обмякший прямо в лапах монстра, действительно крепко спит. Многорукий поведал, что прождал, наблюдая милейшую картину, не минуту и даже не полчаса, в итоге так и не дождавшись, что замерший в обнимку с «подушкой» Кеиджи распадется на атомы, превратится в пепел или начнет разлагаться. Открыл глаза юноша уже на пушистом мхе. Удивительно, как осторожно его переложили, все чтобы отлучиться в лес и вернуться после этого как шарик, обратно: ужасно довольным и до треска напихавшимся дьявольской плотью. Очевидно, переставшей регенерировать тотчас, как жертве пришлось очутиться в необычном брюхе. Пробуждение, однако, как и в целом новый опыт пребывания в мире грез, не принесло ему новых сил. Как и в последующие разы. Скорее, просто помогло сэкономить имеющееся. Парень нехотя отлип от мягкой земли несколько часов спустя, проморгался, еле вспоминая кто он и где, пока Нечто посмеивался над его заспанным, потерянным видом. Такие способности просыпались не в каждом демоне, Кеиджи мог бы назвать себя одним из поистине уникальных. Впрочем, будучи уже совсем почти не способным и руку без усилий поднять, черт все еще держался в светлой памяти на крови братьев меньших, что любезно предоставлял ему Демон Рук. И сон, как нечто побочное, вполне вероятно нарисовался в его жизни в качестве защитной реакции организма от стремительно подступающего голодного безумия, что отсрочивалось этой диетой. Все заключенные, отловленные примерно в одно и то же время с ним, понемногу начинали уже выползать на солнце. Лесистая гора, окруженная глицинией, практически ежемесячно пополнялась новыми монстриками. Выживших тварей намеренно делали ослабленными и мало соображающими к началу очередного Отбора. Сны он видел не всегда. Те что видел — благополучно забывал. Был, по правде, один из немногих, что он сумел сохранить в голове, возможно, еще и потому, что сон этот сопровождался странным, неприятным опытом, обыкновенно именуемым как сонный паралич. Кеиджи даже поделился этим позже с Нечто. К слову, последний снился ему поболее прочих абстрактных вещей, что память нещадно вырезала — просто он постоянно был рядом, и в силу своей «широкой кости» неизбежно мельтешил все время перед уставшими глазами. Парень долго не решался, но потом рассказал: — Ты напал на меня и съел… было страшно, и в желудке у тебя воняло. Прости, но я даже проснулся, как будто от удушья. Причем на спине, и шевелиться не мог, хотя уже открыл глаза. Чтоб ты знал, я никогда на спине не сплю. А тут такое. А потом оглядываюсь — тебя нигде нет. И как будто кто-то чужой спрятался там, где я не вижу, голова-то не поворачивается — и вот-вот настигнет. Отвратительное ощущение. В конце концов я просто уснул обратно… Мутант влажно чмокнул его в шею, воркуя хрипловатым голоском, что никаких чужаков здесь еще полгода не будет, и бояться «моей ягодке» нечего. Мол, все это лишь воображение. Голос его рождался не столько из горла, сколько из самих глубин зеленого чрева, и желудок демона справедливо рассудил: нет, Кеиджи мы никогда не съедим, парень четко это услышал. Старший обнял, как будто с любовью, многозначительно держа крошечное по сравнению с ним тело паренька лапищей прямо под недоверчивую задницу, и усмехнулся в губы своей детке, что тот даже наощупь стал слишком тощий, и на самом деле выглядит невкусным, даже для глупого сна. Интересный ответ, по правде говоря, особенно учитывая ту ехидную сытую ухмылку, с которой Нечто вновь и вновь приползал, бывало, под самый рассвет, из чащи черного леса. Леса, полного таких же худеньких, маленьких сладких чертят… Будь они оба людьми, со стороны наверняка смотрелись бы комично. Младший как-то задумался об этом и решил, что в человеческом мире, пожалуй, таких дуэтов как они банально не существует. Два человека с ощутимо отличающимся финансовым статусом, с огромной разницей в возрасте. Разве что, оба симпатичные. При этом, кто из них больший пессимист и зануда было очевидно, и это далеко не Нечто, который, собственно, годится принцесске-Кеиджи