Blume auf der Asche

Фридрих медленно поднимался по деревянным ступенькам. Какие-то из них сгорели едва ли не полностью, а какие-то – осуждающе скрипели, словно не пуская завоевателя в дом. Завоевателя. Парень поднёс руки к лицу, а затем, будто налюбовавшись на чёрные пятна на манжетах, осмотрел старый домик. Даже после пожара массивная кровать стояла на месте, не сдвинувшись ни на сантиметр. На ней, отброшенная к стене, лежала вышивка с заправленной в ткань иголкой. Рядом оказались крошечные пяльцы. Фридрих горько улыбнулся. На белом полотне распускался небольшой цветок с тысячей узелков на лицевой стороне и один стебель. Второй вышить она не успела. Она никогда не вернётся к этому делу снова. Улыбка вновь сменилась холодом – тот постепенно заполнял душу и воспоминания наступали вместе с ним. Так, будто теперь он проклят, будто видеть этот кошмар ему суждено до конца своих дней. Блюмхаген поднял взгляд вверх, словно пытаясь обратиться к Богу, но после всей пролитой крови вряд ли он услышит молитву завоевателя. В крыше зияла огромная, пропитанная запахом гари дыра. Не иначе как в насмешку над происходящим, над ней плыли беззаботные белые тучи с выглядывающим из-за них солнцем. Эту деревню они взяли не больше двух часов назад. Старые домишки, непривычно тихие бельгийки, гордые бельгийские мужчины и их дети, которых Нойманн позже приказал силой вытащить из погребов, где те прятались. – Куда нам их вести? – помнится, отчеканил один солдат. – Ты знаешь, – улыбка Альберта была столь жестокой, что Фридрих едва удержался, чтобы не убежать прочь прямо сейчас. Как можно дальше от Нойманна и мужчин, которые бросали самодельные снаряды прямо на немцев, как в последний раз защищая свои семьи. И пусть тела некоторых были разбросаны у указателя с названием деревни, они были к этому готовы. Все солдаты знали, куда отвезут пленных. В места, где им самим место. Медленно, опустив голову словно на плаху, Блюмхаген присел на скамью. Тонкие пряди волос прилипли к потному лбу, и он до сих пор не знал: от того ли это, что он успел перетащить пару тел или от того, что боялся. Боялся и ненавидел всё вокруг. Нойманна, указания руководства, себя. Он внезапно крепко сжал себя руками, пытаясь отогнать эти мысли, однако они возвращались к нему снова и снова. – Фриц? Приятному, знакомому с первого дня службы голосу удалось достучаться до Фридриха. По обгоревшим ступенькам шёл Курт. Казалось, на этот раз доски скрипели ещё громче. – Д-да? – Блюмхаген резко сглотнул. Только бы этот голос не звал его назад – туда, где ему нужно перетаскивать тела мёртвых. – С тобой всё хорошо? Послышались тихие, немного робкие шаги и лишь спустя долгие мгновения тишины брюнет оказался рядом с Фрицем. – Нет, – парень резко замотал головой. – Т-ты ведь понимаешь, что мы у-убили и взяли в плен этих л-людей? Они же… У них же была какая-то ж-жизнь до э-этого момента. Они р-работали, хлопотали по хозяйству, стр-роили планы. А мы всё это уничто-жили. У них уже н-нет шанса начать всё с начала. Курт, мы у-убили их. Мы. За что? – За сопротивление, – в тёплом голосе звучали сомнения, словно отвечать так нужно было лишь по уставу, а в душе бушевала ненависть. Такая же сильная, как в душе Фридриха. Если бы между ними общим было только это… – Они сопротивлялись, чтобы спасти свои семьи от нас, – блондин уронил голову в руки. – Я знаю, – Курт вновь звучал отрешённо, не решаясь посмотреть на сослуживца. Однако тот резко, – казалось, даже неожиданно для себя, – посмотрел на парня сам. Внутри у него разрывались тысячи чувств, а на глаза наворачивались слёзы. – Когда всё это закончится… Как м-мы сможем жить в м-мире, где нас все боятся и пр-резирают? – Узнаем, когда всё это закончится, – тихо прошептал Курт. Его рука медленно скользнула по плечу Фридриха, внезапно прожигая сквозь ткань. Солдат аккуратно прижал к себе друга, сдерживая себя от чего-то большего. В то же мгновение Блюмхаген ощутил едва заметную искру успокоения. Объятия казались невесомыми, но и дарили то, чего сейчас не хватало парню. В считанные секунды мир вокруг потерял смысл, а ужасные воспоминания с окровавленными телами отступили. Наступила тишина. Она обволакивала каждый сантиметр наполовину сгоревшего дома и концентрировалась рядом с Фридрихом и Куртом. Они больше не проронили ни слова. Один знал наверняка, что никаких слов солдату сейчас не нужно, а второй – наслаждался спокойствием в руках того, кто за считанные дни стал для него больше, чем просто сослуживцем. От переполняющих его чувств, брюнет вдруг чуть крепче сжал товарища. – К-курт, – Фридрих удивлённо поднял взгляд покрасневших глаз на парня и тут же почувствовал лёгкий поцелуй. На секунду ему показалось, будто Курт сам не ожидал от себя этого, но всё же сделал шаг вперёд. Едва ощутимый поцелуй был теплее июльского солнца. Словно огонь, он наполнял Блюмхагена спокойствием – столь эфемерным чувством, которого не хватало им обоим в это неспокойное время. И, казалось, обрести это ощущение они смогли лишь наедине друг с другом, когда ни война, ни Нойманн за стенами этого домика не имеют значения. Пусть ненадолго, на какие-то секунды, мир наконец обрёл яркие краски – все, кроме бордовой. Они оба будто побывали там, где нет никаких забот. И, когда Фрицу показалось, что момент будет длиться вечно, Курт, не скрывая румянца на щеках, отстранился. – Всё это скоро закончится, – стесняясь произошедшего, он резко поднялся. – Пора идти. Нойманну вряд ли понравится то, что мы здесь прохлаждаемся. Он подал руку парню и тот схватился за неё, словно за последнюю надежду в том мире, который их ждёт за пределами этого дома. Мир, который делится надвое: завоевателей и тех, кто их презирает. Однако теперь, кажется, нести это бремя стало чуточку проще.