в отцы, если не в деды. Но все еще друзья, частенько занимающиеся сексом. Можно было бы сказать, что строгость и трусость богатого мальчишки всегда была естественным следствием воспитания, в то время как природная гибкость и развязность простого мужчины всего лишь заиграла ярче, стоило тому почуять привлекательную молодость, впервые по-настоящему раскрыть свое сердце. Но как бы не так. Взгляд Нечто прохладный, надменный и непонятный. В нем не чувствовалось и капли той самой, настоящей. Скорее… озорство? Жадность? Даже не какие-нибудь родительские чувства, и не самоутверждение. Но скорее так, как когда играешь с котом, подвязав игрушечную мышку на веревочке: а зверь вдруг поймал ее, и не пускает. Аккуратно покусывает, жует, будто и впрямь хочет съесть, словно вещица дорога ему сейчас, и тебя оцарапают, как только попытаешься забрать. Он бывал и ласковым, и очень нежным, но мальчик боялся бесповоротно привязываться к мужчине. Чудовище всегда оставалось чудовищем: парень угадывал это по его глазам, но ему все равно хотелось этого тепла, когда оно пылало. Младший полюбил его, скорее, физически. Полюбил его большое, теплое, мягкое тело. Спроси напрямую, здоровяк, в свою очередь, ответил бы просто — «ты мне нравишься», и маленького демона бы это устроило. Ведь потянулся тогда лишь за возможным приютом, не так ли? За банальным покровительством со стороны старшего, но никак не за любовными отношениями. Какие-то новые чувства здесь — лишь приятный бонус. Опасный, ужасно интересный. Сам Кеиджи действительно всегда был чуточку серьезнее, чем от него могли бы ожидать. Из-за переживаний, в частности за любимого братишку, и желания быть достойным наследником. Прилежным и исправным. Умеющим подлизываться, когда это нужно, всюду искать подвох и применять расчет, а уж потом проникаться чужой искренностью и добротой — если такое, конечно, ему открывалось. Одновременно с тем быть готовым в любой момент среагировать, схорониться и оградить себя от проблем. Это было у него в крови, а вовсе не из-за строгого воспитания. Впрочем, окружение все равно не могло не оказать на него определенного влияния: известно, что высшее общество не терпит легкомысленных, неосторожных людей. Парень вырос именно таким, каким было большинство. Из тех, кого он прежде знал. Попав в уязвимое положение, отчаянно хотел найти убежище, просто испугался, совершенно не зная, что ему делать. А прожорливый старик нашел его милым. Оценил, как тот сам пришел к нему и доверил свою судьбу, так что назвал своей деткой и ягодкой. Важно ли это теперь? Таким монстрам как Кеиджи и Нечто больше ничего уже не осталось, кроме как держаться друг друга, и однажды случайно не съесть. В мире демонов для них вымерло все, кроме стремления выжить. И вот тогда Кеиджи снова приснился сон. Второй, что он зачем-то запомнил. Наверное, так случилось из-за того, что сон этот вышел самым странным и особенно ярким. — Ненавижу напыщенных, трусливых идиотов, — процедил в этом сне Демон Рук. Маленький демон поднял голову и взглянул на своего кореша. Огромная тень того скрывала в себе рогатого, точно протянувшейся в его сторону мантией. Вокруг — расстелилось бескрайнее поле из синих цветов ликорис. Как их еще называют, паучьих лилий. Его брови медленно поползли было вверх, но он не успел ничего возразить. — Я зна-а-аю, чего он боится... — протянуло бледно-зеленое существо, — Догадаться не трудно. Впрочем, не особо-то он это и скрывает. По его излюбленной манере постоянно прятаться и хоронить вместе со своими телохранителями собственное имя — это очень, очень заметно… его бесит такая уязвимость. Он надеется избавиться от нее, боится вновь ощутить, каково это — пребывать на грани от неизбежного конца. Маленький демон уже совсем ничего не понимал. Неужто… многорукий взаправду презирал Великого? Того, кто дал ему силу? Это абсурдно. Озвучивать такое — о вечном, всемогущем, бессмертном короле демонов? Да как бы он только посмел. — О чем ты говоришь? Господин вовсе не ничего не страшится. Напротив, он делает все, чтобы демоны ни в чем себе не отказывали. Не говоря уже о том, что ты сам до сих пор жив благодаря ему. Ты прожил множество десятилетий, не утратив и капли своих сил. И проживешь еще столетия, ведь демоны бессмертны. Вместе со своими последователями он бережет наше общее будущее… хочешь, чтобы клинки Хашира однажды добрались и до тебя? — Хашира глупцы. Они еще смешнее, чем этот по уши влюбленный в вечную жизнь беглец. Совсем не ценят свое существование… — отвечал многорукий, — Жестоки и безрассудны. Думают, что могут на что-то повлиять, но очень любят истреблять. С удовольствием складывают собственные жизни в погоне за тем, чтобы успеть забрать с собой как можно больше чужих. Та цель, за которую якобы сражаются с Музаном — отыщу в глубинах преисподней! Их предводитель всего лишь хотел избавить свой клан от проклятия… хорошо совместили приятное с полезным, ха-ха, несколько спасенных от смертельной болезни мужчин взамен на головы обращенных в демонов людей. Море из голов! — захихикал он. Кресты дрогнули, парень слегка поежился. Однако слушал ее. — Эта их игра, эта славная, чудная игра в карателей… они придумали ее себе, чтобы научиться спокойно спать после всего пережитого. Они утонули по горло в крови. Готовы пачками вымирать, лишь бы как следует кому-то отомстить, что-то доказать или просто отыграться, наслаждаются развязанными для этого руками. У каждого из этих убийц выискалась собственная причина вступить в организацию, да только все не то, что имело бы хоть какое-то отношение к формальному, общему делу. Которое в действительности делало бы их теми, кем они себя считают. На кого претендуют. Сильно ли, в таком случае, они отличаются от «нелюдей»? Проклятых, столь же не способных сопротивляться соблазнам, задушенных судьбой, сдавшихся или вообще, блять, просто случайных жертв? О, еще как отличаются. Ведь по венам не циркулирует яд, отравляющий душу — а кровь и боль им, решительным палачам, нравится не меньше. И ведь тоже вроде что-то сподвигло, больно повыдергивало из родных мирков, так трагично. Но все это — не-ет, далеко не породило в убежденных, «доблестных» человеческих сердечках рвение потратить на кого-то другого хоть секунду своего драгоценного, исключительно важного времени. Спасти чью-то жизнь — как же это смешно! Нашлись вещи приоритетнее. Таким героям не суждено избавить мир от зла, потому что им этого никогда, за все их существование, не было нужно. Редко, но я ощущал, что вижу перед собой человека. Мало таких было. Чистое сердце, а намерения, представляешь — искренние. Вот эти, пожалуй, могли бы уничтожить весь легион. Сотворить хоть какие-то перемены. Быть может, и в ближнем, чтобы не пришлось прорубать себе путь в одиночку. Столетиями ничего не менялось, и это неудивительно. Кругом до сих пор мне на радость остаются одни несчастные, запутавшиеся, вкусненькие души… — он осторожно облизнул губы, обращая взор на луну, — Хотел бы я дожить до судного дня, и сожрать их всех за раз, вместе с твоим господином, да боюсь в это тело не влезут. За такие слова — только смерть. Сон рисует, как Дьявол сам выбирается из-под земли, возникает прямо перед этим его странным зеленым другом, и протягивает в его сторону руку. Взгляд его рубиново-красных глаз полон презрения и ненависти. Тонкие, аристократически белые когтистые пальцы сжимают воздух, словно хватают за горло, применяя единственную и неповторимую магию крови. Маленький демон почему-то остается доволен. Руки сдувает как ветром. Алые брызги разлетаются прямо на цветы, не способные заново вырасти обрубки испуганно втягиваются обратно в плоть, блокируемые верной единственному хозяину кровью, что в них течет. Сейчас он контролирует каждую его клетку. Монстр только хрипит, расплывшись по примятой высокой траве: он уязвим так же, как был тогда, когда позволил Кеиджи иметь себя. Такой же медлительный, неповоротливый, огромный и беспомощный. Словно в капкане в своем обличии. Да, судить будет только Древнейший. Творец, вне себя от злости, решает что зря упустил из виду этот экземпляр. Стоило дать ему больше, может, не обнаглел бы. Не тянулся бы своими лапами туда, куда не следует. Породил, прикинул возможности, но очень скоро посчитал его слишком маленьким и не видным из себя. А зря, и пора бы это наконец исправить. Кеиджи чувствует страх перед Королем, но не спешит убегать: ему любопытно, что он сделает с дефективным демоном. Его подсознание вожделеет придумать, что же бывает с теми, кто посмел всех обхитрить. Все эти преспокойные, невозмутимые улыбочки Нечто просто раздражали… ведь он дерзнул пойти в обход своего пути. Отличался, но вел себя так, словно это нормально. В то время как другие вокруг него — всегда просто дохли. Господин присаживается рядом с бесформенной массой без рук и ног — с размаху вонзает руку по локоть туда, где предположительно должно было притаиться демоничье сердечко. Тот только вздрагивает, обездвиженный, точно выброшенная на берег медуза: тяжело сотрясаясь всем телом, он давится стоном. Создатель бесцеремонно копошится в рваной дыре промеж упавших по сторонам грудей, быстро находит там крупное, мощное сердце твари. Ловит в ладонь. Оно, горячее, дергается внутри, ритмичными, сильными сокращениями, отчаянно стучит, обливаясь кровью. Вскоре оно начнет биться быстрее, еще быстрее — охотно разгоняя по организму литры новоприбывшего, алого проклятия. От такого у монстра сразу закатываются глаза. Его расчлененное тело выгибает, а из смрадной пасти вырывается не то довольный, не то болезненный писк. Первый демон сильнее сдавил его сердце в кулак: сосредоточенно выплескивая туда немеренное количество своей силы, столько, сколько нужно, чтобы раз и навсегда умертвить. Плоть мгновенно вскипела, кожа вздулась волдырями. Кровь побудила неподготовленное к ней тело в прошлом самодостаточного о’ни разрастаться, словно гриб под мутагенным дождем: пульсируя, с трудом удерживая еще какую-никакую форму, то и дело норовя просто рассыпаться, но ненормальная оболочка эта упрямо держалась. Ткань отчаянно сопротивлялась распаду, продолжая принимать и обуздывать тригерящее ее проклятие дальше. Невероятно адаптирующееся создание. Чем больше — тем сложнее. Усиливающиеся с каждой секундой метаморфозы все же было не сдержать, а тело не поспевало увеличиваться, чтобы уместить в себе ту колоссальную силу Короля, что разом на него обрушилась. И ведь правда, не разлетелся на кусочки сразу — иное живое существо бы просто лопнуло от такой дозы. «Ну же, вот сейчас, сейчас его точно разорвет. Ни один демон не сможет столько принять». Кажется, даже у сверхчеловека задергался глаз. Он рассчитывал в секунду расплющить этого черта, посмевшего пользоваться этой гребаной потусторонней силой. Взявшейся из ни откуда. Недоступной, засевшей где-то глубоко внутри своего единственного носителя, не поддающейся никому, кроме него одного. Ужасно досаждающей этим, а впрочем, и просто своим существованием. Так хитро и незаметно от Всесильного, эта гадость устроилась прямо у него под носом, и все время дремала, прямо в этом смертном. Случайный, дохленький о’ни, в котором от самого Кибуцуджи и сотой капли не досталось… А теперь вместо того, чтобы взорваться, это нечто буквально высасывает из его руки его же собственную силу. Не стоило хвататься за самую сердцевину. Но искра страха, тотчас отразившееся в злобных алых глазах, быстро рассеялась. Окутало облегчение. Демон все-таки не сумел переиграть его. Элементарно не справился с тем, чтобы пленить сущность, на голову превосходящую его самого буквально во всем. Может, так бы и выпил его всего, до самой последней капли, вместе с душой — но Нечто все еще был обыкновенным человеком. Очевидно, он не мог использовать свои способности в полной мере, в том числе и потому что не был пока источником этой силы. Да и сплотилась она где-то, но явно не в сердце, куда так неосторожно устремила всю свою мощь чужая рука, на счастье последней. Эта тактика поглощения… интересная штука. Можно сказать, противоположна тому, чем одарили самого Кибуцуджи. Тот отравлял всех вокруг, распространяясь, точно болезнь, в то время Нечто являл собой что-то вроде Черной дыры, наоборот затягивающей все, что оказывалось поблизости. Правда, куда — оставалось загадкой. Шар из мяса, рыхловатой опухолью цепляющийся с неуемной жадностью за руку, чуть ли не приросший к ней, перестал гулко пульсировать и беспрестанно расползаться по земле. Треснул местами, выпуская реки крови. Развалился и осел. Вены, устремившиеся прямо в тело Короля, перестали выкачивать чужую энергию — ее оказалось слишком много для всех тех разумных пределов, что могла предложить шкурка смертного. Музан подергал плечом, попытавшись высвободиться. Вышло и то не сразу. Казалось, они стали единым целым в процессе. В конце концов он выдернул руку, с неким остаточным испугом отскакивая подальше. «Хорошо, что эта неведомая хрень поселилась в человеке, а не в ком-то вроде меня… ведь он же не смог бы, правда?…» И вот в глуби останков жертвы очередного вселенского эксперимента уже виднеется слабое движение. Сама же материя ожидаемо вспыхнула. Она понемногу чернела, тончилась, прогорая — оставляя от себя в конце концов лишь прах, медленно растворяющийся в прохладном воздухе. Но прямо посреди всего этого омертвевшего, разлагающегося безобразия, стало возможным различить чью-то живую, согнутую фигуру, уверенно разрывающую один за другим полупрозрачные сосудистые слои утробы своими гигантскими, сильными крыльями: вскоре оно окончательно расправило их и немного распушило от влаги, и встало с колен. Нечто решительно выбрался из своей тюрьмы — словно прорвавший скорлупу вылупляющийся детеныш дракона. Кеиджи неосторожным пожеланием выпустил из наглухо запечатанных дверей этого оскверненного, пропахшего насквозь гнилой плотью храма что-то неуправляемое, неумолимое. Внезапное восстание наглотавшегося дьявольской крови демона было очень похоже в тот момент на рождение какого-то совершенно иного существа. Или… постойте, разве этот чудик только что не сдох? Не рассыпался ли прямо на глазах у Кеиджи в безжизненную пыль? Неужто, в таком случае, перерождение и есть?… Упитанная, мягкая фигурка Божества как бы делала его не таким опасным: нагота новорожденного ангелочка, представшего перед сатаной и его маленьким бесом, казалась естественной. В особенности — этот его ангельский пухлый животик, полненькие ножки и округлые бедра. Достаточно андрогинная внешность запросто позволяла мужчине быть похожим, пожалуй, на какую-нибудь Венеру: все это тело бесконечно источало пленительную ауру чего-то нежного, ласкового и почти что небесного. Промеж ребер устроилась метка. Странная, черная, совсем не похожая на то, какими они бывают у истребителей, но очень напоминающая какой-то древний, нечитаемый иероглиф, быть может и не из человеческого языка вовсе. Цельный узор причудливой формы. Новоявленная сущность устремила свой голодный, пристальный взор прямо на ощетинившегося Кибуцуджи, сжалась, точно перед броском. И правда, мгновение — как мощным взмахом крыльев оно оказалось сверху, повалив того в цветы, схватило ногами и нависло, точно суккуб над иным мечтателем. Не давая отчаянно брыкающемуся демону себя скинуть, зашептало ему, склоняясь к самому уху: «Теперь-то я могу принять все, что у тебя имеется». Расправленные крылья чувственно дрогнули: острые когти вцепились в чужие напряженные плечи, приятно утопая в их упругости. Последовал глубокий, долгий, леденящий кожу вдох. Приоткрытые вишневые губы скользили по виску, по бледной лебединой шее, по ключичной ямочке, уязвимо раскрытой первыми двумя расстегнутыми пуговицами белой рубашки. Яркий свет чужой ипостаси тотчас высвободился из тела: его уже было видно через глаза, ноздри и рот долгожданного обеда. Невидимые из-за упитанности ребра шинигами постоянно и медленно расширялись, пока душа самого могущественного демона, с каждой секундой теряющего всякие мысли и силы, полностью не утекла прямиком в немногочисленную пока коллекцию внутри ангела. Покончив со своей первой целью, смерть вдруг повернула голову в сторону мальчишки. Кеиджи сделал шаг назад и попятился, сглотнув, когда она, не переставая безжизненно на него глядеть, все еще со своими приоткрытыми полными губками, приподнялась на ноги и решила крадучись приблизиться. — С-стой! Не надо! — вскрикнул парень, но замер, когда увидел, что Ангел приостановился. Тот медленно опустился на колени и потихоньку пополз к нему дальше, так, словно и вовсе не хотел спугнуть. Небольшими шажками крылатый подошел еще поближе, щурясь на мальчика. Облизнулся. Кеиджи не мог отвести взгляда от Ангелочка. Как же он все-таки оказался красив, ровно столько же, сколько и пугал. Светлая, буквально светящаяся кожа, гладкая, безо всяких бугристых вен — такая и впрямь пришлась ему очень к лицу. Он уже внимательнее рассмотрел создание: его крупные сильные плечи и руки с на удивление утонченными при этом запястьями, неширокими ладонями, его эти крохотные мясистые пальчики, нетерпеливо перебирающие воздух — похожие на те, что были у монстра обыкновенно, но миниатюрнее и аккуратнее. На каждом по алому коготку. Синие прямые волосы до лопаток с острыми концами, послушно приглаженные назад, и уже там торчавшие в стороны — лишь пара более длинных локонов, что начиналась из-за острых ушек серовато-белоснежной сединой, ложилась вперед на его грудь, частично скрывая тем самым бусины очаровательно возбудившихся сосочков. Такие же синие, длинные ресницы, что еще больше увеличивали бирюзовые глаза, безразличные кресты в которых сжались в тонкие, черные нити. Голубые перышки широких крыльев переливались из естественного лазурного в ярко-зеленый. Весь он был… как что-то совсем неземное. Иновселенское. И кукольное. Существо с видом полнейшей непричастности поглядело на юношу снизу вверх, стараясь выследить в его глазах утихающий страх. — Нечто?… — мягко позвал Кеиджи. Хитрая прелесть сложила крылышки, устроив их поближе к телу, после чего внезапно ухватила ладошками чужую талию, крепко целуя прямо через одежду куда-то под сердце. Руки с алыми ногтями немедленно выпустили парнишку, стоило тому испуганно пискнуть в ответ на выпад, Кеиджи как ошпаренный отскочил от ангела. Но личико того вовсе не выглядело разочарованным, скорее, все таким же голодно-предвкушающим. И тогда Кеиджи почувствовал легкий спазм. Затем второй, в этот раз ужасающей силы. Маленький демон застонал, складываясь пополам: в его желудок, где остался поцелуй, словно несколько раз всадили нож. Он зажмурился и сжался в комок, совсем незаметный в высокой траве — мерцающие черные кресты затерялись где-то вне режущей, невыносимой муки. Кеиджи проснулся от боли, впившись когтями в мох. Вынырнул в реальность, желая закричать, но внезапный позыв его пустующего больного желудка опорожнить себя сковал весь пищевод вместе со связками. Бесцветное подобие рвоты вперемешку с кровью и слюной хлынуло на мягкую подстилку, едва парень успел придержать свои длинные пушистые волосы: в тот момент он поблагодарил небеса, что лежал не на спине. Кашляя и утирая рот от жидкой пены, он поймал на себе взгляд товарища. — Что, совсем плохо? — Ага… — Доживешь, красота. У меня и не такое было. Парень очертил подальше, во мраке, знакомую застывшую глыбу из рук, выжидавшую наступления ночи в самой глубине пещеры. Монстр скрутился в огромный клубок, и отлично замаскировался там, действительно, словно большой неподвижный камень. Только глазки и мерцали. — Ты, гений… небось переживал это, ровно до тех пор пока не понял что можешь есть других демонов, — слабым голосом проворчал маленький черт, когда язва наконец-то отпустила. Глазенки улыбнулись. Нечто промолчал, ему просто нечего было на это сказать. — Жаль, что я на такое не способен. Хочу какую-нибудь крысу, иди вон лучше слови, ну, как стемнеет… а то я сдохну. И некому будет твою толстую жопу трахать… — Как это приско-о-орбно. Бедный я. — липко донеслось из темноты. — Не шучу, — устало оскалился Кеиджи, — умираю.